Зюссман-Хелльборн, Людвиг

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Зюсман-Гельборн, Людвиг»)
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)
Людвиг Зюссман-Хелльборн
нем. Louis Sußmann-Hellborn
Дата рождения:

20 марта 1828(1828-03-20)

Место рождения:

Берлин

Дата смерти:

15 августа 1908(1908-08-15) (80 лет)

Место смерти:

Берлин

Гражданство:

Германия Германия

Жанр:

скульптура

Работы на Викискладе

Людвиг Зюссман-Хелльборн (нем. Louis Sußmann-Hellborn; 20 марта 1828, Берлин — 15 августа 1908, Берлин) — немецкий скульптор.

Учился у А. Вредова, в Берлине, провёл около четырёх лет (18521856) в Риме, для изучения образцовых произведений скульптуры, после чего путешествовал в Италии, Германии, Франции и Англии и, наконец, поселился в Берлине.

Обратив на себя внимание художественной критики сработанным ещё в Риме «Пьяным сатиром» (1856; находится в Берлинской национальной галерее), он произвёл несколько других изящных жанровых и мифологических фигур, каковы, например, «Итальянка, заплетающая свои волосы в косу», «Амур во всеоружии» и «Покинутая Психея», занялся потом крупными, монументальными скульптурами — мраморными статуями Фридриха Великого в старости и Фридриха-Вильгельма III (находятся в Берлинской ратуше, повторение второй — в зале городского совета, в Бреславле), а в позднейшее время снова лепил прекрасные жанровые и аллегорические вещи («Рыбак с флейтой», «Лирическая поэзия», «Народная песнь», «Dornröschen» и др.).

Помимо этого, обладая большими способностями к декоративной пластике, он много трудился для художественно-промышленных целей, издавал статуэтки и рельефы своей работы для комнатного украшения, основал в Берлине немецкий художественно-промышленный музей и, вместе с Равене, много способствовал началу производства в этом городе эмали.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).


Напишите отзыв о статье "Зюссман-Хелльборн, Людвиг"

Отрывок, характеризующий Зюссман-Хелльборн, Людвиг

– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.