Иваки (Добрушский район)

Деревня Иваки белор. Iвакі Страна БелоруссияБелоруссия Область ГомельскаяГомельская область|Гомельская Район Добрушский Сельсовет Иваковский Координаты 52°15′55″ с. ш. 31°21′13″ в. д.52.26528° с. ш. 31.35361° в. д. / 52.26528; 31.35361    Первое упоминание XVII век Прежние названия Старые Иваки и Новые Иваки Население 1160 человек (2004) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +375 2333 Почтовый индекс 247072

Иваки (белор. Iвакі, до 1964 года Новые Иваки и Старые Иваки) — деревня, центр Иваковского сельсовета Добрушского района Гомельской области.

В 27 км на юг от районного центра Добруша, в 40 км от Гомеля. В деревне располагается остановочный пункт.

Транспортная система

Транспортная связь по просёлочной, затем по автодороге Тереховка — Гомель. В деревне 447 жилых домов (2004 год). Планировка состоит из длинной, пересекаемой железной дорогой улицы с переулком, с ориентацией с юго-запада на северо-восток. На юго востоке к не примыкает 2-я улица. На севере от проходит короткая улица с широтной ориентацией — бывший посёлок Заречье. Застройка двухсторонняя, деревянными домами усадебного типа. В 1986 году построены кирпичные дома на 100 семей, в которых были переселены жители с загрязнённых после катастрофы на Чернобыльской АЭС территорий.

История

В 0,7 км на запад от деревни археологами обнаружены 137 курганов. Выявление этих могильников служит доказательством заселения этой местности с древних времён.

По письменным источникам деревня известна с XVII века как деревня в Речицком повете Минского воеводства Великого княжетсва Литовского. С середины XVIII века во владении М. Чарторыйского. После 1-го раздела Речи Посполитой (1772 год) в составе Российской империи. В 1776 году в деревне находилась корчма. В 1788 году в Гомельской волости Белицкого повета Могилёвской губернии во владении фельдмаршала графа П. А. Румянцева-Задунайского. В 1816 году в составе Коренёвской экономии Гомельского имения. В 1872 году построена Свято-Тихоновская церковь. После ввода в действие железнодорожной линии Бахмач — Гомель в декабре 1873 года начала железнодорожная станция. В 1897 году в селе Старые Иваки находились церковь, школа грамоты, хлебозапасный магазин, корчма, а в Новых Иваках хлебозапасный магазин. В Краснобудской волости Гомельского повета Могилёвской губернии. В 1910 году в Новых Иваках открылась земская школа.

В 1926 году работало почтовое отделение.

С 8 декабря 1926 года до 30 декабря 1927 года и с 8 декабря 1966 года является центром Иваковского сельсовета Носовичского, с 4 августа 1927 года Тереховского, с 25 декабря 1962 года Добрушского районов Гомельского округа, с 20 февраля 1938 года Гомельской области.

В 1930 году организован колхоз «Красные Иваки». Работали 3 ветряные мельницы, 2 кузницы.

Во время Великой Отечественной войны в сентябре 1943 года оккупанты сожгли село и деревню. Освобождена 26 сентября 1943 года. На фронтах и партизанской борьбе погибли 147 жителей села и деревни. В память о погибших в центре деревни в 1974 году установлены обелиск с именами погибших и стела.

В 1964 году Старые Иваки и Новые Иваки объединены в одну деревню Иваки. Размещены 9-летняя школа, амбулатория, Дом культуры, библиотека, детский сад, отделение связи, магазин.

В 1938 году к деревне присоединены посёлки Жаболовка, Задулье, Заречье, в 1964 году — Имогорск, в 1969 году Холимоновка.

Население

Численность

2004 год — 447 дворов, 1160 жителей.

Динамика

• 1776 год — 63 двора, 515 жителей, в том числе в д. Иваки — 41 двор, 315 жителей, в слободе Иваки — 22 двора, 200 жителей.
• 1788 год — 458 жителей, в том числе в д. Старые Иваки — 286 жителей, в д. Новые Иваки — 172 жителя.
• 1816 год — 126 дворов, 625 жителей, в том числе в д. Старые Иваки — 80 дворов, 387 жителей, в д. Новые Иваки — 46 дворов, 238 жителей.
• 1834 год — 153 двора, 788 жителей.
• 1897 год — 202 двора, 779 жителей, в том числе в д. Старые Иваки — 142 двора, 547 жителей, в д. Новые Иваки — 60 дворов, 232 жителя (согласно переписи).
• 1909 год — 260 дворов, 1668 жителей, в том числе в д. Старые Иваки — 192 двора, 1182 жителя, в д. Новые Иваки — 68 дворов, 486 жителей.
• 1959 год — 1011 жителей, в том числе в д. Старые Иваки — 810, в д. Новые Иваки — 201 (согласно переписи).
• 2004 год — 447 дворов, 1160 жителей.

Известные уроженцы

• Н. А. Холявкин — Герой Советского Союза [www.dobrush.gomel-region.by/ru/godov]
• Р. А. Одноочко — полный кавалер ордена Славы, лишён званий и наград.

Литература

• Гарады і вёскі Беларусі: Энцыклапедыя. Т.1, кн.1. Гомельская вобласць/С. В. Марцэлеў; Рэдкалегія: Г. П. Пашкоў (галоўны рэдактар) і інш. — Мн.: БелЭн, 2004. 632с.: іл. Тыраж 4000 экз. ISBN 985-11-0303-9 ISBN 985-11-0302-0

См. также

• Городские посёлки Белоруссии
• Города Белоруссии

Отрывок, характеризующий Иваки (Добрушский район)

– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.