Икарус ИК-2

ИК-2
Серийный ИК-2
Тип	истребитель
Производитель	Икарус
Главный конструктор	Коста Сивчев, Любомир Илич
Первый полёт	22 апреля 1935 года
Начало эксплуатации	1939
Конец эксплуатации	1942
Статус	снят с вооружения
Основные эксплуатанты	КВВС Югославии Хорватские ВВС
Годы производства	1937—1941
Единиц произведено	14 (включая прототипы)

Икарус ИК-2Икарус ИК-2

ИК-2 — югославский истребитель 1930-х годов. Созданный в 1931—1935 годах фирмой «Икарус» под руководством конструкторов Косты Сивчева и Любомира Илича, ИК-2 стал первым югославским истребителем собственной разработки. Серийное производство самолёта было начато в 1937 году, но ограничилось лишь предсерийной партией из 12 машин. К вступлению Югославии во Вторую мировую войну, в составе Югославских королевских военно-воздушных сил имелось 8 боеспособных самолётов этого типа, что составляло сравнительно небольшую часть истребительного парка по сравнению с иностранными машинами, но тем не менее ИК-2 были с определённым успехом использованы при отражении германского вторжения. Три или четыре ИК-2 были после капитуляции Югославии захвачены хорватскими войсками, введены в состав собственных ВВС и использовались ими по меньшей мере до 1942 года, однако ни один из выпущенных самолётов не пережил войны.

История разработки

К началу 1930 годов молодая Югославская авиапромышленность испытывала бурный рост. В этих условиях два молодых югославских авиационных инженера: Любомир Илич и Коста Сивцев, получившие образование во Франции: Илич обучался в Париже в « Ecole Nationale Superieure de l’ Aeronautique», а Сивцев в « Centre d’Essai du Materiel Aerien» в Виллакублэ, решили посвятить своё свободное время, после работы в конструкторском бюро, для создания отечественного современного истребителя, необходимость в котором явно вырисовывалась.

Развитие

Оригинальная концепция нового истребителя являлась компромиссом между бипланами истребителями, составляющими в 1931 году ударную силу ВВС Армии Королевства Югославии и современными монопланами-низкопланами с убирающимися шасси, чье время неумолимо наступало. Понимая, что в верховном командовании ВВС сильные сторонники бипланов будут усиленно противостоять введению низкокрыльных монопланов, создание высокоплана было единственным логичным решением. В соответствии с проектом истребитель оснащался 12-цилиндровым V-образным двигателем Hispano Suiza 12Ycrs мощностью 860 л.с., пушкой расположенной в блоке цилиндров и 2-мя синхронными пулеметами в фюзеляже. Основные требования, основанные на мощности двигателя, скорости, скороподъёмности, огневой мощи и маневренности определили и основной материал конструкции — металл. Все аэродинамические расчеты были завершены в начале 1933 года. Точно созданная деревянная модель была продута в аэродинамической трубе Эйфеля в Париже, и на основании продувки были внесены некоторые изменения в проект.

Заявка на участие в выборе и постройке нового истребителя была передана командованию армейских ВВС 22 сентября 1933 года. Проект был одобрен и заводу Икарус в Земуне последовал приказ построить прототип самолета к концу 1934 года. Имя нового истребителя было составлено из начальных букв фамилии Илич и первой буквы имени Косты Сивцева — ИК, к полученной аббревиатуре, прототип получил приставку Л1. Самолет был завершен в сентябре 1934 года в опытной мастерской завода Икарус, но внесение некоторых изменений перенесло срок первого полета на апрель 1935 года.

Испытания

Ирония заключалась в том, что главным противником концепции истребителя-моноплан и главным защитником биплана был капитан Леонид Байдак (Леонид Бајдак), решивший совершить первый полет на новом самолете. Его недоверие к новой концепции было таково, что он отказался взять на себя обязательство тестирования по разработанной программе, а проводил полеты по собственному выбору и системе, что в конечном итоге и привело к аварии и потере первого прототипа.

Первый полет ИК-Л1 был совершен 22 апреля 1935 года в аэропорту Земуна и полет прошел довольно успешно, подтверждая справедливость выбранной концепции и конструкции самолета. На следующий день, во втором испытательном полете Байдаку была поставлена задача проверить самолет по собственной методике и он пустил самолет в серию резких маневров и виражей. После посадки было видно, что самолет получил некоторые повреждения вследствие перегрузки, ясно выделялось то, что полотняное покрытие на крыльях ослаблено, однако это было интерпретировано как недостаточная просушка лака при установке полотна. Тем не менее, в третьем полете, 24 апреля, Байдак продолжал резкие маневрах, превышая пределы, указанные в расчетах и в результате повел самолет в крутое пике с высоты 1000 метров, из которого он вывел его слишком резко. Ослабленная тканевая обивка отделилась от передней кромки правого крыла и свободно захлопала в воздушном потоке, что хорошо было видно с земли. В результате ИК-Л1 сорвался в штопор, а Байдак спасся с парашютом. Поврежденный самолет разбился в районе аэропорта Земун.

Доклад представленный Байдаком говорил, что самолет был хорошо сделан, тонко настроен, с точным ответом управления, маневренный, но к недостаткам также прокомментировал о плохой видимости из кабины и длинном разбеге. Последний, в 300 метров, являлся нормальным для быстрых монопланов того времени (со скоростью более 400 км/ч), что говорит больше о том, насколько сторонником устаревших, медленных, бипланов был Леонид Байдак.

Хотя после всего трех полетов было невозможно сделать серьезные выводы о качестве проекта, завод Икарус решил, что за собственный счет построит второй прототип и продемонстрирует качество изготовления завода и подтвердит расчеты конструкторской команды. Всего через 10 месяцев, 24 августа 1936 года, второй прототип под обозначением ИК-02 был готов к летным испытаниям. Главными улучшениями, по сравнению с первым прототипом, стало введение металлопокрытия крыльев, установка маленьких окон по бокам корпуса для лучшей видимости при посадке. В то же время остались покрытыми брезентом только задняя часть фюзеляжа и хвост.

Новым был также и летчик-испытатель, подполковник Янко Добникар (Јанко Добникар), тестовая программа была выполнена под руководством новообразованной экспериментальной группы ВВС в аэропорту Земун.

Добникар после нескольких полетов, постепенно полностью освоил самолет и провел на нём ряд трюков с отрицательной нагрузкой, например, переднею петлю и обратный Имельман. В середине октября 1936 года, ИК-02 установил неофициальный рекорд для Европейского самолета с не убираемым шасси достигнув 435 км/час.

В 1937 году ИК-02 был подвергнут учебным воздушным боям с Hawker Fury, который по сравнению с самолетом Икаруса потерпел поражение во всех аспектах, тот был быстрее, маневреннее, лучше набирал высоту. Результаты этих испытаний не убеждали Леонида Байдак в качествах самолета ИК-02, и когда он однажды громко выразили скептицизм, раздраженный Добникар не удержался и вызвал Байдак на воздушную дуэль. Условиями воздушной дуэли были: взлет и подъем на высоту 4000 м над аэропортом Земун, последующий перелет по маршруту Белград — Нови-Сад — Белград (140 км) и в конце воздушный бой над аэропортом Земун.

Байдак выбрал Hawker Fury, а Добникар вылетел на ИК-02. Взлетели соперники вместе и ИК-02 победил уже в первом туре, набрав первым высоту 4000 м, а затем направился в Нови-Сад, откуда первым же и вернулся с приличной форой. Финальным раундом был захватывающий воздушный бой над аэропортом «Земун», где два опытных пилота всеми способами пытались сесть на хвост друг другу. Несмотря на свой опыт, Байдаку просто не удалось на его Hawker Fury, зайти в хвост ИК-02, в то время как Добникар на ИК-02, сразу же зашел в хвост Fury. Неохотно, Байдаку пришлось прекратить воздушный бой и признать своё поражение, как собственно и поддерживаемую им концепцию.

Судьба ИК-02, позже получившего обозначение № 1, к сожалению полностью повторила судьбу своего предшественника. Самолет был потерян в июне 1940 года. Капитан Милан Бјелановић в полете на данном самолете наткнулся на грозовые облака, молния подожгла самолет и парашют и Беланович спасся на парашюте, в то время как ИК-02 сгорел.

Производство

Испытания ещё раз подтвердили заявленные расчетом характеристики и 20 ноября 1937 году ВВС заказали партию из 12 самолетов, названных ИК-2. Первые шесть самолетов были поставлены в декабре 1938 года, а остальные — в феврале 1939 года. К середине 1939 года самолетами был оснащен 6-й истребительный авиационный полк в Белграде (Земун). Уже в октябре того же года, самолеты передали в Загреб в 107-ю эскадрилью 34-й группы 4-го истребительного авиационного полка, на аэродроме Боронгай. С угрозой начала войны, 13 марта 1941 года, 4-й истребительный авиационный полк был переведен на боснийский военный аэродром Александровац вблизи от Баня-Лука.

Боевое применение

Мирное время для граждан Королевства Югославии было нарушено 6 апреля 1941 года, атакой немецко-итальянских сил на протяжении всей границы. В то время, только восемь самолетов ИК-2 были боеспособны (самолеты: 2103, 2104, 2111 и 2113 находились на ремонте в Земуне и Загребе).

В первый день войны, 107-я эскадрилья истребителей, имевшая на вооружении ИК-2, выполняла боевые вылеты над Боснией, прикрывая 8-й бомбардировочный полк и аэродром Нова Топола вблизи Баня-Лука. За второй день войны, также не было никаких боевых столкновений, но на третий день, 8 апреля, часть провела свой первый бой с немецким самолетом-разведчиком, окончившийся без особого успеха. Один ИК-2 совершил вынужденную посадку возле Боснийского Александровца, оставив в 107-й эскадрильи только семь боеспособных ИК-2.

Туманный день 9 апреля не обещал никаких активных действий, но патруль ИК-2 над Нова Топола, в районе 14 часов дня заметил группу примерно из 27 немецких Bf.109E. Пара ИК-2 в то время заходила на посадку, один из истребителей приземлился на заправку, а другой развернулся и вступил в бой. Одинокий пилот на ИК-2 был окружен не менее чем девятью Мессершмиттами. Сержант Бранко Йованович (Бранко Јовановић), используя все своё мастерство и маневренность своего самолета, выдержал все атаки и сумел благополучно приземлиться на аэродроме. Остальные самолеты 4-го полка: 8 Харрикейнов Мк. II и 5 ИК-2 были подняты в небо и вступили в бой. Небо над Нова Топола заполнилось самолетами югославской и немецкой авиации ведшими между собой ожесточенный воздушный бой. Через десять минут, немецкие истребители отступили в направлении Австрии, оставив на поле боя сбитыми 2 Мессершмитта, ещё несколько были сильно повреждены. С югославской стороны, были сбиты 1 ИК-2 сержанта (наредника) Стикућа и два Харрикейна. К концу этого дня было только 6 боеспособных ИК-2, но уже на следующий день ещё один истребитель Икаруса совершил вынужденную посадку из-за отказа двигателя.

Оставшиеся 5 самолетов, располагавшиеся на нескольких аэродромах в районе Баня-Луки, попали в руки захватчиков. Вместе с 4 ИК-2, захваченных в мастерских аэродромов Земун и Borongaj (2103, 2104, 2111, 2113), они довели общее количество самолетов, переживших апрельскую войну до девяти. Из этого числа не менее четырёх самолетов были переданы Хорватским ВВС и в течение некоторого времени, использовали серийные номера 2901, 2902, 2903 и 2904 во 2-м аэропорту Rajlovac вблизи Сараево. Они состояли в 6 группе 17 кластера (полка) Хорватских ВВС. Самолеты использовались очень мало, поскольку пилоты отказались летать на них из-за плохой видимости из кабины, изношенности и отсутствия запасных частей. Последние два самолета летали в 1944 году, но после этого они не числятся в списках самолетов Хорватских ВВС.

Описание конструкции

Фюзеляж

Структура фюзеляжа состояла из хром-молибденовых труб, передняя его часть была покрыта дюралюминиевыми листами. Хвостовая часть фюзеляжа и хвостовое оперение, имело тканевое покрытие. Кокпит стеклился плексигласом. Лобовое стекло было фиксированным, боковые убирались в корпус, вниз, как автомобильные окна в двери.

Крыло

Крыло в конфигурации представляло слегка выраженное крыло Галебова (крыло Пулавского — типа Чайка). Оно было металлической конструкции, с двумя лонжеронами, покрытое листами дюралюминия. У прототипа (ИК-Л1) крыло покрывалось полотном. Крыло поддерживалось стойками, которые составляли часть силового набора и шасси. Элероны изготавливались из металла, покрывались тканью, крепились на втором лонжероне и частично были оснащены закрылками, облегчающими взлет и посадку с максимальным углом отклонения в 15 градусов.

Хвостовое оперение

Металлическое с полотняным покрытием.

Силовая установка

Один двигатель Hispano Suiza HS 12 YCrs мощность 860 л.с. (на 3100 м), с водяным охлаждением 12-цилиндровый V-образный, с турбонаддувом, настроенным на высоту 3100 м. Винт Ratier, металлический, трёхлопастной, переменного шага с передачей от двигателя через редуктор. Радиатор фирмы Chausson располагался в воздухозаборнике под фюзеляжем. Топливный и масляный баки располагались в фюзеляже перед кабиной. Оба прототипа оснащались оригинальными французским двигателями Hispano Suiza HS 12 YCrs, серийные машины — такими же лицензионными AVIA HS 12 YCrs чехословацкого производства.

Вооружение

ИК-Л1 погиб до установки вооружения. ИК-02 был вооружен 20-мм пушкой Oerlikon FF в развале блоков цилиндров и двумя 7,7-мм пулеметами DARNE M.30 в фюзеляже. Серийные ИК-2 оснащались двумя 7,7 мм пулеметами DARNE M.30 в фюзеляже с 250 патронами на ствол и 20-мм пушкой HS 9 с 60 снарядами. В 1940-х годах, в порядке эксперимента некоторые из ИК-2 были перевооружены 7,92-мм пулеметом FN, установленном на месте пушки HS 9, но к февралю 1941 года, почти все самолеты вернулись к стандартной конфигурации. На ИК-2 устанавливался стандартный для Югославских Королевских ВВС прицел типа Kretien или самый простой, который состояли из круглой сетки и мушки.

Модификации

• Икарус ИК-Л1 — первый протоип. Погиб при испытаниях в апреле 1935 года.
• Икарус ИК-02 — второй прототип, позже — No1, серийный номер 2101, погиб в июне 1940 года
• Икарус ИК-2 — серийные экземпляры. построено 12 штук. Серийные номера 2102—2113

Также на основе IK-2 фирма Ikarus разработала двухместный разведчик моноплан IK-4. Однако Югославские ВВС предпочли Henschel Hs 126 и IK-4 так и не был построен.

Тактико-технические характеристики

Технические характеристики

• Экипаж: 1 пилот
• Длина: 7,88 м
• Размах крыла: 11,40 м
• Высота: 3,84 м
• Площадь крыла: 18,00 м²
• Масса пустого: 1 502 кг
• Масса снаряжённого: 1 857 кг
• Двигатель: 1 × V-образный 12-цилиндровый «Испано-Сюиза» 12Yrs
• Мощность: 860 л.с.

Лётные характеристики

• Максимальная скорость: 435 км/ч
• Крейсерская скорость: 250 км/ч
• Практическая дальность: 700 км
• Практический потолок: 12 000 м
• Скороподъёмность: 3,82 м/с
• Время набора высоты: 5 000 м за 5мин. 25 с.

Вооружение

• 1 × 20-мм «Испано-Сюиза» в оси винта
• 2 × 7,92-мм Дарне над двигателем

Литература

• Š. I. Oštrič, Č. J. Janič. IK Fighters (Yugoslavia 1930—40s) / C. W. Cain. — Уиндзор: Profile Publications, 1972. — 24 с. — (Aircraft Profiles № 242).
• Janić Čedomir, O. Petrović: Short History of Aviation in Serbia. Beograd: Aerokomunikacije, 2010.
• Јанић, Чедомир; О. Петровић: Век авијације у Србији 1910—2010 225 значајних летјелица. Београд: Аерокомуникације.(2010) ISBN 978-86-913973-0-2.
• Миклушев Ненад Икарус ИК-2 – краљевска прича (серб.) // Макетар плус. — 2013. — Бр. 3.
• Петровић, Огњан М. «Војни аероплани Краљевине СХС/Југославије (Део I : 1918—1930.)» Лет — Flight (2/2000.).(YU-Београд: Музеј југословенског ваздухопловства) 2: стр. 21-84. ISSN: 1450-684X.

Отрывок, характеризующий Икарус ИК-2

– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]