Исполнительный комитет Коммунистического интернационала
Поделись знанием:
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
(перенаправлено с «ИККИ»)
Исполнительный комитет Коммунистического интернационала (ИККИ) — орган управления Коминтерна, действовавший в период между его конгрессами.
ИККИ располагался в Москве в здании по адресу Улица Воздвиженка, 1/Моховая улица, 16/Манежная площадь, 13.
В 1941 г. был эвакуирован в Уфу. Упразднен вместе с Коминтерном в 1943 г.
Содержание
Структура
До 1922 г. ИККИ формировался из представителей, делегированных коммунистическими партиями. С 1922 г. он избирался конгрессом Коминтерна.
В июле 1919 г. было создано Малое Бюро ИККИ. В сентябре 1921 г. оно было переименовано в Президиум ИККИ.
В 1919 г. был создан Секретариат ИККИ, который занимался, главным образом, организационными и кадровыми вопросами. Он существовал до 1926 г.
В 1921 г. было создано Организационное бюро (Оргбюро) ИККИ, которое просуществовало до 1926 г.
С 1919 по 1926 г. Председателем ИККИ был Григорий Зиновьев. В 1926 г. должность Председателя ИККИ была упразднена. Вместо неё был создан Политсекретариат ИККИ из девяти человек. В августе 1929 г. из состава Политсекретариата ИККИ для подготовки вопросов для их рассмотрения Политсекретариатом и решения важнейших оперативных политических вопросов была выделена Политкомиссия Политсекретариата ИККИ, в которую вошли О. Куусинен, Д. Мануильский, представитель Коммунистической партии Германии (по согласованию с ЦК КПГ) и один кандидат — О. Пятницкий.
В 1935 г. была учреждена должность Генерального секретаря ИККИ. Им стал Г. Димитров. Были упразднены Политсекретариат и его Политкомиссия. Был вновь создан Секретариат ИККИ.
В состав аппарата ИККИ входили следующие отделы:
- Организационный отдел (Орготдел) — контролировал исполнение коммунистическими партиями рекомендаций ИККИ, разбирал внутренние разногласия в компартиях. Отдел был создан в 1922 г., в 1933 г. был преобразован в Отдел партийного строительства, в 1935 г. был упразднён. Руководитель — О. Пятницкий.
- Информационный отдел — собирал и анализировал информацию о положении в различных странах. Руководители — О. Куусинен, С. Гусев, Б. Шубин. Создан в 1920 г. Упразднен в 1929 г.
- Отдел печати — подготовка и распространение изданий Коминтерна. Создан в 1919 г. Упразднен в 1941 г.
- Отдел пропаганды — координация агитации и пропаганды. Создан в 1919 г. как Отдел международной пропаганды, с 1920 г. — отдел агитации и пропаганды, ликвидирован в 1933 г., в 1935 г. воссоздан как Отдел пропаганды и массовых организаций, с 1939 г. — Отдел пропаганды.
- Отдел кадров — подготовка, учет и распределение кадров Коминтерна, выработка мер защиты кадров нелегальных компартий от провалов, проведение политработы среди политэмигрантов в СССР. Отдел создан в 1932 г. на базе Сектора кадров Орготдела и Специального отдела, который выявлял агентов полиции в рядах компартий. Руководители — А. Краевский, М. Черномордик, Г. Алиханян.
- Редакционно-издательский отдел — издательская деятельность. Создан в 1921 г., упразднён в 1935 г.
- Женотдел
- Отдел по работе в деревне. Создан в 1931 г., упразднён в 1935 г.
- Отдел международных связей — секретный отдел, обеспечивавший связь ИККИ с компартиями и их финансирование.
- Административный отдел — хозяйственные вопросы. В его ведении было здание ИККИ и гостиницы Люкс и Малый Париж (ул. Остоженка, д.37).
Постоянные комиссии ИККИ:
- Бюджетная комиссия (1922—1934)
- Программная комиссия (1922—1928): разработка программы Коминтерна
- Комиссия по нелегальной работе (1923—1925): вопросы, связанные с переводом компартий на нелегальное положение, вопросы связи компартий с ИККИ, вопросы деятельности военных и боевых организаций компартий
- Комиссия по военной работе (1924—1925)
- Профсоюзная комиссия (1926—1929): разработка политики по отношению к профсоюзному движению
- Аграрная комиссия (1922—1928): разработка аграрной программы Коминтерна
В 1926 г. для руководства работой национальных компартий в ИККИ были созданы так называемые лендерсекретариаты, объединяющие компартии по территориально-языковому принципу. Их было восемь:
- Среднеевропейский лендерсекретариат
- Скандинавский лендерсекретариат
- Романский лендерсекретариат
- Балканский лендерсекретариат
- Польско-прибалтийский лендерсекретариат
- Восточный лендерсекретариат, с 1929 по 1937 г. при нём существовало Негритянское бюро
- Англо-американский лендерсекретариат
- Латиноамериканский лендерсекретариат (выделился в 1928 г. из Романского лендерсекретариата)
В 1935 г. лендерсекретариаты были преобразованы в секретариаты секретарей ИККИ
Бюро ИККИ:
- Петроградское бюро (1919—1922), было создано как вспомогательный аппарат Председателя ИККИ Г.Зиновьева, который был одновременно председателем Петросовета
- Южное бюро в Киеве с подотделом в Одессе, затем переведено в Харьков (подотделы в Киеве и Одессе)(1919—1920)
- Туркестанское бюро в Ташкенте
- Юго-Восточное бюро ИККИ в Вене (1919—1924)
- Временное бюро ИККИ в Амстердаме (1919—1920)
- Западноевропейское бюро в Берлине (1919—1920, 1928—1933)
- Южноамериканское бюро (1925—1935)
- Карибское (Центральноамериканское) бюро (1931—1935)
При военном секторе Орготдела ИККИ действовала секретная военная школа, центральное отделение которой располагалось около поселка Баковка. В ней иностранных коммунистов обучали военному делу, тактике партизанской борьбы и уличных боёв. Её руководителями были Тууре Лехен, Вильгельм Цайссер, Кароль Сверчевский[1].
Члены президиума ИККИ
: Категория:Члены Исполкома Коминтерна
- 1928—1933 гг. — Гусев, Сергей Иванович (партийный деятель) (СССР)
- 1935—1939 гг. — Ежов Николай Иванович
Печатный орган
Журнал «Коммунистический интернационал».
См. также
Напишите отзыв о статье "Исполнительный комитет Коммунистического интернационала"
Литература
- Пятницкий В.И. Заговор против Сталина — М.: Современник, 1998. ISBN 5-270-01175-1
Примечания
- ↑ [riss.ru/analitycs/1061/ Московские годы Иосипа Броза Тито: предыстория партизана]
Ссылки
Отрывок, характеризующий Исполнительный комитет Коммунистического интернационала
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
