Ибис (поэма)
Поделись знанием:
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
| Ибис | |
| Ibis | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: | |
| Дата первой публикации: |
неизвестно |
«И́бис» (лат. Ibis) — поэма-инвектива древнеримского поэта Публия Овидия Назона, написанная им в понтийской ссылке в начале I века нашей эры. По выражению М. Гаспарова, «поэма пользуется славой самого тёмного произведения всей древнеримской поэзии»[1].
Содержание
Сюжет
Начало поэмы (перевод М. Гаспарова)[~ 1]
- В жизни моей доселе я счёл дважды пять пятилетий —
- А безоружна была добрая Муза моя.
- Многие тысячи букв перо моё вывело в строки,
- Но ни в единой из них не окровавился цвет.
- Кроме создателя их, никому от них не было худа —
- Я лишь, «Науки» певец, вместе с «Наукой» погиб.
- Но отыскался такой человек, которому ныне
- Хочется дерзко отнять славу моей доброты.
- Кто бы он ни был — а я не хочу называть его имя, —
- Сам он влагает копьё мне в неискусную длань.
- В дальнем краю, откуда мороз аквилонами дышит,
- Не позволяет он мне в ссылке таиться моей.
- ...
Поэма построена как проклятие, которое произносит жрец у алтаря. Настоящее имя того, кому адресовано проклятие не сообщается; он выводится под псевдонимом Ибис. Ибис — одна из наиболее почитаемых в Древнем Египте птиц, в Древнем Риме ей приписывали самые неопрятные повадки (Овидий упоминает об этом в стихе 450). По ходу поэмы Овидий неоднократно перебивает себя отступлениями.
Порядок изложения:
- ст. 1—62 — вступление;
- ст. 63—96 — взывание к богам;
- ст. 97—126 — приступ;
- ст. 127—208 — проклятие на смерть врага;
- ст. 209—245 — проклятие на жизнь врага;
- ст. 247—638 — перечень казней, которые поэт желает врагу (основная часть поэмы);
- ст. 639—644 — заключение.
История создания
Поэма была написана Овидием во время понтийской ссылки. Точное время написания неизвестно, но установлено, что она написана между 9 и 14 годом нашей эры. На это указывает первый стих поэмы, где говорится, что поэту уже исполнилось 50 лет («В жизни моей доселе я счёл дважды пять пятилетий...») и стихи 23—26, где упоминается ещё живой император Октавиан Август («Боги меня да хранят, а более всех — величайший, // Тот, кто дороги мои от нищеты бережёт, // И благодарность ему за кротость высокого сердца // Я не устану вовек, сколько есть силы, гласить.»).
Адресат проклятия
До сих пор нет единого мнения, кому именно адресовано проклятие жреца. Существует несколько гипотез[2], в которых адресатом называются:
- плебей из рода Каниниев;
- историк Тит Лабиен;
- поэт и бывший друг Овидия Авл Сабин;
- император Октавиан Август.
Также существуют гипотезы, что проклятие адресовано сразу нескольким людям[3]:185, вообще никому не адресовано[4][5] или Овидий адресовал его самому себе.[6].
Художественные особенности и значение
Поэма написана элегическими двустишиями. За основу Овидий взял одноимённую утраченную поэму александрийского поэта Каллимаха.
М. Гаспаров предположил[7], что «Ибис» является автопародией Овидия на самого себя. Причём поэма является пародией не только на позднее творчество поэта, но и на всё творчество в целом и на свою судьбу. Пародирует себя Овидий как минимум на трёх уровнях:
- Уровень орнаментальной мифологии (самый поверхностный). Подобно другим своим произведениям, «Ибис» украшен частыми мифологическими сравнениями, наподобие «чтоб тебе погибнуть так, как погиб такой-то...». В «Ибисе» Овидий настолько часто и изощрённо завуалированно их употребляет, что доходит до некой предельной крайности.
- Уровень структурных мотивов. План Ибиса — это вывернутый наизнанку план дружеских «Писем с Понта». Если в «Письмах» стоит похвала адресату, здесь — поношение; клятва в верности — клятва в ненависти; рассказ о своём злополучии — о злополучии Ибиса; просьбы — угрозы; пожелания добра — проклятия и т. д. Подчёркивая все эти ассоциации, Овидий как и «Скорбных элегиях» сообщает, что не хочет называть имя адресата.
- Уровень идейных мотивов (самый глубокий). Пародийные мотивы в «Ибисе» не только гиперболизированы и доведены до крайности, но ещё и ничем не мотивированы. Не сообщается ни имени адресата, ни его протупка. Проступок, за который Овидия сослали в Томы был всего лишь фикцией и поводом для репрессивных императорских игр, аналогичных играм с мифологическими проклятиями. Также как и в «Скорбных элегиях» и «Письмах с Понта» основным мотивом «Ибиса» является мотив вины. Но Овидий не называет ни вины, ни имени потому, что сам не знает, в чём его вина.
Гаспаров также отмечает, что «Ибис» Овидия является идейным продолжением написанных им в ссылке «Скорбных элегий» и «Писем с Понта», подобно тому как сатировская драма продолжает трагическую трилогию — тот же стиль и тот же материал, но трагизма уже нет[8].
Переводы на русский язык
В 1796 году в Смоленске был издан фрагмент поэмы, выполненный Фёдором Колоколовым[9]. Первый полный перевод поэмы на русский язык осуществил М. Гаспаров. Этот перевод был впервые опубликован в 1978 году издательством «Наука» в серии «Литературные памятники».
Издания текста
- Ибис / Пер. М. Л. Гаспарова // Публий Овидий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта / Изд. подг. М. Л. Гаспаров, С. А. Ошеров; отв. ред. Ф. А. Петровский. — М. : Наука, 1978. — С. 163—177. — 272 с. — (Литературные памятники). — 50 000 экз.</span>
Напишите отзыв о статье "Ибис (поэма)"
Примечания
Комментарии
- ↑ Представлен фрагмент текста перевода с целью ознакомления и для узнаваемости произведения. Текст защищён законами об авторском праве и не может быть опубликован целиком.
Источники
- ↑ Гаспаров, 1978, с. 219.
- ↑ A. Schiesaro, "Ibis Redibis," Materiali e Discussioni 67 (2011): 79–150.
- ↑ Martin Helzle, "Ibis," in A Companion to Ovid, edited by Peter E. Knox (Blackwell, 2009) [books.google.com/books?id=zMMeWI2xbPkC&pg=PT203&dq=%22There+can+be+no+certainty+as+to+who+is+hiding+behind+the+pseudonym+Ibis%22&lr=&as_drrb_is=q&as_minm_is=0&as_miny_is=&as_maxm_is=0&as_maxy_is=&as_brr=0&cd=1#v=onepage&q=%22There%20can%20be%20no%20certainty%20as%20to%20who%20is%20hiding%20behind%20the%20pseudonym%20Ibis%22&f=false online.]
- ↑ A. E. Housman, "The Ibis of Ovid," Journal of Philology 35 (1920): 287–318
- ↑ G. D. Williams, The Curse of Exile: A Study of Ovid's Ibis (1996).
- ↑ D. Krasne, "The Pedant's Curse: Obscurity and Identity in Ovid's Ibis," Dictynna 9 [dictynna.revues.org/912 online]
- ↑ Гаспаров, 1978, с. 220—221.
- ↑ Гаспаров, 1978, с. 221.
- ↑ Петров Ф. Н, Даченков И. Б. История подмосковного Верхневолжья. — Тверь: ОАО «Тверская областная типография», 2011. — С. 160. — 208 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-87049-761-7.
Литература
- Гаспаров М. Л. Овидий в изгнании // Публий Овидий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта / Изд. подг. М. Л. Гаспаров, С. А. Ошеров; отв. ред. Ф. А. Петровский. — М.: Наука, 1978. — С. 189—224. — 272 с. — (Литературные памятники).
- Дримба О. Овидий: Поэт Рима и Том / Пер. с румын. Е. В. Логиновской. — Бухарест: Меридиане, 1967. — 292 с.
- Лосев А. Ф. XIV. Овидий // Античная литература: Учеб. для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.» / А. Ф. Лосев, Г. А. Сонкина, А. А. Тахо-Годи и др.; Под ред А. А. Тахо-Годи. — 4-е изд., дораб. — М.: Просвещение, 1986. — С. 358—374. — 464 с. — 161 000 экз.
- Монин М. А. Овидий в Томах: Поэзия изгнания и проза науки : [рус.] // Вопросы философии: Научно-теоретический журнал : журнал. — 2002. — № 6. — С. 163—176. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0042-8744&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0042-8744].</span>
Ссылки
- [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1306257938 «Ибис» в переводе Михаила Гаспарова]
В Викитеке есть полный текст поэмы «Ибис»
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Ибис (поэма)
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
