Иаков (Димопуло)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Иаков и фамилией Димопулос.

Архимандрит Иаков (греч. Αρχιμανδρίτης Ιάκωβος, в миру Иа́ковос Эфстати́у Димо́пулос, греч. Ιάκωβος Δημόπουλος, русифицированная форма Иа́ков Евста́фиевич Димо́пуло, также Иа́ков Ватопе́дский, греч. Ιάκωβος ο Βατοπεδινός; ум. январь 1924, Москва) — архимандрит Константинопольской православной церкви, настоятель подворья Константинопольского патриархата в Москве.

Биография

Родом из Локриды. По окончании Богословской школы на острове Халки, в течение 15 лет служил секретарём монастыря Ватопед на горе Афон и главным секретарём Священного Кинота Святой Горы.

Написал ряд трудов, которые были опубликованы в Εκκλησιαστική αλήθεια καθώς και τα έργα Βραχέα τινά περί θεολογίας ως επιστήμης, Η ηθική ελευθερία του ανθρώπου εν τω Χριστιανισμώ θεωρούμενη, Το συνοδικόν εν Μόσχα σκευοφυλάκιον, Κατάλογος των εν τη συνοδική βιβλιοθήκη της Μόσχας ελληνικών χειρογράφων.

В 1894 году возведён в сан архимандрита и назначен настоятелем Константинопольского подворья в Москве с церковью преподобного Сергия игумена Радонежского в Крапивках. Прибыл в Москву 3 апреля 1894 года.

В января 1912 года в Санкт-Петербурге как представитель Константинопольского патриарха посетил I Всероссийский единоверческий съезд, где он выступил с речью.

21 ноября на Троицком подворье в Москве в день интронизации Патриарха Тихона архимандрит Иаков произнёс приветственную речь:

Мы, скромные представители святейших Церквей Востока, с которого воссиял спасительный свет Христовой веры, преисполнены радости от того, что на нашу долю выпало редкое счастье лично присутствовать и быть, так сказать, свидетелями великого события: торжественного избрания, Божьим изволением, Вашего Святейшества на славный исторический Московский и Всероссийский Патриарший Престол, и что, таким образом, мы удостоены сегодня принести от имени Восточных Церквей наше скромное приветствие Вам по поводу сего избрания, которому предназначено вписать новую славную страницу в историю как Русской, так и вообще всей нашей Святой Православной Церкви. <…> Ты будешь иметь <…> братскую помощь и любовь маститых Святейших Патриархов Востока, пастырские связи с которыми отныне, милостью Божиею, возобновляются и устанавливаются на новых канонических основаниях во благо всего вообще Православия, приобретающего в новом Российском Первосвятителе свой новый краеугольный камень и нового своего защитника.

В начале 1919 года жилищно-земельный отдел Моссовета принял решение о муниципализации собственности Иерусалимского и Константинопольского патриархатов «на общих основаниях, как всех церковных владений».

Обещания архимандрита Иакова стоили недорого. Уже в августе 1922 года архимандрит Иаков присутствовал в качестве почётного члена президиума на съезде обновленческой «Живой Церкви» в Москве, на котором было выдвинуто требование «лишения священного сана Патриарха Тихона как главного виновника современной церковной разрухи». На съезде также присутствовал представитель Александрийского Патриарха архимандрит Павел (Катаподис).

В августе 1923 года российскими обновленцами был организован «Священный Синод» во главе с митрополитом Евдокимом (Мещерским). Тогда же высшим обновленческим органом было решено «восстановить связь с заграничными Восточными Православными Церквами». В обновленческом «Вестнике Священного Синода Российской Православной Церкви» сообщалось: «При этом Высокопреосвященным митрополитом Евдокимом было отмечено, что 7 августа к нему на Троицкое подворье являлись с официальным приветствием представители восточных патриархов: Константинопольского — архимандрит Иаков, и Александрийского — архимандрит Павел. Во время ответного визита архимандритом Иаковом было заявлено митрополиту Евдокиму, что о всех происшедших церковных переменах уже сообщено в благоприятном смысле Вселенскому Константинопольскому Патриарху». Константинпольскую кафедру на тот момент занимал Мелетий (Метаксакис).

В январе 1924 года архимандрит Иаков скончался. Место настоятеля Константинпольского подворья в Москве занял его племянник Василий (Димопуло).

Отрывок, характеризующий Иаков (Димопуло)

– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.