Иванов, Владимир Васильевич

Владимир Васильевич Иванов
Дата рождения	1909(1909)
Место рождения	Козлов, Тамбовская губерния, Российская империя
Дата смерти	1966(1966)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	НКВД
Годы службы	1938-1953
Звание
Награды и премии

Владимир Васильевич Иванов (1909 - 1966) — сотрудник советских органов государственной безопасности, начальник секретариата Особого совещания НКВД/МВД СССР, генерал-майор (1945, лишён звания в 1955).

Биография

Сын кондуктора. Образование получил в Ленинградском автодорожном институте в 1934. Работал на заводах электросварщиком, инженером. В сентябре 1929 вступил в ВКП(б). С мая 1937 в наркомате совхозов СССР. Затем направлен на работу в НКВД СССР. С 26 декабря 1938 следователь следственной части НКВД СССР. С 4 сентября 1939 начальник секретариата Особого совещания при наркоме внутренних дел. 25 декабря 1946 переведён на работу в МГБ СССР, где занял подобную должность. С июля 1948 уполномоченный Совета министров СССР, а с апреля 1952 заместитель начальника 2-го Главного управления при Совете министров СССР. Все эти годы занимался обеспечением безопасности исследований по ядерному оружию, прежде всего по сырью - урану. После смерти И. В. Сталина и создания объединённого МВД вновь с 6 апреля 1953 стал секретарём Особого совещания. 27 июля 1953 освобождён от должности, а 16 декабря 1953 уволен из МВД СССР. С ноября 1953 по январь 1954 работал начальником спецотдела Главного управления советским имуществом за границей). 3 января 1955 как "дискредитировавший себя за время работы в органах" лишён звания генерал-майора и уволен на пенсию.

Награды: орден Ленина; орден Трудового Красного Знамени; орден Красной Звезды 20.09.1943; орден «Знак Почета» 26.04.1940; знак «Заслуженный работник НКВД» 04.02.1942; 3 медали.

Ссылки

• [russian-dossier.ru/taxonomy/term/7387 Страницы российской истории (биография)]

Отрывок, характеризующий Иванов, Владимир Васильевич

– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.