Южный вокзал (Вена)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Зюдбанхоф»)
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 48°11′08″ с. ш. 16°22′46″ в. д. / 48.18556° с. ш. 16.37944° в. д. / 48.18556; 16.37944 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=48.18556&mlon=16.37944&zoom=14 (O)] (Я)

Южный вокзал Вены, Зюдбанхоф (нем. Wien Südbahnhof) — крупнейший венский железнодорожный вокзал. Расположен в юго-восточном районе Фаворитен.





История

Предшественники

На месте вокзала Зюдбанхоф ранее располагались вокзал Глоггницер (Gloggnitzer Bahnhof), начальная точка Южной ж/д (Südbahn), и вокзал Раабер (Raaber Bahnhof), начальная точка Восточной ж/д (Ostbahn). Оба здания были построены Маттиасом Шёнерером в классическом стиле (1841—1846), располагались симметрично и использовали единую систему депо и ремонтных площадок.

Раздельные направления

В процессе индустриализации росла потребность в железнодорожных перевозках, поэтому австрийские ж/д перешли из частных рук под государственный контроль. Старый вокзал Раабер между 1867 и 1870 годами был заменён Центральным вокзалом (Centralbahnhof), спроектированным А. Шуманном, затем в 1910 году Национальным вокзалом (Staatsbahnhof), а в 1914 году — Восточным вокзалом (Ostbahnhof).

Вокзал Глоггницер также был перестроен по плану Вильгельма фон Флаттиша в 1874 году и переименован в Зюдбанхоф.

Были спроектированы две железные дороги, выходящие из Вены в южном и восточном направлении — один путь вёл на Винер-Нойштадт и Глоггниц, а второй — через Брук-ан-дер-Лайта на Дьёр с дополнительной веткой до Братиславы. Однако это последнее ответвление так и не было построено.

Изначально венгерское направление считалось более перспективным, и по нему перевозили больше грузов. Планировалось, что линию продлят до Хорватии и австро-венгерского порта Триест. Развитие пути на Глоггниц сдерживалось конкуренцией со стороны канала между Веной и Винер-Нойштадтом, однако пассажирские перевозки по туристическим направлениям (Мёдлинг, Гумпольдскирхен, Баден и Бад-Фёслау) позволили создать первую в Австрии исключительно пассажирскую ж/д.

По словам Маттиаса Шёнерера, который участвовал в каждом крупном ж/д проекте того времени, было разумно построить два терминала вместо одного, расположив их под тупым углом. Депо и другие вспомогательные предприятия планировалось разместить между ними.

Пассажирский вокзал был построен в классическом стиле, характерным для строений 40-х годов XIX века. Вход и выходы были расположены на фасаде здания, расположенного напротив современного парка Швайцергартен (Schweizergarten), причём вокзал располагался значительно ближе к площади Зюдтиролер-Плац (Südtiroler Platz), чем сейчас.

В период экономического бума периода грюндерства был спроектирован и в 1874 году построен новый, больший по размеру Южный вокзал. Если учитывать периферийные части здания, то новый вокзал был примерно в три раза шире чем старый, на него поместилось 5 (а позднее 6) платформ. Платформы пригородных поездов были построены к югу от главного зала.

В период с 1874 по 1945 года Южный вокзал практически не изменился. Он обслуживал поезда на Любляну, Триест, Марибор, Каринтию, Восточный Тироль и Больцано. До 1914 года на Южном вокзале останавливался экспресс из Санкт-Петербурга в Канны, остатки линии от Вены до Канн продолжали работать до 1939 года.

В период вокзала Глоггницер южное направление из Вены было самым загруженным. Ветка была национализирована в 1924 году, хотя оставалась в собственности компании Donau-Save-Adria-Eisenbahnhn AG до аншлюса в 1938 году. В отличие от других венских вокзалов, Зюдбанхоф не сильно пострадал в годы Второй мировой войны — в него попало небольшое количество бомб, а также в апрельских сражениях 1945 года была разбита большая часть окон. Стальной каркас здания был практически не повреждён и работа возобновилась довольно быстро, хотя и была очевидна необходимость восстановительных работ.

Современное здание

После войны было решено объединить два вокзала в единое здание, особенно после того, как обе ж/д стали собственностью компании Австрийские федеральные железные дороги. Современное здание Южного вокзала было построено между 1955 и 1961 годами по проекту Хайнриха Хрдлика. Две подземные платформы используются системой S-Bahn (S1, S2, S3, S4, S8, S9, S15). Примерно в то же время была электрифицирована линия Вена — Глоггниц. При перестройке вокзал был расширен в сторону парка Швайцергартен, а из частей старого здания было построено депо в Флоридсдорфе.

Интерьер Южного вокзала состоит из больших залов с маленькими магазинчиками и билетными кассами. Платформы 11-18 (эквивалентные старой Восточной ж/д) расположены на один этаж выше, а платформы 1-9 (эквивалентные старой Южной ж/д) — на два этажа выше, чем главный зал.

Подъезд к Южному вокзалу обслуживается линиями трамваев O и 18. Боковой вход обслуживается трамваями маршрута D и автобусами маршрута 13A. Ближайшая станция системы U-Bahn расположена на расстоянии в несколько сот метров к западу, на площади Зюдтиролер-Плац.

Будущее

В 2007 году начата перестройка Южного вокзала, полный ввод в эксплуатацию планируется через семь лет. Планируется объединить его с близлежащей станцией Зюдтиролер-Плац (Südtiroler Platz) в большой вокзал с названием Главный вокзал Вены (Wien Hauptbahnhof)[1].

Напишите отзыв о статье "Южный вокзал (Вена)"

Примечания

  1. [www.travel.ru/news/2007/09/14/115230.html В Вене строят главный вокзал]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Южный вокзал (Вена)

В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.