Зязюн, Иван Андреевич

Иван Андреевич Зязюн Іван Андрійович Зязюн<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр образования и науки Украины
24 августа — 12 декабря 1991 года
Предшественник:	должность утверждена
Преемник:	Пётр Михайлович Таланчук
Рождение:	3 марта 1938(1938-03-03) с. Пашковка, Нежинский район, Черниговская область, УССР
Смерть:	29 августа 2014(2014-08-29) (76 лет)
Отец:	Андрей Владимирович
Мать:	Варвара Никитична
Супруга:	Лариса Ивановна
Дети:	дочери Елена и Наталья
Образование:	Киевский университет им. Т.Шевченко
Учёная степень:	доктор философских наук
Награды:

Ива́н Андре́евич Зя́зюн (укр. Іван Андрійович Зязюн, 3 марта 1938 — 29 августа 2014) — ректор Полтавского педагогического института им. В. Г. Короленко в 1975—1990, министр просвещения и науки Украины в 1990—1991 году.

Биография

Родился в Черниговской области 3 марта 1938 года.

Отец Андрей Владимирович (1913—1993) — колхозник, мать Варвара Никитична (род. 1918) — колхозница; жена Лариса Ивановна (1951) — филолог, кандидат педагогических наук, преподаватель французского языка Киевского национального университета им. Т. Шевченко; дочь Елена (1964) — учёный; дочь Наталья (1977) — дирижёр.

Образование: Киевский университет им. Т. Шевченко, историко-философский факультет, философское отделение (1959-64), философ; кандидатская диссертация «Особенности становления и развития эстетического восприятия человека» (1968); докторская диссертация «Формирование эстетического опыта человека» (1977).

• 11.1955-07.56 — заведующий сельского клуба, с. Пашковка.
• 07.-08.1956 — колхозник, колхоз «Победа», с. Пашковка.
• 08.1956-01.58 — ученик, горно-промышленное училище № 5, г. Свердловск Луганской области.
• 02.1958-07.59 — воспитатель, горно-промышленное училище № 5, г. Свердловск Луганской области.
• 07-09.1959 — заместитель директора по культурно-массовой работы, горно-промышленная школа № 72, г. Свердловск Луганской области.
• 09.1959-06.64 — студент Киевского университета им. Т. Шевченко.
• 08.1964-08.66 — ассистент кафедры марксизма-ленинизма, Днепропетровский сельскохозяйственный институт.
• 09.1966-09.68 — аспирант филос. ф-та, Киев. ун-т им. Т. Шевченко.
• 07.-11.1968 — старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Киевского государственного института театрального искусства им. Карпенко-Карого.
• 11.1968-01.70 — старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма, Днепропетровский сельскохозяйственный институт.
• 02.1970-02.71 — заведующий лабораторией творческих процессов, Киевский театр оперы и балета им. Т. Шевченко.
• 02.1971-03.75 — старший преподаватель, доцент кафедры марксизма-ленинизма Киевского государственного института театрального искусства им. Карпенко-Карого.
• 03.1975-09.90 — ректор, Полтавский педагогический институт им. Короленко.
• 09.1990-12.91 — Министр просвещения и науки Украины.
• 05.1992-11.93 — заведующий лабораторией эстетического воспитания, Институт педагогики Министерства образования и науки Украины.

В 1993 году он стал директором-организатором Института педагогики и психологии профобразования АПН (теперь - Институт педобразования и образования взрослых НАПН), где работал в течение 20 лет.

Звания и награды

Доктор философских наук, профессор (1979), академик АПНУ (Отдел педагогики и психологии высшей школы, 11.1992); Институт педагогики и психологии профессионального образования АПНУ, директор (с 11.1993); член президиума АПНУ (с 1993); профессор кафедры культурологии Национального педагогического университета им. М. Драгоманова.

Действительный член АПН СССР (1989). Иностранный член Российской академии образования (1999). Действительный член Международной славянской академии образования им. Я. А. Коменского (2002). Заслуженный работник высшей школы УССР (1988). Ордена: Дружбы народов (1981), Трудового Красного Знамени (1986). Орден «За заслуги» III (02.1998), II (03.2003), I ст. (10.2008). Почётная грамота КМ Украины (03.2003).

Труды

Автор (соавтор) более 300 научных трудов, в том числе книг:

• «Эстетическое развитие личности» (1972),
• «Эстетический опыт личности» (1976),
• «Эстетическое воспитание в высших учебных заведениях» (1976, соавтор),
• «Основы педагогического мастерства» (1989, соавтор, редактор),
• «Гуманист. Мыслитель. Педагог. Об идеалах В. А. Сухомлинского» (1991, соавтор),
• «Педагогическое мастерство» (1997, соавтор, редактор),
• «Красота педагогического воздействия» (1997, соавтор),
• «Воспитание эстетической культуры школьников» (1998, соавтор),
• «Педагогика добра: идеалы и реалии» (2000),
• «Непрерывное профессиональное образование: философия, педагогические парадигмы, прогноз» (2003, соавтор).

Научная и административная деятельность

По некоторым данным Полтавский пединститут при И. А. Зязюне входил в 7-ку лучших идеологических вузов СССР. Многие выпускники ПГПИ поступали на работу отнюдь не в сельские школы, как того требовала направленность института, а во властные структуры — партийные учреждения, органы государственного управления, системы МВД и КГБ.

В числе главных пунктов научной деятельности И. А. Зязюна — научное и непредвзятое восприятие педагогического опыта А. С. Макаренко, изучением и внедрением которого в ПГПИ наиболее деятельно занимались в 1975—1990 гг.

Хорошо познакомившись при философских исследованиях искусства театра с актёрской техникой К. С. Станиславского, И. А. Зязюн, в частности, обратил внимание на понятие «педагогическая техника» в трудах А. С. Макаренко и предпринял большие научные и организаторские усилия по разработке этого направления сначала в подведомственном ему вузе, а затем и по всему СССР. Впервые на Украине и в СССР был создан курс «Педагогического мастерства», подготовлены соответствующие учебные пособия, которые получили признание и известность сначала в СССР, затем в Японии, странах СЭВ и т. д. Соответствующие курсы были приняты во всех 210 педагогических вузах СССР, в том числе в 30 пед.вузах Украины .

В то же время некоторые преподаватели Полтавского пед.вуза были не вполне подготовлены, а порой и маловоодушевлены к ведению подобного, требующего достаточно высокой квалификации курса, поэтому случались и накладки и, как говорится, перегибы. С подобными преподавателями за всё время обучения в рамках предлагаемого курса студенты-педагоги порой успевали познакомиться только с внешней стороной отдельных театральных приёмов и навыков.

Ряд педагогов и студентов по сию пору считают, что «педагогическая техника» должна ограничиваться исключительно работой над голосом (хотя и этим преподаватели занимались отнюдь не во все времена и тем более редко работали над мимикой, пантомимикой, мизансценами, вниманием, режиссурой и прочими необходимыми театральными вещами, что и удивляло в своё время Макаренко).

В то же время А. С. Макаренко понимал под этим направлением не только привлечённые из театра технические приёмы, необходимые для успешного и естественного, без особых волевых усилий, удержания внимания и интереса учащихся к восприятию общения с педагогом, а прежде всего умение создать соуправляемый воспитательный коллектив — единственно доступное для гражданской школы по-настоящему действенное средство успешного воспитания, то есть создания устойчивых привычек достойного поведения в обществе (на это направлено создание на основе полезного производительного труда органов соуправления — совета командиров и общего собрания, системы постоянных и сводных отрядов со сложными и меняющимися во времени взаимозависимостями между воспитанниками).

Новому ректору пришлось коренным образом менять укоренившееся в ПГПИ мнение, что применявшиеся А. С. Макаренко подходы предназначены, мол, исключительно и только для «работы с малолетними преступниками» (известно ясное высказывание А. С. Макаренко, что во всей своей работе он ни разу не пользовался предположением, что члены его коммуны должны воспитываться как-то иначе, чем обычные дети. «Книга для родителей» А. С. Макаренко и вся направленность его работы, особенно в последние годы деятельности, только подтверждают это). Как вспоминал И. А. Зязюн, даже профессор, зав. каф. общей педагогики ПГПИ называла А. С. Макаренко не иначе как «тюремным педагогом». Такая точка зрения связана с неверным представлением о том, что «настоящий порядок» может быть наведён только жёсткими авторитарными способами, которые характерны для армии, преступного мира и тюремной системы. Другой причиной подобных суждений было понимание педагогами того, что работа по системе Макаренко требует высочайшей подлинной самоотдачи, огромного и притом многолетнего напряжения душевных, умственных и физических сил педагога. Напряжения, к которому, тем более ради «чужих детей», многие советские педагоги были явно не готовы.

В этих условиях И. А. Зязюну с его сторонниками пришлось наводить порядок в вузе достаточно решительными способами, начиная с требований от будущих учителей опрятного внешнего вида, что, разумеется, вызывало возмущение определённой части студентов. Так, администрация института запрещала учащимся носить бороды и нарушать установленную «форму одежды». Считалось, что будущие учителя-юноши должны со студенческой скамьи приучаться носить галстук (в стенах вуза его называли «зязюнчик»), а девушки не должны появляться в альма-матер в брюках. Ослушавшихся подвергали определённым дисциплинарным взысканиям, вплоть до отчисления из института (в журнале «Суденческий меридиан» была опубликована статья о том, как одного из студентов физмата Полтавского пединститута принуждали сбрить бороду).

В работах И. А. Зязюна определённое внимание также уделено идеям другого педагога и выпускника Полтавского пед. института В. А. Сухомлинского, который не только по форме, но и по сути (в отличие от А. С. Макаренко) был образцовым педагогом-коммунистом просоветского толка. Опыт В. А. Сухомлинского заслуживал уважения с учётом идеологических реалий тех лет, — но он явно не может быть использован для создания современной и, тем более, универсальной педагогической системы.

И. А. Зязюн сделал «визитной карточкой» вуза яркую художественную самодеятельность. При нём ПГПИ получил известность в СССР и за его пределами благодаря народному хору «Калина», академической капелле и танцевальным коллективам. К сожалению и здесь, случайно или по умыслу, порой не обходилось без перегибов. Иные недоброжелатели нового ректора шутили, что абитуриенту для поступления в вуз достаточно было показать на вступительном собеседовании хороший голос, владение народным музыкальным инструментом или крепкие ноги. Впрочем, привлечение способных артистов и спортсменов для придания большей известности своему ВУЗу было весьма распространено для того времени.

За 15-лет своего ректорства И. А. Зязюн так и не сумел полностью переубедить некоторых сотрудников и студентов своего института в необходимости работать и учиться на педагогической ниве с большой квалификацией и самоотдачей: в 1989 году воодушевлённые перестройкой студенты и преподаватели Полтавского пединститута на общем собрании вуза большинством голосов выразили ректору своё недоверие в связи с его выдвижением в кандидаты в депутаты Верховного Совета СССР, публично выступив против его, как они выразились, командно-административной практики и устаревших идеологических подходов к образованию. В итоге И. А. Зязюн оставил пост ректора института.

В 1990 г. И. А. Зязюн был назначен Министром просвещения и науки Украины.

Критика

В ряде источников утверждается, что некоторые участники кампании против ректора подверглись тем или иным административным взысканиям: «взбунтовавшиеся» преподаватели вынуждены были уйти с работы, а четверо студентов, выступавшие против сложившихся в вузе порядков, были даже арестованы по подозрению в убийстве (впрочем, быстро отпущены), но в силу чего не смогли продолжить дальнейшее обучение.

Источники

• [who-is-who.com.ua/bookmaket/apnu2008info/5/9.html Биография И. А. Зязюна] (укр.)

Ссылки

• [pedagog.profi.org.ua/uk/node/640 Педагогічна мережа] (укр.)
• [www.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/Sitimn/zyazyun.html Национальная библиотека имени Вернадского] (укр.)

Отрывок, характеризующий Зязюн, Иван Андреевич

– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.