Фелинский, Зигмунт Щенсный

Зигмунт Щенсный Фелинский польск. Zygmunt Szczęsny Feliński<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Варшавский
6 января 1862 год — 15 марта 1883 год
Интронизация:	26 января 1862 год
Церковь:	Римско-католическая
Предшественник:	Антоний Мельхиор Фиалковский
Преемник:	архиепископ Винценты Теофил Попел
Рождение:	20 октября (1 ноября) 1822(1822-11-01) с. Воютин, Волынская губерния ныне Луцкий район, Волынская область
Смерть:	17 сентября 1895(1895-09-17) (72 года) Краков
Похоронен:	Собор святого Иоанна Крестителя (Варшава)
Отец:	Герард Фелинский
Мать:	Ева Вендорф
Епископская хиротония:	1855
Зигмунт Щенсный Фелинский на Викискладе

Почитается	в католичестве
Беатифицирован	18 августа 2002 Иоанном Павлом II
Канонизирован	11 октября 2009 Бенедиктом XVI
День памяти	17 сентября

Зи́гмунт Ще́нсный (Сигизмунд Феликс) Фели́нский (польск. Zygmunt Szczęsny Feliński; 20 октября (1 ноября) 1822, село Воютин ныне Луцкого района Волынской области — 17 сентября 1895, Краков) — архиепископ Варшавы в 1862—1864 годах, святой Римско-католической церкви.

Ранние годы

Родился Зигмунт в 1822 году на Волыни в дворянской семье. Родители — Герард Фелинский и Ева Вендорф. Седьмой из 11 детей, из которых большинство умерли в раннем возрасте. Имя Зигмунт — родовое, а Щенсный (перевод на польский латинского имени Феликс — счастливый) — в честь святого. Дома мальчика звали только вторым именем — Филя или Щенсный, так он называл себя и сам; Зигмунтом же стал подписываться только сделавшись архиепископом. Когда ему было 11 лет, скончался отец. Учился в гимназиях в Луцке и Кременце. В 1838 году, мать была отправлена в ссылку за участие в польском освободительном движении, а имущество её конфисковано, но благодаря знакомым ему удалось продолжить учёбу.

У него были хорошие математические способности, однако поступить в Корпус инженеров путей сообщения в Петербурге и на математический факультет в Киеве ему не удалось по причине его национальности. К тому же у него не было аттестата о полном гимназическом образовании. Ему удалось лишь записаться вольнослушателем на математический факультет Московского Университета, который через 4 года (1844) окончил с отличием. В это время благодетель Фелинского, Бжозовский, предложил Щенсному стать воспитателем его сына, что позволило бы Фелинскому позже продолжить собственное образование. Два года он прожил у своего благодетеля. В эти годы начало формироваться его мировоззрение:

Наука формирует только мысль, а самое большое внимание надо уделять формированию характера… Нам необходимо своим усилием совершать постоянное, пусть даже медленное, движение в сторону добра, и больше всего остерегаться шагов в противоположном направлении… Самые лучшие принципы не принесут человеку никакой пользы, если он не умеет владеть собой, поскольку он не сможет воплотить их в жизнь, и будет говорить и думать одно, а делать совсем другое… Однако недостаточно уметь владеть собой, — надо, чтобы воля, которая нами руководит, была освящена, иначе она сама введёт нас в заблуждение. Есть только один истинный и непогрешимый свет — Откровение Божие, будем же вникать в него, чтобы воплотить его в себе и проникнуться его духом

—

В 1847 году отправился в Париж, где изучал французскую литературу в Сорбонне и в Коллеж де Франс. Снискал здесь себе уважение соотечественников, был знаком со многими деятелями польской эмиграции, например, с Адамом Мицкевичем. Был другом националистического поэта Юлиуша Словацкого.

В 1848 году принял участие в революционном движении в Познани и был тяжело ранен в битве под Милославом. Через год вернулся в Париж, где на его руках от туберкулёза умер Словацкий. В 1848—1850 годах был наставником детей своего покровителя Бжозовского в Мюнхене и Париже.

В это время Фелинский решил посвятить себя духовному званию. В 1851 году вернулся в Россию, начал учиться в Житомирской епархиальной семинарии, затем, с конца 1852 года — в Императорской Римско-католической духовной академии в Санкт-Петербурге. 8 сентября 1855 года рукоположен архиепископом Игнатием Головинским в священники. Был викарием в Храме Святой Екатерины Александрийской на Невском проспекте, преподавал в мужской и женской школах при нём, затем с 1857 года служил профессором философии и духовным отцом в Духовной академии. Благодаря ему в 1856 году был основан в Петербурге приют для старцев и сирот, за которыми ухаживала созданная им же францисканская конгрегация Сестёр Семьи Марии, которую он поддерживал и в дальнейшем.

В Варшаве

6 января 1862 года папа римский Пий IX назначил Зигмунта Фелинского архиепископом Варшавским, он был выдвинут на этот пост российским правительством; епископский сан получил 26 января 1862 года в Санкт-Петербурге от архиепископа Вацлава Жилинского. Занимался реформированием программ обучения в Духовной академии в Варшаве и в епархиальной семинарии.

Зигмунт Фелинский стремился ослабить государственное вмешательство во внутренние дела церкви, отказался назначить на высшие посты в архиепископстве лояльных священников, пытался общаться с Ватиканом без посредничества Империи. Однако к возможностям вооружённого восстания он относился скептически, рассуждая, что оно принесёт только бедствия. Положение Фелинского, считавшего своим долгом отстаивать права церкви, но и видевшего разумным не идти на конфликт с властями, было очень затруднительно: с одной стороны, недоверие части паствы, обвинявшей его в сотрудничестве с правительством (даже ходили слухи о готовящемся покушении), с другой — невозможность удовлетворить требованиям светских властей.

Противоречие усилилось во время национально-освободительного восстания 1863 года. Фелинский прилагал усилия для освобождения заключённых священников, поддержал запрещённые в связи с осадным положением праздничные религиозные процессии. Вышел из Государственного совета Царства Польского и 15 марта 1863 года обратился с письмом к императору Александру II, призывая его положить конец насилию при подавлении восстания и дать полякам большую политическую автономию. Послание было осуждено революционерами и негативно встречено императором.

Последующие годы

Всё это привело к тому, что после 16-месячного пребывания в Варшаве (9 февраля 1862 — 14 июня 1863) Фелинский должен был выехать в Гатчину, а оттуда, через 3 недели — в Ярославль, где прожил около 20 лет, не имея права покидать город. Александр II отстранил его от юридических обязанностей в Варшавской епархии, запретив ему контактировать с Польшей под угрозой ссылки в Соловецкий монастырь — писать письма Фелинскому разрешалось только с разрешения полиции. Однако, Пий IX в своей энциклике «Ubi urbaniano» призвал верных варшавской епархии и дальше считать Зигмунта Фелинского своим пастырем. В 1871 году Фелинский отказался отречься от должности взамен на право выезда за границу и пенсию в 6 тысяч рублей, сославшись, что может сделать это только по указанию Папы.

Зигмунт Фелинский в Ярославле занимался помощью сосланным полякам, вёл богослужения в основанном им приходе Воздвижения. Первые годы он испытывал финансовые трудности, часто менял жильё. Только в 1872 году купил свой двухэтажный дом на улице Зарядье (ныне Пушкина), первый его этаж отвёл под часовню. Считается основателем ярославского католического прихода. Но и местная религиозная деятельность ограничивалась: ходить на мессу разрешалось только благонадёжным гражданским лицам. Написал во время ссылки несколько трудов.

Ватикан принял условия российских властей только в 1883 году. Фелинский выехал за границу, оставив сан архиепископа Варшавского и был назначен папой Львом XIII титулярным епископом Тарсусским. В этом же году он съездил в Рим. Затем поселился в деревне Дзвинячка в Галиции (тогда Австро-Венгрия, ныне Тернопольская область) у графини Козебродской. Создал школу и детский сад, построил церковь и открыл женский монастырь сестёр Семьи Марии. Получал от российского правительства значительную пенсию в 5 тысяч рублей, но почти всё раздавал бедным; когда он умер, при нём не оказалось даже средств для погребения.

Зигмунт Фелинский скончался в Кракове 17 сентября 1895 года, возвращаясь с лечения в Карловых Варах, и был похоронен там 20 сентября, но 10 октября перезахоронен в Дзвинячке. В 1920 году его останки перенесли в варшавский кафедральный собор, где 14 апреля 1921 года захоронили в одной из крипт, где они и находятся по сей день.

Почитание

Процесс беатификации Зигмунта Щенсного Фелинского начался 31 мая 1965 года. 18 августа 2002 года папа Иоанн Павел II причислил его к лику блаженных. 11 октября 2009 года папа Бенедикт XVI причислил его к лику святых.

Литургическая память совершается 17 сентября.

Труды

• Konferencje duchowne (Львов, 1885)
• Wiedza chrzescianska i bezbozna, wobec zadan spolecznych (Львов, 1889)
• Wiara i niewiara w stosunku do szczescia spolecznego (Краков, 1890)
• Pamietniki ks. Zyg. Szczesn. Felinskiego, arcybisk. warsz. (Краков, 1897)

Литература

• Польковский (Правдицкий) К. И. Wspomnienie o Zygm. Szcesnym Felinskim, arcyb. metrop. warsz. (Краков, 1866)
• Смочинский В. Ks. Zygm. Szcz. Felnski, arcyb. metrop. warsz. (Краков, 1896)
• Mowa zalobna na pogrzebie s. p. Zygm. Szczesnego Felinsk. (Краков, 1895)
• Ks. Hieronim Eug. Wyczawski. Arcybiskup Zygmunt Szczęsny Feliński, 1822—1895, Warszawa, 1975, Akademia Teologii Katolickiej

Ссылки

• [yarcatholic.ru/index.php/st-zygmunt-felinski/felinski-bio Святой Зигмунт Щенсный Фелинский. Подробное жизнеописание.]. [www.webcitation.org/66mXC7o1v Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].
• [www.catherine.spb.ru/index.php/comments/st-felinski Святой Зигмунт Щенсный Фелинский (1822—1895)]. СПб, 2009.
• Фелинский, Сигизмунд Феликс // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.vatican.va/news_services/liturgy/saints/ns_lit_doc_20020818_felinski_en.html Zygmunt Szczęsny Feliński (1822—1895)]. Официальный сайт Ватикана
• [www.catholic-hierarchy.org/bishop/bfelinski.html Биографические сведения на сайте католической иерархии] (англ.)

Отрывок, характеризующий Фелинский, Зигмунт Щенсный

– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.