Зуров, Александр Елпидифорович

Александр Елпидифорович Зуров<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Санкт-Петербургский градоначальник
1878 — 1880
Предшественник:	Фёдор Фёдорович Трепов
Преемник:	Иосиф Владимирович Гурко-Ромейко
Гродненский губернатор
15 июля 1870 — 19 мая 1878
Предшественник:	князь Дмитрий Николаевич Кропоткин
Преемник:	Виктор Вильгельмович Валь
Рождение:	4 (16) ноября 1837(1837-11-16)
Смерть:	14 (27) января 1902(1902-01-27) (64 года)
Род:	Зуровы
Отец:	Елпидифор Антиохович Зуров
Мать:	Екатерина Александровна Буткевич
Супруга:	Ольга Павловна Игнатьева
Образование:	Пажеский корпус
Военная служба
Годы службы:	1856—1902
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	кавалерия
Звание:	генерал-лейтенант
Награды:

Алекса́ндр Елпидифо́рович Зу́ров (4 (16) ноября 1837—14 (27) января 1902) — русский государственный деятель, генерал-лейтенант, Гродненский губернатор (1868—1870) и Санкт-Петербургский градоначальник (1878—1880). Почётный гражданин городов Гродно, Соколки и Белостока (16 (28) февраля 1879 получил разрешение, присвоено в 1878 году).

Биография

Православный. Из старинного дворянского рода Новгородской губернии. Сын сенатора, действительного тайного советника Елпидифора Антиоховича Зурова и графини Екатерины Александровны Буткевич (Стройновская-Зурова) (1800—1867).

Воспитывался в Пажеском корпусе, признан «отличнейшим» и внесён под номером 5 в особую книгу корпуса. С 11 июня 1855 года — камер-паж. 16 июня 1856 года из Пажеского корпуса произведён в корнеты и направлен на службу в Кавалергардский полк. С 1 июля 1859 года — поручик. 19 июля 1860 года назначен адъютантом к Санкт-Петербургскому военному генерал-губернатору Игнатьеву. 15 мая 1861 года назначен старшим адъютантом к дежурному генералу Главного штаба. 30 августа 1861 года произведён в штабс-ротмистры, 17 апреля 1863 года — в ротмистры. В 1863 году был откомандирован для исполнения обязанностей адъютанта при члене Военного совета генерале-от-кавалерии бароне Оффенберге. 27 марта 1866 года произведён в полковники. 28 апреля 1867 года назначен офицером особых поручений при начальнике Главного штаба. 20 октября 1869 года утверждён почётным мировым судьёй Старорусского уезда Новгородской губернии. Высочайшим указом от 15 июля 1870 года произведён в генерал-майоры со старшинством и назначен гродненским губернатором с зачислением по армейской кавалерии. В следующем году был пожалован в генерал-майоры Свиты. В 1871—1878 годах — почётный мировой судья Старорусского судебного округа.

В 1874 году, решая дело о 64 уроженцах Волковысского уезда, оставивших работу на строительстве Привислинской железной дороги, не предал их суду в соответствии с «Уложением об наказаниях» 1874 года.

В апреле 1876 года получил «изъявление Высочайшего благоволения» за деятельность по взиманию податей и других окладных сборов, в 1878 году — повторное Монаршее благоволение за деятельность по взиманию окладных сборов, 25 ноября 1876 года — за успешное выполнение первого призыва запасных нижних чинов в связи с подготовкой к русско-турецкой войне. 6 мая 1877 года Зурову была объявлена Высочайшая благодарность за активную деятельность по призыву запасных нижних чинов и поставке населением лошадей для войск, способствовавшей успешной мобилизации частей армии.

1 октября 1876 года по инициативе Зурова в Гродно была открыта повивальная школа, при которой существовал родильный приют. 6 июля 1879 года поступило разрешение о размещении портрета Зурова в классной комнате гродненской повивальной школы. В 1877 году разрешил лютеранско-евангелической общине Гродно организовать концерт и разыграть лотерею для сбора денег на новый орган для кирхи.

Высочайшим указом от 9 мая 1878 года назначен Санкт-Петербургским градоначальником с сохранением придворного звания и чина в армейской кавалерии. В период его службы был утверждён «План урегулирования Санкт-Петербурга» — определены основы планировки не только центральных, но и окраинных городских территорий; установлены первые электрические фонари на Литейном мосту; построено здание Военно-топографического училища; открыты Петербургские высшие женские курсы (Бестужевские); основан Главный артиллерийский полигон; у Симеоновского моста открыт каменный цирк Гаэтано Чинизелли; установлена одна из первых мемориальных досок на доме, где находилась последняя квартира А. С. Пушкина.

21 сентября 1879 года была учреждена стипендия имени Зурова в Гродненской гимназии и Белостокском реальном училище. Капитал в 3000 рублей был собран на пожертвования служащих и жителей Гродненской губернии. В 1895 году была учреждена стипендия его имени в Гродненской женской гимназии, а в 1903 году было принято решение поместить портрет почётного опекуна Зурова в зале гимназии.

8 мая 1880 года был уволен по состоянию здоровья и причислен к Министерству внутренних дел. В 1881 году направлен Александром III с известительными письмами к румынскому королю, сербскому и черногорскому князьям, о вступлении на престол императора. В том же году назначен членом Комиссии для пересмотра всех временных узаконений для противодействия социалистическому движению.

Одним из первых оказал помощь гродненским погорельцам в 1885 году (пожертвовал 500 рублей).

30 августа 1888 года произведён в генерал-лейтенанты. В 1889—1899 годах — управляющий Петербургским воспитательным домом. В 1893 году состоял почётным членом Гродненского благотворительного общества. В 1902 году — товарищ министра внутренних дел и командующего Отдельным корпусом жандармов.

Семья

Был женат на дочери председателя Комитета министров графа П. Н. Игнатьева Ольге Павловне Игнатьевой (1837—1910); от этого брака — 4 сына и 3 дочери.

Старший сын Алексей Александрович Зуров (1864—1905) — капитан 2 ранга, старший офицер крейсера I ранга «Светлана». Окончил Морской кадетский корпус (1885). Мичман (1885). Лейтенант «за отличие по службе» (1891). Капитан 2 ранга «за отличие по службе» (1901). Со 2 января 1894 года — адъютант его императорского высочества генерал-адмирала Алексея Александровича. С 27 сентября 1902 года — старший офицер крейсера I ранга «Светлана». Погиб во время боя с японскими крейсерами в Цусимском сражении.

Второй сын генерал-майор Александр Александрович Зуров (1863—1937) учился в Пажеском корпусе, служил в Преображенском полку. В 1884 году произведён в офицеры. Командир лейб-гвардии Семёновского полка. С 1908 года — в отставке. До самой революции управлял дворцами в Москве и занимался историческими работами в московских архивах. После революции эмигрировал в Польшу, где у него был клочок земли. Здесь, занимаясь фермерством, он и умер в 1937 году.

Награды

• Орден Святого Станислава 3 степени (1861)
• Орден Святой Анны 3 степени с мечами и бантом (1863)
• Орден Святого Владимира 3 степени (1865)
• Орден Святого Станислава 2 степени с короной (1867)
• Орден Святой Анны 2 степени (1869)
• Орден Святого Станислава 1 степени (1873)
• Знак отличия за поземельное устройство бывших государственных крестьян (1873)
• Орден Святой Анны 1 степени (1875)
• Орден Святого Владимира 2 степени (1878) — за управление Гродненской губернией
• Орден Белого Орла (1892)
• Медаль за подавление восстания 1863—1864 годов
• Малая золотая медаль в память коронации Александра III
• Знак отличия Красного Креста

Иностранные:

• Мекленбург-шверинский орден Вендской Короны 2 степени (1879)
• Румынский орден Звезды 1 степени (1881)
• Сербский орден Такова 1 степени (1881)
• Черногорский орден князя Даниила I 1 степени (1881)
• Австрийский франк-масонский Командорский Крест Железной Короны 2 степени

Литература

• Волков С.В. Офицеры российской гвардии. М., 2002. С. 203

Ссылки

• [www.gov.spb.ru/gov/governor/gallery/xix_2/zurov Официальный портал администрации Петербурга]
• [mihgri.narod.ru/49.html Биография Е. А. Буткевич]

Отрывок, характеризующий Зуров, Александр Елпидифорович

– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.