Иванов, Владимир Владимирович

Владимир Иванов
Имя при рождении:	Владимир Владимирович Иванов
Профессия:	актёр, театральный режиссёр, театральный педагог
Годы активности:	1970 — наст. время
Театр:	Театр имени Вахтангова
Награды:

Влади́мир Влади́мирович Ивано́в (род. 12 ноября 1947) — российский актёр театра и кино, театральный педагог, режиссёр Театра имени Вахтангова, заместитель директора Центрального Дома Актёра (ЦДА) по художественной части, заслуженный артист России (1994), заслуженный деятель искусств России (2004).

Краткая биография

Выпускник Театрального училища им. Б. Щукина (1970, курс М. Р. Тер-Захаровой) В. В. Иванов с 1972 года работает в Театре имени Вахтангова. Параллельно с работой в театре с 1978 года преподаёт на кафедре мастерства актёра «родного» Щукинского училища, с 1998 года — профессор.

Именно в стенах училища началось увлечение Иванова режиссурой, которое первоначально ограничивалось студенческими дипломными спектаклями и ассистированием на постановках Роберта Стуруа и Петра Фоменко, а впоследствии переродилось в одно из основных направлений творческой деятельности. В результате, в 1990-е годы В. В. Иванов завершил актёрскую карьеру, сосредоточившись на режиссуре, педагогике и общественной деятельности.

В настоящее время Иванов — один из ведущих педагогов Театрального института им. Б. Щукина. В качестве художественного руководителя выпустил три курса (в 1994, 1999 и 2008 годах). Среди учеников: Мария Аронова, Анна Дубровская, Нонна Гришаева, Кирилл Пирогов, Владимир Епифанцев, Павел Сафонов, Андрей Барило, Михаил Дорожкин, Александр Олешко, Игнат Акрачков, Константин Соловьёв и др. Сразу 14 его учеников выпуска 2008 года были приняты в труппу Театра имени Вахтангова, а их дипломный спектакль «Белая акация», поставленный по оперетте И. О. Дунаевского В. В. Ивановым, был включен в репертуар театра.

14 ноября 2011 года на заседании правления ЦДА имени А. А. Яблочкиной был избран его художественным руководителем.

8 марта 2013 года стал Лауреатом Российской Национальной актерской премии имени Андрея Миронова «Фигаро» в номинации «За служение репертуарному театру».

Роли в театре

• «Молодость театра» А. Гладкова — Миркин
• «Мещанин во дворянстве» Мольера — Лакей
• «Игра в каникулы» М. Себастьяна — Джефф
• «Женщина за зелёной дверью» Р. Ибрагимбекова — Гость
• «Кот в сапогах» пьеса Г. Калау по мотивам сказки Ш. Перро — Кот
• «Господа Глембаи» М. Крлежи — Оливер Глембай
• «Гибель эскадры» А. Корнейчука — Дерзкий
• «Ричард III» У. Шекспира — Второй убийца
• «Дела давно минувших дней» по произведениям Н. В. Гоголя — Молоденький чиновник
• «Мистерия-буфф» В. В. Маяковского — Первый чёрт
• «Будьте здоровы» П. Шено — Месье Антропос
• «Полстраницы оперативной сводки» по мотивам произведений К. Симонова и Г. Жукова — Золотарёв
• «Кабинетная история» Р. Ибрагимбекова — Актёр
• «Брестский мир» М. Ф. Шатрова — Свердлов
• «Дело» А. В. Сухово-Кобылина — Тарелкин
• «Мартовские иды» Т. Уайлдера — Катулл

Роли в кино

• 1970 — «Карлик Нос» (телеспектакль) — Якоб
• 1971 — «Минута молчания» — рядовой Иван Вакулин
• 1972 — «Командир счастливой «Щуки»» — Голик
• 1972 — «Льды уходят в океан» (телеспектакль) — Борисов
• 1973 — «Друзья мои…»
• 1973 — «Разные люди» — Владимир Родионов, молодой рабочий
• 1973-1983 — «Вечный зов» — Тищенко
• 1975 — «Не отдавай королеву» — Вася Тетерев
• 1975 — «Там вдали, за рекой…» — Иван Ефимович Сахно, командир красного волостного отряда по борьбе с бандитизмом
• 1976 — «Мартин Иден» (телеспектакль) — репортёр
• 1978 — «Сапоги всмятку» — артист Борщёв
• 1979 — «Экипаж» — хирург
• 1979 — «Этот фантастический мир. Выпуск 1»
• 1980 — «Антоний и Клеопатра» (телеспектакль)
• 1982 — «Ричард III» (телеспектакль) — Второй убийца
• 1985 — «Будьте здоровы» (телеспектакль) — Атропос
• 1986 — «Где-то гремит война»
• 1990 — «Наш человек в Сан-Ремо»
• 1990 — «Последняя осень» — Евгений Петрович Звонков
• 1991 — «Самостоятельная жизнь»
• 1998 — «На ножах» — Форов
• 2002 — «Мама» — эпизод
• 2002 — «Азазель» — кучер Каннингема

Режиссёрские работы

Театральный институт имени Б. Щукина

• 1981 — «Прощание с Матёрой» В. Г. Распутина (совместно с Л. В. Калиновским)
• 1985 — «Двенадцатая ночь» У. Шекспира
• 1988 — «Милейший Селимар» Э. Лабиш
• 1992 — «Неаполь — город миллионеров» Э. Де Филиппо
• 1994 — «Царская охота» Л. Зорина
• 1996 — «Время и семья Конвей» Дж. Пристли
• 1999 — «Вот так пудинг! („Сваха“)» Т. Уайлдера
• 2002 — «Опасный поворот» Дж. Пристли
• 2007 — «Белая акация» И. Дунаевского
• 2009 — «Контрасты» (песенный вечер; совместно с Т. Н. Агаевой)
• 2011 — «Бабий бунт» Е. Птичкина (по мотивам «Донских рассказов» М. А. Шолохова)

Театр имени Евг. Вахтангова

• 1987 — «Брестский мир» М. Шатрова. Постановка Роберта Стуруа, режиссёр — Владимир Иванов
• 1988 — «Дело» А. В. Сухово-Кобылина. Постановка Петра Фоменко, режиссёр — Владимир Иванов
• 1999 — «Фрёкен Юлия» А. Стриндберга (завершил постановку, начатую А. Гирбой)
• 2000 — «Дядюшкин сон» Ф. М. Достоевского (инсценировка В. Иванова и П. Любимцева)
• 2002 — «Царская охота» Л. Зорина
• 2004 — «Мадемуазель Нитуш» Эрве
• 2007 — «Правдивейшая легенда одного квартала» по роману Дж. Стейнбека «Квартал Тортилья Флэт» (инсценировка В. Иванова и А. Тупикова)
• 2008 — «Матрёнин двор» А. И. Солженицына
• 2008 — «Белая акация» И. Дунаевского
• 2011 — «Люди как люди» по пьесе М. Горького «Зыковы»
• 2011 — «Тихая моя Родина» (спектакль-концерт; автор сценической версии — Владимир Иванов)
• 2011 — «Пристань» по мотивам произведений Б. Брехта, И. А. Бунина, Ф. М. Достоевского, Ф. Дюрренматта, А. Миллера, А. С. Пушкина, Э. Де Филиппо, У. Шекспира. Постановка Римаса Туминаса, режиссёр — Владимир Иванов
• 2012 — «Обычное дело» по пьесе Р. Куни «Чисто семейное дело»
• 2013 — «Кот в сапогах» по сказке Ш. Перро (сценическая версия В. Иванова и С. Плотова)

Московский академический театр сатиры

• 2002 — «Время и семья Конвей» Дж. Пристли

[www.tdmillenium.ru/ Театральный дом «Миллениум»]

• «Будьте здоровы, месье!» П. Шено
• 2010 — «Ловушка для мужа» Ж. Пуаре

Телеспектакли

• 2001 — «Дядюшкин сон» (телеверсия спектакля Театра им. Вахтангова)
• 2005 — «Пропала совесть» (по сказке М. Е. Салтыкова-Щедрина)
• 2008 — «Белая акация» (телеверсия спектакля Театра им. Вахтангова)

Ссылки

• [www.vakhtangov.ru/persones/ivanov/ Страница Владимира Иванова на сайте Театра им. Вахтангова]
• [www.htvs.ru/nashi-licza/kafedra-masterstva-aktera/professora/ivanov-vladimir-vladimirovich.html/ Страница Владимира Иванова на сайте Театрального института им. Б. Щукина]

Отрывок, характеризующий Иванов, Владимир Владимирович

– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.