Иаков Черноризец

Иаков Черноризец (Мних Иаков) — православный монах, мыслитель и писатель.

На основании изысканий митрополита Макария и М. П. Погодина, монаху XI века Иакову Черноризцу приписываются: «Сказание о святых страстотерпцах Борисе и Глебе»; «Житие блаж. кн. Владимира»; «Память и похвала русскому князю Владимиру, како крестися Владимер и дети своя крести и всю землю Русскую от конца и до конца, и како крестися бабка Владимера Ольга, преже Владимера» и «Послание к Божию слузе Дмитрию» (великому князю Изяславу).

Этому же Иакову Черноризцу некоторые исследователи приписывают славянский перевод написанного к Черноризцу И. «Правила молитвы Иоанна». Наиболее ранним сочинением Иакова Черноризца, по-видимому, было «Сказание о Борисе и Глебе»; «Житие Владимира» написано позднее, а ещё позже — «Память и похвала великому князю Владимиру». «Сказание о Борисе и Глебе», обнаруживающее в авторе очень близкого современника, полно морально-лирических отступлений; этому оно, вероятно, и обязано своей большей распространенностью, по сравнению с подобным ему произведением Нестора.

Автор как бы старается противопоставить идеал христианской добродетели мучеников-князей пороку и преступности Святополка. Впрочем, автор винит не столько злую волю последнего, сколько исконного врага рода человеческого, дьявола. В уста мучеников автор влагает частые и длинные речи, обращения, сетования. Труд Иакова Черноризца в значительной доле послужил источником для Нестора.

«Житие Владимира», рассказывающее о совещаниях Владимира относительно перемены веры, о походе на Корсунь, о крещении князя и бракосочетании, о крещении киевлян, о нравственной перемене, совершившейся в князе, наконец о его кончине, — своим содержанием и порядком изложения почти сходно с летописным рассказом, и видимо послужило источником для последнего. На древность памятника указывает язык «Жития», равно как и то, что Владимир святой представляется здесь ещё непрославленным, а русский народ называется «новым» по отношению к вере.

В большинстве списков «Жития» к нему присоединяется третье сочинение И. Черноризца — «Память и похвала кн. русскому Владимиру», столь же древнее по языку. Оно написано, по-видимому, на основании устных, ещё свежих, преданий и рассказов о равноапостольном князе Владимире и святой Ольге. Как и на «Житии», на «Похвале» ещё не заметно влияния каких-либо письменных памятников XI века.

Помимо литературной стороны, произведения И. Черноризца имеют весьма важное значение и как исторические памятники; они нередко дополняют летописи новыми указаниями и представляют некоторые новые данные для начальной истории русской церкви. Так, автор сообщает, что Владимир ходил на Корсунь не перед крещением и не для него, а спустя четыре года после крещения; ни словом не упоминается о приходе к Владимиру послов с предложением вер и т. д.

Дошедшие до нашего времени списки «Жития» и «Похвалы» — довольно поздние (с XVI века) и имеет между собой значительные отличия. «Послание к великому князю Изяславу» написано в ответ на послание князя, до нас не дошедшее; оно любопытно по высоте взгляда на христианские обязанности. Только любовью к ближним можно исполнить заповедь Христа… «Если хочешь, — пишет Черноризец князю, — и чудеса творить, по примеру апостолов, — и это возможно: они врачевали хромых, исцеляли сухоруких, — ты научи хромых в вере, ноги текущих на игрища обрати к церкви, руки иссохшие от скупости сделай простертыми на подаяние нищим».

Отличительная черта послания — преобладание афоризмов и изречении из святого Писания. Есть в послании и бытовые черты. «Церковное правило» м. Иоанна, обращенное к И. Черноризцу, вместе с «Уставом» князя Владимира было первым опытом на Руси местного церковного законодательства. Язык славянского перевода «Правила» весьма неясен. Сохранился и греческий его подлинник.

Биографических известий о И. Черноризце почти не сохранилось. Преподобный Феодосий Печерский, перед смертью (умер в 1074), предлагал своей братии на место себя в игумены пресвитера Иакова, который не был постриженником Печерского монастыря; а пришёл туда с р. Альты (вероятно, из Переяславского монастыря, построенного во имя Бориса и Глеба, на месте их убийства). Предполагают, что этот пресвитер Иаков — одно лицо с Иаковом-писателем.

Литература

• Калайдович, в I ч. «Русск. достопамятностей» (М., 1815);
• Востоков, в «Описании Рум. музея»;
• Макарий, в «Хр. Чтении» (1849 г. кн. 2);
• Погодин, в «Известиях II отд. Акад. Н.» (I, СПб., 1852);
• Бутков, «Разбор трёх древних памятников духовной литературы» («Современник», 1852, ч. II);
• A. Ф. Тюрин, «Мнение о И. мнихе академика П. Г. Буткова» (в «Известиях II отд. А. Н.», II, 1853);
• Неволин, «О м-те Иакове II, как сочинителе послания к архиепископу римскому Клименту» (там же, II);
• Срезневский, «Древние жизнеописания русских князей Х — XI в.» (там же, II);
• Макарий, «Ещё об И. мнихе» (там же, II);
• позднее в «Истории русской церкви», II, 1868, стр. 141—158);
• Шевырев, «Истории русской словесности» (II, 1860);
• И. И. Хрущов, «О древнерусских исторических повестях и сказаниях».

В приложениях к «Истории русской церкви» Макария переизданы (по списку XVI века) «Житие Владимира» и «Память и Похвала» и напечатано, по списку XVI века: «Послание к Изяславу». «Сказание о св. Борисе и Глебе», по древнейшему списку (Сильвестровскому сборнику XIV века), изданы Срезневским в Санкт-Петербурге в 1860 вместе с подобным сочинением преподобного Нестора. Лучшее издание «Правила м. Иоанна» принадлежит профессору Павлову («Русская историческая библиотека», VI, СПб., 1880).

Ссылки

• [www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4870 «Память и похвала князю русскому Владимиру»]: вступление, оригинальный текст памятника и перевод
• [www.hrono.ru/biograf/bio_i/iakov_cherno.html Иаков Черноризец]
• Иаков Черноризец // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Иаков (черноризец) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Иаков Черноризец

Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.