Иберо-мавританская культура
| Иберо-мавританская культура эпипалеолит | ||||
 | ||||
| Локализация | ||||
|---|---|---|---|---|
| Датировка |
10 120 — 8 550 гг. до н. э. | |||
| Носители | ||||
| Преемственность: | ||||
| ||||
Иберо-мавританская культура, или оранская культура[1], или уштатийская культура (по названию археологического памятника Уштата[2]) — эпипалеолитическая археологическая культура на территории Северной Африки.
Содержание
Происхождение
По одной из гипотез, культура возникла в результате миграции кроманьонцев (носителей мехтоидной расы) с территории Иберийского полуострова (откуда и название); согласно другой гипотезе, является потомком более ранней атерийской культуры, занимавшей ту же территорию. Наконец, согласно современным представлениям, является потомком халфской культуры, существовавшей на территории Египта в 24-15 тыс. до н.э. и мигрировавшей на запад.
Хронология
Существовала в период около 10 120 — 8 550 гг. до н. э. В неолитический субплювиальный период (последний влажный период в истории Сахары) остатки культуры поглощены капсийцами.
Напишите отзыв о статье "Иберо-мавританская культура"
Примечания
Ссылки
- [pagesperso-orange.fr/bsecher/Articles/P3-%20Kefi%20et%20al%20,%20Anthropologie%202005.pdf Diversité mitochondriale de la population de Taforalt(12.000 ans BP — Maroc)], Kéfi at al 2005
Литература
- D. Lubell, " Continuité et changement dans l'Épipaléolithique du Maghreb ", in : Le Paléolithique en Afrique, l’histoire la plus longue, Artcom' , Errance, 2005, ISBN 2-87772-297-X
| |||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Иберо-мавританская культура
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
