Ибадиты

Столпы ислама Свидетельство · Молитва · Пост Милостыня · Паломничество Вероубеждение Аллах · Ангелы · Пророки · Писания Судный день · Предопределение История и представители Мухаммед · Халифы · Сахаба · Ансары Мухаджиры · 12 имамов Основные течения Суннизм · Шиизм · Исмаилизм · Ибадизм · Суфизм · Салафизм · Ваххабизм · Ашариты · Матуридизм Книги и законы Коран · Тафсир · Сунна · Сира Шариат · Фикх · Мазхабы Культура и общество Демография · Брак · Женщины · Имена · Искусство · Мечети · Календарь · Праздники · Философия См. также Глоссарий · Исламоведение · Единобожие · Эсхатология · Критика

Ибадиты
араб. الاباضية‎‎
Другие названия:	абадиты
Религия:	ислам
Течение:	хариджизм
Основание:	VII век
Основатель:	Джабир ибн Зейд
Основоположники	Абдуллах ибн Ибад
Современные представители	Ахмад аль-Халили
Страны:	Оман и др.
Союзники:	хариджиты
Противники:	сунниты, шииты

Ибади́ты (абадиты, араб. الاباضية‎‎) — исламское течение, отличающееся как от суннизма, так и от шиизма. Ибадизм часто характеризуют как умеренную фракцию в движении хариджитов. Ибадиты возникли в VII веке в Ираке; получили название по имени Абдуллаха ибн Ибада. Однако информация, содержащаяся в ибадитских источниках, показывает, что Ибн Ибад играл второстепенную роль в создании и руководстве движения ибадитов, по сравнению с его первым имамом и основателем, которым был Джабир ибн Зейд.

Ибадиты и хариджиты

Считая Джабир ибн Зейда основателя собственного мазхаба - правовой школы, в политическом смысле ибадиты определяют себя прямыми преемниками мухаккимитов. Два их лидера, выживших в Нахраванской битве - Абу Биляль Мирдас и Урва бин Худейр также стояли у истоков движения ибадитов (самоназвание ахлю аль хакк уа аль истикама), будучи ближайшими соратниками Джабир ибн Зейда. В свою очередь, по мнению ведущих учёных из числа ибадитов, все претензии в адрес мухаккимитов, такие как обвинение ими в неверии своих противников из числа мусульман, включая Али ибн Абу Талиба, как и их причастность к его, так и Абдуллаха ибн Хаббаба убийству необоснованны. Авторы этих преступлений — Мисар аль-Фидаки и Абдуррахман ибн Мульджам не были связаны с мухаккимитами и людьми из Нахравана — Мисар аль-Фидаки пытался со своим отрядом присоединиться к мухаккимитам, но был изгнан лидером мухаккимитов Абдуллахом ибн Вахбом ар-Расиби, когда стало известно, что он совершил, а Абдуррахман ибн Мульджам вообще никогда не был мухаккимитом. Ибадиты утверждают, что мухаккимиты относились к своим противникам точно также, как Али ибн Абу Талиб к Тальхе и Аз-Зубайру во время их противостояния. Появление же подобных воззрений, как обвинения в неверии своих противников и т. п. среди радикальных сект хариджитов связанно уже с более поздним этапом их формирования и не имеет ничего общего с позицией самих мухаккимитов, которую целиком разделяют их прямые последователи в лице ибадитов.. Выступивших против них мусульман ибадиты не считают ни праведниками, ни многобожниками. Проливать кровь несогласных с их убеждениями мусульман они считают запретным. А территорию, на которой проживают их противники, ибадиты считают мусульманской за исключением местонахождения армии, которая готовится выступить против них. Во время войны с мусульманами разрешается брать в качестве добычи только лошадей, оружие и военное снаряжение. Все остальное запрещено. Ибадиты считают свидетельство остальных мусульман на судебных процессах правомочным и допустимым. Разрешается также вступать с ними в брак. Нафи ибн аль-Азрак теоретически обосновывал своё и своих последователей, получивших позже название азракиты по имени ибн аль-Азрака, право обращаться со всеми мусульманами как с врагами Аллаха, ставил себя и своих последователей вне всего мусульманского сообщества. Затем он послал письмо с изложением этих принципов в Басру Абдуллаху ибн ас-Саффару и Абдуллаху ибн Ибаду. Письмо попало к Ибн ас-Саффару, и он скрыл его от остальных, опасаясь возникновения раздоров. Ибн Ибад узнал о послании и потребовал дать для ознакомления. Прочитав, он возмутился: «Эти люди (то есть не хариджиты) отвергают милости и заветы, но они не многобожники, мы можем только убивать их [в сражении], но вся их собственность запретна для нас» (Табари, II, с. 518—519.). Здесь мы впервые встречаемся с чётко сформулированной программой крайних хариджитов, и принципиальным положением, отделяющим их от ибадитов — азракиты считали всех мусульман, не разделяющих их взгляды, язычниками (мушрикун), тогда как ибадиты считали иноверующих мусульман совершающими грех, но мусульманами, решение о которых принадлежит Аллаху.

Распространение

Ибадиты вели борьбу против Халифата, создали свои имаматы, в том числе имамат Рустамидов в Тахерте (Северная Африка, VIII — начало X веков), а также на короткое время имамат в Йемене. Тогда же появилось ибадитское государство в Омане, которое сохранилось и до наших дней. Хотя ибадиты составляют 1 % от всех мусульман, сегодня они все ещё существуют во многих частях мусульманского мира. В современном мире ибадиты составляют большую часть населения Омана (около 75 %) и имеют общины в Алжире (Мзаб), Тунисе (Джерба), Ливии (Нафуси и Зуара). Также многие ибадиты жили на острове Занзибар в Танзании, где у власти до революции 1964 года находились султаны династии Альбусаид, принадлежавшие тоже, как и их оманская ветвь, к ибадитам.

Различия с суннитским и шиитским исламом

При том, что ибадизм является одним из исконных направлений в исламе, исследователи вынуждены характеризовать его в сравнении с более известными широкому европейскому читателю суннизмом, шиизмом, му‘тазилизмом и т. п. Так, в отличие от шиизма, в котором верховная власть должна передаваться по наследству внутри Дома Пророка — имамов, потомков Али ибн Абу Талиба и его жены, дочери Пророка Фатимы; а также суннизма, в котором верховные правители мусульманской общины должны быть из Курайшитов., ибадиты считают, что имамом всей общины может быть любой мусульманин. Они ссылаются на хадис Пророка Мухаммада: «Если будет поставлен повелителем над вами [даже] эфиопский раб с вырванными ноздрями (маджзу‘ аль-унф) и установит между вами Божественное Писание и мою Сунну, то слушайте его и ему повинуйтесь». При этом ибадиты следовали принципу "не может быть двух имамов в одном месте" , таким образом они допускали одновременное существование нескольких имамов в разных частях мусульманского мира, которых избирал совет шейхов тайным голосованием. Выборы часто ограничивались одним родом. В их понимании избранный имам являлся полноправным главой общины, исполнявшим обязанности военачальника, судьи и богослова-факиха, но лишь при том условии, что он следует Корану, Сунне и примеру первых имамов. В случае нарушения этого условия он мог быть смещен советом шейхов.

Если сунниты признают легитимными всех Праведных халифов и тем самым подтверждают истинность тех способов определения верховных правителей, при посредстве которых таковыми стали Абу Бакр, Умар, Усман и Али, шииты считают первых трёх халифов узурпаторами верховной власти и единственным истинным наследником Пророка почитают Али, подтверждая тем самым принцип передачи власти внутри Дома Пророка, то ибадиты считают полностью соответствующими критериям ислама только двух первых халифов — Абу-Бакра и Умара, имея ряд претензий к Усману и Али, во время правления которых в исламской общине началась всеобщая смута. При том, что в вероучительном отношении нет принципиальных различий между ибадизмом и другими течениями в суннизме, ибадизму присуща и некоторая специфика.

• Ибадиты, вслед за сошедшими с исторической сцены теологами-му‘тазилитами, считают, что Коран сотворён, расходясь с суннитами, которые полагают Коран извечной (не имеющей определенного начала) речью Бога. ,
• Мусульмане не увидят Бога в Раю, так как убеждены, что Бога в принципе нельзя увидеть, так как Он не ограничен ни пространством, ни временем и превыше того, что можно «видеть», будь то глазами или сердцем. Это противоречит основам суннитской веры о том, что мусульмане увидят Бога в Раю.
• Кто попадает в Ад, будет находиться там вечно. Это идет вразрез с верой суннитских мусульман, которые верят, что попавший в Ад мусульманин будет находиться в нём определенный промежуток времени, чтобы очиститься от недостатков, после чего он попадет в Рай.
• Ибадиты имеют свои собственные хадисы. Большинство хадисов по содержанию соответствуют суннитским, но их гораздо меньше, чем у суннитов — 1005 хадисов, включённых в Муснад имама ар-Раби ибн Хабиба аль-Фарахиди, составленный во 2 веке по Хиджре из 742 хадисов и дополненный Абу Якубом. Хотя есть и такие хадисы, которые используют только ибадиты.

Учёные

• Ар-Раби ибн Хабиб — ибадитский хадисовед.
• Ахмад бин Хамад аль-Халили — верховный муфтий Султаната Оман.
• Сулейман Баруни - глава ибадитов Триполитании и деятель национально-освободительного движения, Ливия

Литература

• Беязи, Беязиты или Ибади // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ибадиты // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Cook, Michael A. Early Muslim Dogma. Cambridge, U.K., 1981.
• Ennami, Amr Khalifa. Studies in Ibadhism. Benghazi, Libya, 1972.
• Ali Yahya Muammar. Ibadhism A Moderate Sect of Islam. Open Mind, 2007.

Ссылки

• [ibadhiyah.net/ Ibadhiyah.net — крупнейший ибадитский ресурс]

Отрывок, характеризующий Ибадиты

Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.