Иванов, Иван Иванович (лётчик)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с похожими именами, см.: Иванов, Иванов, Иван и Иванов, Иван Иванович.
Иван Иванович Иванов
Дата рождения

8 октября 1909(1909-10-08)

Место рождения

дер. Чижово, Богородский уезд, Московская губерния, Российская империя

Дата смерти

22 июня 1941(1941-06-22) (31 год)

Место смерти

Дубно, Ровенская область, Украинская ССР, СССР

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

Военно-Воздушные силы

Годы службы

1931—1941

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Часть

 • 50-й артиллерийский полк;
 • 19-я легкобомбардировочная авиационная эскадрилья;
 • 2-й легкобомбардировочный авиационный полк;
 • 46-й истребительный авиационный полк

Сражения/войны

Польский поход РККА,
Советско-финская война,
Великая Отечественная война

Награды и премии

Иван Иванович Иванов (1909, дер. Чижово — 1941, Дубно) — советский военный лётчик, участник Польского похода РККА, советско-финской и Великой Отечественной войн. Старший лейтенант.

В Рабоче-крестьянской Красной Армии с 1 сентября 1931 года. Действительную военную службу начал в артиллерийской части в Московском военном округе. По личной просьбе был направлен в военно-воздушные силы РККА. Пройдя лётную подготовку, с 1934 года служил в бомбардировочной авиации. Принимал участие в боевых операциях Красной Армии на Украинском (1939) и Северо-Западном (1940) фронтах. После окончания Зимней войны переведён в истребительную авиацию. К июню 1941 года командовал звеном истребителей И-16 46-го истребительного авиационного полка 14-й смешанной авиационной дивизии Киевского особого военного округа. Беспартийный.

22 июня 1941 года, в первый день Великой Отечественной войны, в небе над Ровенской областью со своим звеном вступил в бой с группой немецких бомбардировщиков «Хейнкель-111» из состава эскадры KG55 «Гриф». Расстреляв весь боезапас, тараном уничтожил один из вражеских самолётов. Это был один из первых воздушных таранов в истории Великой Отечественной войны. После столкновения в воздухе совершил вынужденную посадку у деревни Загорцы. От полученных травм и ранений скончался в госпитале города Дубно.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 августа 1941 года старшему лейтенанту Иванову Ивану Ивановичу было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

Почётный гражданин города Фрязино.





Биография

Детство и юность

Иван Иванович Иванов родился 8 октября[1][2] (25 сентября — по старому стилю[! 1]) 1909 года в деревне Чижово[! 2] Гребневской волости Богородского уезда Московской губернии Российской империи[3] (с 2005 года в черте города Фрязино Московской области) шестым ребёнком в многодетной семье деревенского кузнеца Ивана Ивановича и домохозяйки Евгении Ивановны Кузнецовых. Русский[1][2]. На следующий день крещён по православному обряду в Гребневской церкви святителя Николая Чудотворца[4]. Окончил четыре класса начальной школы в соседней деревне Новая[! 3][5][6][7]. С малых лет помогал отцу в кузнице, понемногу осваивая семейное ремесло[6][8].

Отец Ивана, Иван Иванович-старший, был не только хорошим кузнецом, но и знал толк в лошадях, и его часто приглашали в качестве консультанта[9]. Скопив солидную сумму денег, он выкупил у общины земельный участок и кузницу, а также приобрёл кобылу, от которой имел приплод. Уход за жеребятами был ещё одной обязанностью маленького Ивана[10]. После смерти отца, случившейся в январе 1924 года[10], подросток стал подмастерьем у старшего брата Виктора[11].

Во второй половине 1920-х годов, после свёртывания НЭПа, Советская власть активно проводила политику экспроприации частной собственности. Духовенство, мелкие собственники, лица, использовавшие наёмный труд, поражались в правах. Чтобы не стать «лишенцами», братья Ивановы вступили в чижовское товарищество «Машинный труд»[11]. В это же время Иван увлёкся самодеятельностью, став активным членом сельской агитбригады «Красная рубаха»[8][12]. Молодой кузнец хорошо пел (у него был лирический тенор)[10][13]. Коллектив выступал как в Чижово, так и в соседних сёлах и деревнях. Когда в конце 1920-х годов началась принудительная коллективизация, Ивановым пришлось отдать в колхоз не только кузницу, но также земельный участок и лошадь. Иван в 1930 году уехал в Москву, где некоторое время работал в мастерских транспортного союза[6][11][14]. В том же году[6], ещё до отъезда в город, он познакомился со своей будущей женой Верой Бочаровой, происходившей из семьи местных фабрикантов. Вероятно, это знакомство стало причиной его скорого возвращения в Чижово. Однако до сватовства тогда дело не дошло. Мать Веры противилась их отношениям[15], а вскоре семья Бочаровых была репрессирована. Мария Анисимовна с дочерью до ареста успела уехать в Москву. Позднее они обосновались в Никольском близ Реутова, а вся их многочисленная родня была выслана в Новокузнецк[16]. Иван же 1 сентября 1931 года Щёлковским районным военкоматом Московской области был призван в ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии[17][18], и на некоторое время их пути разошлись.

На службе в РККА

Лётчик-бомбардировщик

Воинскую службу красноармеец И. И. Иванов начал в 50-м артиллерийском полку Московского военного округа[17][19], который дислоцировался в посёлке Солнечногорский[14][20]. Уже в ноябре того же года его зачислили курсантом полковой школы младших командиров[17]. В 1932 год он стал кандидатом в члены ВКП(б), но из-за утраты кандидатской книжки в партию так и не был принят[21]. В это время в СССР активно шло формирование военно-воздушных сил. Комсомол и коммунистическая партия обратились к молодёжи с призывом идти в авиацию. Иванов загорелся желанием стать пилотом, но начального образования для этого было недостаточно. По воспоминаниям матери, какой-то военный лётчик посоветовал Ивану стать для начала авиамехаником[6]. Летом 1932 года Иванов написал рапорт о переводе в авиационную школу[22]. Согласно некоторым источникам[! 4] в августе того же года Иван Иванович стал курсантом 3-й Пермской авиационной школы авиатехников, а уже оттуда в марте 1933 года был переведён в 8-ю Одесскую ВАШП, готовившую лётные кадры для авиационных частей Украинского военного округа[6]. Первый полёт на У-2 Иван совершил в апреле 1933 года[22]. К лету следующего года он освоил также технику пилотирования самолётом Р-1[23]. В июне 1934 года Иванов получил квалификацию пилота и был направлен для прохождения службы в 19-ю легкобомбардировочную авиационную эскадрилью 206-й легкобомбардировочной авиационной бригады, которая дислоцировалась близ города Конотоп Черниговской области[17][23][24].

Летал Иван Иванович на Р-5 и Р-Z. В октябре 1935 года он участвовал в одном из самых масштабных довоенных учений РККА — Киевских манёврах[25]. Не обходился без него и ни один вечер художественной самодеятельности. Завсегдатаи гарнизонного клуба даже сравнивали певческий талант Иванова с искусством Лемешева[7][8][26]. Иногда лётчик вспоминал и свою гражданскую профессию. Полк шефствовал над местным колхозом, и Иван помогал чинить нехитрый крестьянский инструмент, за что однажды был даже премирован фотоаппаратом[6].

В октябре 1936 года И. И. Иванов получил должность младшего лётчика в своей эскадрилье, а когда в мае 1938 года она была переформирована во 2-й легкобомбардировочный авиационный полк в составе 62-й легкобомбардировочной авиационной бригады — должность старшего лётчика 2-й эскадрильи[17]. В служебной характеристике на Иванова от 6 октября 1938 года отмечалось: «Отлично летает днём, ночью, вслепую и овладел полётами на больших высотах до 8 тысяч метров»[25][26]. 27 марта 1939 года Иван Иванов стал командиром звена 4-й эскадрильи полка[26] и в этом качестве принимал участие в Польском походе, совершив в сентябре 1939 года в ходе военной кампании первый боевой вылет на бомбардировку железнодорожной инфраструктуры в районе Тарнополя[27].

30 ноября 1939 года началась советско-финская война. Опираясь на мощную долговременную линию обороны, известную как линия Маннергейма, финны оказывали ожесточённое сопротивление, и наступление Красной Армии на Карельском перешейке и в Северном Приладожье шло трудно и медленно. Советское командование вынуждено было перебрасывать на театр военных действий дополнительные силы. 21 февраля 1940 года на Северо-Западный фронт прибыл 2-й легкобомбардировочный авиационный полк[28]. За оставшиеся двадцать дней войны в сложных погодных условиях командир звена бомбардировщиков Р-Z 4-й эскадрильи И. И. Иванов в интересах частей 8-й и 15-й армий совершил семь боевых вылетов, в том числе 3 — ночью[29]. После завершения войны как отличнику боевой и политической подготовки и одному из лучших лётчиков полка Ивану Иванову доверили честь представлять бомбардировочную авиацию на первомайском воздушном параде 1940 года в Москве[8]. За участие в параде он получил денежную премию, на которую приобрёл патефон[30]. Его ожидала блестящая карьера, но Иван Иванович уже твёрдо решил переквалифицироваться в лётчики-истребители.

Лётчик-истребитель

Мечта стать лётчиком-истребителем появилась у Ивана Иванова ещё весной 1939 года. По воспоминаниям Веры Владимировны Бочаровой, Иван был впечатлён грандиозным воздушным парадом в Москве и всё повторял слова Валерия Чкалова о том, что настоящий лётчик должен уметь управлять всеми видами самолётов. Он даже поделился с женой планами написать рапорт о переводе, но эти планы пришлось отложить сначала до окончания Польской кампании, а затем — Зимней войны[6]. Война с Финляндией только укрепила его уверенность в правильности выбранного пути. «Бомбы, как пули-дуры, не разбирают, кого убивают — ярого врага, деревенского парня в шинели или мирных жителей. Душе тошно… Буду писать рапорт о переводе в истребители. Истребитель бьётся в честном бою с таким же истребителем или сбивает бомбёров, не давая им сбросить бомбы на наших солдат или мирных жителей. Тут всё справедливо», — объяснял Иван жене[8].

Рапорт о переводе в истребительную авиацию он подал уже осенью 1940 года, после возвращения полка в Конотоп. Переобучение на И-16 Иван Иванович проходил в той же 8-й авиационной школе пилотов имени Полины Осипенко, которая в 1940 году также была переведена из Одессы в Конотоп[! 5][30].

Рассказывают, что уже во время переобучения старший лейтенант И. И. Иванов поразил всех мастерством воздушной стрельбы, превзойдя по этому показателю даже опытных лётчиков-истребителей[13]. В 46-м истребительном авиационном полку, где Иванов продолжил службу после окончания курсов, он также зарекомендовал себя настоящим воздушным снайпером. Его фотография как отличника воздушно-стрелковой подготовки висела на Доске почёта воинской части[31]. В какой именно эскадрилье служил Иван Иванович, в 1-й или 2-й, данные разнятся, но обе дислоцировались на аэродроме в Дубно. В городе лётчику выделили комнату, куда он смог перевезти жену с сыном Володей[32].

В Дубно Иван был предельно занят, — вспоминала Вера Владимировна. — Отлетает, приведёт себя дома в порядок и быстрей на занятия, а если выходной — на репетицию в гарнизонный клуб. Остальное время нам уделял. Мне наколет дров, воды наносит — и к сыну тянется. В ту последнюю зиму, под сорок первый год, против нашего окна стоял медведь ростом с человека — для Вовы из снега вылепил[31][33].

К весне забот прибавилось. В часть за помощью стали обращаться местные крестьяне. Иван сначала починил мельницу, потом то шестерёнку для трактора выкует, то борону поправит, то плуг починит[31]. В мае 1941 года полк был выведен в летний лагерь, в связи с чем 1-я и 2-я эскадрильи перелетели на аэродром Млынова[! 6][7][34]. Предстояла напряжённая боевая учёба, по окончании которой лётчики должны были сдать экзамены по технике пилотирования, знанию матчасти, физподготовке, стрельбе по наземным и воздушным целям. Инспекторскую комиссию возглавлял генерал Фёдор Яковлевич Фалалеев[35].

Звено старшего лейтенанта И. И. Иванова держало экзамен одним из последних 21 июня 1941 года. Лётная работа командира звена и его подчинённых получила очень высокую оценку комиссии[8]. По всей видимости, командование дивизии планировало выдвинуть старшего лейтенанта Иванова на должность заместителя командира эскадрильи[24]. Командир 46-го истребительного авиационного полка майор И. Д. Подгорный в аттестационной характеристике писал[! 7]</div></blockquote>:

Воздушный бой ведёт хорошо. Материальную часть самолёта и мотора знает хорошо, эксплуатирует грамотно. Аварий и поломок не имеет. Звеном руководит умело. Дисциплина в звене хорошая, звено сколочено. Принимал участие в борьбе с белофиннами. Имеет семь боевых вылетов. Инициативен, решителен, требователен к подчинённым. Тактически грамотен. Должности командира звена соответствует. Достоин по личным способностям выдвижения на должность помощника командира эскадрильи и присвоения воинского звания капитана[26].

Однако ни очередное воинское звание, ни новую должность Иван Иванович получить не успел. Началась война.

Таран лётчиком Ивановым немецкого бомбардировщика

История вопроса

Один день из жизни лётчика Ивана Иванова, 22 июня 1941 года, при всей изученности его биографии остаётся самым сложным для исследователей. Причиной тому стало слишком общее описание подвига Героя в первоисточнике. В сопроводительном письме от 29 июля 1941 года к ходатайству о присвоении старшему лейтенанту И. И. Иванову звания Героя Советского Союза, составленному, по всей видимости, в штабе Юго-Западного фронта, говорится[36]:

В течение одного дня 22.6.41 года произвёл 5 боевых вылетов и имел 4 воздушных боя. В последнем бою с вражеским самолётом расстрелял все патроны[,] самоотверженно таранил неприятельский самолёт, сбил последнего и сам погиб смертью храбрых.

3 августа 1941 года в газете «Правда» появилась редакционная статья «Бесстрашные», в которой среди прочих, описывался и подвиг старшего лейтенанта Иванова уже в деталях[37]. Некоторые исследователи предполагают, что данный текст был отредактирован политработниками РККА с целью дальнейшего использования в агитационных целях[14].

Из всех авиаторов, совершивших тараны 22 июня, — пишут в своём исследовании Жирохов и Котлобовский, — звание Героя Советского Союза получил только старший лейтенант Иван Иванович Иванов. Причём, по нашему глубокому убеждению, признавая подвиг лётчика, основанием послужил исключительно глубокий символизм фамилии, на которой, как известно «вся Россия держится»… ясно только то, что советская пропаганда уже тогда решила раскручивать этот случай и Иванова как первого лётчика, совершившего таран в ходе войны. Об этом свидетельствует, в частности, скорость присвоения звания Героя Советского Союза. Это почётное звание было присвоено ему уже 2 августа 1941 года, что, учитывая неразбериху первых дней войны, просто молниеносно.

— Жирохов М. А., Котлобовский А. В. «Иду на таран!». Последний довод «сталинских соколов». Стр. 89, 95.

Возможно, такие планы в Главном политическом управлении РККА действительно существовали. Например, был выпущен плакат, посвящённый Героям Советского Союза, удостоенным звания за подвиги в первые дни войны, в том числе и лётчику И. И. Иванову. Однако к концу сентября обстановка на фронте резко изменилась. Красная Армия потерпела поражение в Смоленском сражении, был оставлен Киев, и герои первых дней войны для пропагандистов потеряли актуальность. Поэтому Иван Иванов не получил на фронтах такую же известность, как, например, Николай Гастелло или Виктор Талалихин. Об Иванове на протяжении всей войны помнили, разве что, в его родном полку, где на его примере воспитывали молодых лётчиков, вчерашних выпускников военных училищ[8]. Следует также отметить, что Иван Иванов не был первым лётчиком, получившим звание Героя Советского Союза за таран в годы Великой Отечественной войны. Тем же указом высокое звание было присвоено младшему лейтенанту Д. А. Зайцеву, совершившему таран 4 июля 1941 года. Ещё более «молниеносно» звание за аналогичный подвиг получили младшие лейтенанты П. Т. Харитонов (таран 28 июня 1941 года, указ о присвоении звания от 8 июля 1941 года), С. И. Здоровцев (таран 28 июня 1941 года, указ присвоении звания от 8 июля 1941 года) и М. П. Жуков (таран 29 июня 1941 года указ присвоении звания от 8 июля 1941 года)[6].

Вопрос о том, что Иван Иванов совершил первый в истории Великой Отечественной войны воздушный таран, вообще до 1957 года не поднимался[6][8]. Более того, на протяжении двенадцати послевоенных лет первым советским лётчиком, повторившим в годы войны с германским фашизмом подвиг русского лётчика Нестерова, считался Пётр Харитонов[6]. Всё началось с публикации в газете «Правда Украины» от 29 июля 1957 года отрывка из очерка С. С. Смирнова, озаглавленного как «Первый воздушный таран», в котором автор оспорил пальму первенства у Харитонова в пользу лейтенанта П. С. Рябцева, таранившего немецкий самолёт в 10 часов утра 22 июня 1941 года в небе над Брестом[6]. Через некоторое время в редакцию пришло письмо от гвардии майора В. В. Нарваткина, сообщившего, что по его информации в тот же день, но значительно раньше, в 4 часа 25 минут в небе над Ровенской областью совершил таран лётчик его полка старший лейтенант И. И. Иванов[38][39]. В результате проведённой журналистами и энтузиастами поисковой работы удалось собрать большое количество фактического материала, в том числе и воспоминания ветеранов 46-го (68-го гвардейского) истребительного авиационного полка. Однако все собранные факты пытались подогнать к версии тарана в 4:25, в результате чего в ней появился ряд нестыковок и противоречий. Эта версия подвига лётчика подверглась серьёзной критике. В постсоветское время дошло даже до того, что был поставлен под сомнение сам факт тарана. Однако у подвига старшего лейтенанта Иванова достаточно свидетельств. Это, прежде всего, отчёты лётчиков звена Иванова, непосредственно участвовавших в бою, лейтенантов Кондранина и Юрьева[! 8]. Момент столкновения самолётов в воздухе видел лётчик другого полка М. В. Железняк, который указал в качестве места совершения тарана район села Загорцы[40]. Факт падения самолёта на окраине села ранним утром 22 июня 1941 года подтвердили местные жители А. М. Кондратюк, Г. Ф. Соловей и другие. Здесь очень важно свидетельство И. В. Дацюка, который просматривал документы лётчика упавшего самолёта и хорошо запомнил его имя — Иван Иванович Иванов[7]. С земли воздушный бой тройки И-16 с «Хейнкелями» наблюдали авиаинженер А. Г. Больнов и авиатехник Е. П. Соловьёв[! 9] . Ещё несколько человек знали о таране Иванова «из первых рук» — это бывший командир полка генерал-полковник авиации в отставке И. Д. Подгорный, бывший заместитель командира полка генерал-майор авиации в отставке И. И. Гейбо, бывший начальник штаба полка подполковник в отставке С. В. Молодов[! 10]. Кроме того, для расследования причин гибели лётчика в полку была создана комиссия из штабных работников, в состав которой входили батальонный комиссар С. И. Бушуев, авиамеханик И. Симоненко и независимый представитель 1-й секретарь Дубенского райкома ВКП(б) А. И. Денисенко, которая подтвердила факт тарана[7].

Воздушный бой звена И. И. Иванова

Во второй половине дня 21 июня 1941 года старший лейтенант И. И. Иванов находился в приподнятом настроении — проверяющий инспектор от дивизии полковник Николай Герасимов дал его мастерству высокую оценку[33], а вскоре автобусом из Дубно приехали жена с сыном[24][40]. Специально к приезду семьи Иван Иванович снял комнату в частном доме на окраине Млынова, рядом с аэродромом[8][41]. Вечером Ивановы принимали гостей — однополчан Ивана. Хозяйка дома, женщина гостеприимная, поставила самовар и напекла пирогов с клубникой. Обсуждали результаты боевой учёбы, детали намеченных на воскресенье спортивных соревнований и вечера художественной самодеятельности. Не обошлось без песен в исполнении Ивана. Разошлись уже за полночь[8][24][40].

Тем временем, в 3:05 (4:05 — по московскому времени) с бывших польских аэродромов Лабуни и Клеменцов поднялись бомбардировщики эскадры KG55 «Гриф», которым предстояло уничтожить места базирования подразделений 14-й смешанной авиационной дивизии[42]. 1-я эскадрилья должна была нанести удар по объектам в районе Ковеля (аэродромы 17-го ИАП в Любитове и Велицке), 5-я эскадрилья имела целью летний аэродром 89-го ИАП в Колках под Луцком, а 7-я, 8-я и 9-я эскадрильи взяли курс на Млынов и Дубно[43]. Последние были наиболее удалёнными целями эскадры, отстоявшими от границы более чем на 120 километров. В 3:15, согласно приказу из Берлина, немецкие самолёты пересекли советско-польскую (а фактически советско-германскую) границу. Передовые посты ПВО сразу доложили в штаб о нарушении воздушного пространства СССР. Следом по истребительным подразделениям Киевского особого военного округа начали объявлять тревогу[44]. По воспоминаниям Веры Владимировны, когда их разбудил посыльный, на часах было около четырёх часов утра[40]. Чтобы не будить хозяев, Иван вышел через окно и на велосипеде поспешил на аэродром[8][24]. К боевой работе полк приступил уже после 4:00. Иосиф Гейбо в своей книге «Шла двадцатая минута войны» отметил, что первые боевые вылеты истребителей с аэродрома Млынув начались около 4:15, сразу после того, как посты ВНОС Ровенского бригадного района ПВО доложили об обнаружении в воздушном пространстве четырёх целей, идущих курсом с запада на восток на малой высоте[45]. Научный сотрудник архива Министерства обороны СССР Георгий Сергеевич Петров по донесениям полка уточнил, что звено старшего лейтенанта И. И. Иванова поднялось в воздух в 4:10[8]. Согласно полётному заданию, ему предстояло оценить обстановку на ближних подступах к аэродрому Дубно который находился между сёлами Рачин и Горники, а затем, если противник не будет обнаружен, следовать курсом на запад от Дубно. Крайней точкой возврата было обозначено село Сенкевичевка. Полёт был рассчитан на 40 минут, после чего звено Иванова в воздухе должна была сменить другая тройка истребителей[24].

Итак, в 4:10 Иван Иванов со своими ведомыми лейтенантами Кондраниным и Юрьевым взмыл в небо и взял курс на Дубно. Пролетев над Дубенским замком и обогнув город с востока, Иванов не обнаружил вражеских бомбардировщиков и, действуя согласно приказу, повёл звено в западном направлении. Достигнув междуречья Иквы и Стыра, лётчики довернули на Боремель и тут же увидели группу бомбардировщиков He 111 (по разным данным от шести[2][46] до девяти[24]). Они шли на малой высоте в сторону Млынува, ориентируясь по ленте шоссе. Атака советских истребителей оказалась для врага неожиданной. Ведущий немецкой группы был расстрелян почти в упор и рухнул на землю. Тем временем тройка И-16 сделала боевой разворот и вновь атаковала самолёты неприятеля. Уклонившись от огня немецких лётчиков и едва не столкнувшись с их машинами, «ишаки» поднырнули под их строй. Тут же новая атака. Одни из «Хейнкелей», задымив, стал отворачивать в сторону. Боевой порядок врага рассыпался, и немцы, беспорядочно сбросив бомбы и прижимаясь к холмам, стали уходить на запад. Иванов попытался их преследовать, но ведомые, покачав крыльями, напомнили, что следует возвращаться[46]. К этому времени звено находилось в воздухе уже более 30 минут, и топливо было на исходе. Заложив крутой вираж, советские лётчики развернулись в сторону Млынова[2][8][24]. То, что произошло дальше, лётчики Кондранин и Юрьев описали в своём отчёте:

В 4:55, находясь на высоте 1500—2000 метров, прикрывая аэродром Дубно, заметили идущих на бомбёжку 3 Хе-111. Перейдя в пикирования, атакуя Хе-111 сзади, звено открыло огонь, после израсходования боекомплекта старший лейтенант Иванов протаранил Хе-111, который упал в 5 км от аэродрома Дубно. Старший лейтенант Иванов погиб при таране смертью храбрых, защитив Родину своей грудью. Задание прикрытия аэродрома выполнено. Хе-111 ушли на запад. Израсходовано 1500 шт. патронов «ШКАС».

— ЦАМО, ф. 46 иап, оп. 143550, д. 1, л. 10.

В архиве полка вместе с отчётом лётчиков имеется и схема тарана Ивановым немецкого бомбардировщика, разбитая на три фазы[47].

Очевидцы, наблюдавшие таран Иванова с земли, отметили, что немецкий лётчик видел зашедший ему в хвост советский истребитель и, пытаясь избежать атаки, стал заваливаться на крыло, чтобы уйти в пикирование, но Иванов, сделав горку, рубанул вином по хвостовому оперению бомбардировщика. После тарана И-16 Иванова с сильным креном повело в сторону. От машины что-то отвалилось, но было видно, что лётчик пытается управлять сильно повреждённым истребителем и посадить его в поле. Однако в нескольких метрах от земли самолёт стал сильно раскачиваться, а затем почти отвесно рухнул вниз[13][24][26].

Комиссия, выехавшая на место падения И-16, пилотируемого старшим лейтенантом Ивановым, нашла его на окраине села Загорцы. Машина стояла на краю оврага, уткнувшись носом в густой кустарник. Винт самолёта был сильно погнут, баки почти сухие. Характер повреждений, согласно выводу комиссии, подтверждал факт столкновения в воздухе. Наручные часы лётчика[! 11], остановившиеся от удара о приборную панель, показывали 4:25. Эта цифра и была зафиксирована комиссией в качестве точного времени тарана[7][8].

Согласно свидетельству И. Симоненко, лётчик находился в кабине самолёта. Он был весь в крови и без сознания. Поскольку врача с ними не было, Бушуев и Симоненко погрузили Иванова в машину и отвезли в Дубно. В госпитале после бомбёжки царила паника. Медперсонал готовился к эвакуации, но всё же истекающего кровью лётчика приняли. Пока врачи боролись за жизнь Иванова, Бушуев и Симоненко помогали грузить в машины пациентов госпиталя и различное оборудование. Но скоро на крыльцо вышел военврач и сообщил, что лётчик умер[8][48].

Мы похоронили его на кладбище, — вспоминал впоследствии Симоненко, — поставили столбик с табличкой. Думалось, что отгоним немцев быстро, — установим памятник[48].

Бывший авиамеханик припомнил, что хоронили они Иванова на так называемом «лётном» кладбище, что находилось на улице Тувинских добровольцев. Ныне это старое кладбище по улице Мирогощанской[! 12][26][40]. Однако найти точное место погребения лётчика так и не удалось[! 13].

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 августа 1941 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство старшему лейтенанту Ивану Ивановичу Иванову было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно[1][36].

Дата смерти И. И. Иванова

В большинстве опубликованных биографий Героя датой его смерти указано 22 июня 1941 года[1][2][13]. В то же время некоторые авторы[49], основываясь на первичных документах из Центрального архива Министерства обороны России (донесение о безвозвратных потерях 14 САД от 31 июля 1941 года № 8704[50], приказ № 3 об исключении из списков Красной Армии ГУК НКО СССР от 19 сентября 1941 года[51], приказ № 13 об исключении из списков Красной Армии УК ВВС от 31 марта 1942 года[52], учётно-послужная карточка И. И. Иванова и некоторые другие) указывают датой гибели лётчика 23 июня. Однако к первичным документам, составлявшимся более чем через полтора месяца после начала войны, следует относиться с осторожностью. Особенно в этом отношении показательно донесение о безвозвратных потерях 14 САД от 31 июля 1941 года № 8704, где сказано, что старший лейтенант И. И. Иванов «разбит в воздушном бою 23.6.41 г.» при том, что ещё 22 июня 46-й истребительный авиационный полк получил приказ о передислокации на другой аэродром и по этой причине 23 июня боевые вылеты не совершал. К тому же в первичных документах всё же имеются разночтения. Так, в донесении о безвозвратных потерях ГУК НКО СССР от 20 сентября 1941 года № 649 датой гибели Иванова указано 22 июня[53]. Да и из логики рассказа Симоненко также ясно, что Иван Иванов умер в госпитале города Дубно утром 22 июня 1941 года.

Объект тарана

В 1994 году в Штутгарте была опубликована книга бывшего лётчика Люфтваффе Вольфганга Дириха «Бомбардировочная эскадра 55 „Гриф“»[! 14], в которой автор среди прочего опубликовал сведения о потерях соединения в первые часы войны. Основываясь на материалах книги, известный российский исследователь Михаил Зефиров посчитал, что эскадрильи эскадры в первые часы войны с СССР потеряли в районе Млынув — Дубно восемь самолётов и ещё 5 вернулись на свои аэродромы с серьёзными повреждениями. Из 8 потерянных самолётов 5 были сбиты советскими истребителями. Из трёх оставшихся Зефиров выделил один, который соответствует версии тарана. Это «Хейнкель-111» № 2928 3-й эскадрильи, имевший задачу бомбить аэродром южнее Дубно (командир корабля унтер-офицер Werner Bahringer, штурман унтер-офицер Franz Buttscher, бортрадист унтер-офицер Karl Argstorfer, бортмеханик обер-фельдфебель Arthur Lerche, воздушный стрелок ефрейтор Oskar Restemeier). Воздушный стрелок погиб при таране, остальные члены экипажа пропали без вести[43].

Другие исследователи считают более вероятным, что Иванов таранил аналогичный бомбардировщик с заводским номером № 1410 из состава 7-й эскадрильи (командир корабля унтер-офицер Horst Wohlfeil, штурман унтер-офицер Eugen Moser, бортрадист унтер-офицер Werner Börngen, бортмеханик унтер-офицер Alfred Parplies, воздушный стрелок ефрейтор Hermann Bäringhausen), шедший бомбить аэродром у Млынува и который у Дириха обозначен как сбитый истребителем. Все члены этого экипажа погибли[2][54][55].

Первый или второй

По разным оценкам 22 июня 1941 года от 15 до 20 советских лётчиков применили в боях с пилотами Люфтваффе воздушный таран. Большинство имён лётчиков известно, но их место в хронологическом списке по-прежнему является предметом дискуссии. Особенно жаркие споры существуют относительно «авторства» первого в истории Великой Отечественной войны тарана. Например, М. А. Жирохов и А. В. Котлобовский отдают пальму первенства пилоту 124-го истребительного авиационного полка младшему лейтенанту Д. В. Кокореву, считая, что он таранил вражеский истребитель в 4:15 «в то время как Иванов совершил таран только через десять минут»[56]. Другого мнения придерживаются исследователи таранов профессор А. Д. Зайцев и С. С. Верховский, которые уверены, что первым совершил свой подвиг в 4:55 старший лейтенант Иванов, а в 5:00 таран совершил Кокорев[57][58].

Наиболее взвешенную позицию занимал по этому вопросу С. С. Смирнов, который ещё в середине 1960-х годов, когда спор только начинался, отметил в своей книге «Рассказы о неизвестных героях»[38]:

Но кто же всё-таки совершил первый таран в Великой Отечественной войне, спросит читатель: Иванов или Кокорев? Думаю, что установить это со всей точностью будет просто невозможно. Да и важно ли это в конце концов? Пусть все эти имена: Дмитрия Кокорева и Ивана Иванова, Леонида Бутелина и Петра Рябцева — будут отныне и навсегда вписаны в боевую историю нашей авиации, и Родина воздаст должное памяти отважных лётчиков, славных продолжателей знаменитого русского сокола Петра Нестерова, которые грудью прикрыли небо Родины в грозный час войны.

Семья

Происхождение

Иван Иванов происходил из семьи потомственных кузнецов. Его дед, Иван Гаврилович (около 1850—18.09.1894) переехал в Гребневскую волость в 1870-х годах вместе с женой Пелагеей Андреевной (1850—1891) и отцом Гаврилой Игнатовичем (1815—1892). В метрической книге Гребневской церкви он впервые упоминается под 1875 годом по случаю рождения у него сына Ивана, отца будущего Героя, и записан в ней как мещанин Сретенской слободы Москвы. Местная крестьянская община, нуждавшаяся в услугах кузнеца, выделила ему дом в деревне Новой и кузницу. Кроме сына Ивана, у Пелагеи Андреевны и Ивана Гавриловича родилось ещё шестеро детей — сыновья Николай (1879—1936) и Михаил (1887—после 1910), дочери Татьяна (1867—после 1892), Евдокия (1869—1893), Ольга (1883 г. р.) и Елизавета (1891 г. р.)[59][60].

Иван Гаврилович скоропостижно скончался от сердечного приступа осенью 1894 года в возрасте 43 лет[61]. Старший из его сыновей, Иван Иванович, которому на момент смерти отца ещё не исполнилось 19 лет, уже в следующем 1895 году поставил на выделенном ему общиной деревни Чижово участке земли в слободе Грызлова («на Грызловке») новый дом[62].

Долгое время братья Иван и Николай, а затем и немного подросший Михаил работали вместе. Ковали лошадей на постоялых дворах и конных заводах в Райках и Сукманихе, изготавливали подковы, обручи для колёс, болты, чинили крестьянский инструмент[61]. Иван женился первым в октябре 1897 года[61]. Его избранницей стала Евгения Ивановна Платонова[! 15], крестьянка из села Потапово-2[! 16]. До замужества она шесть лет работала на швейной фабрике Зубковых в Хомутово[! 17], где научилась хорошо шить, и позднее одевала не только всю семью, но и половину соседей[6]. У Евгении Ивановны был прекрасный голос — дискант, и она до старости пела на клиросе в Гребневской церкви[9]. От неё сыну Ивану перешли и музыкальные способности, и светлые кудрявые волосы. Евгения Ивановна не только вела домашнее хозяйство, но и часто помогала мужу в кузнеце, выполняя работу подмастерья-молотобойца[6]. Старший из дядьёв Ивана Ивановича-младшего, Николай Иванович, женился в 1907 году и переехал на постоянное место жительства в Каблуково, где также занимался кузнечным делом[61]. В молодости он служил в Русской императорской армии и после увольнения в запас был приписан запасным мастеровым старшего разряда к 13-му пехотному Белозерскому генерал-фельдмаршала графа Ласси полку. В 1914 году как военнообязанный он был мобилизован в армию. Воевал на российско-германском фронте Первой мировой войны, попал в плен и смог вернуться в родные места только в 1918 году[63]. Второй дядя, Михаил Иванович, женился в 1910 году. Стал работать самостоятельно на конном дворе у купца Василия Балина в усадьбе Сукманиха, а позднее переехал в Щёлково[64]. Таким образом, Иван Иванович-старший стал единственным хозяином отцовской кузницы и дома в Чижово, в котором родился и вырос будущий Герой. Дом этот, основательно перестроенный в 1924 году[10], простоял больше ста лет и сгорел во время пожара в октябре 2008 года.

Примечательно, что Иван Гаврилович в паспорте был записан как бесфамильный. Иван Иванович, отец Героя, уже фигурировал в метрических книгах под фамилией Кузнецов. Все дети Ивана Ивановича также были записаны как Кузнецовы, но большинство из них в период с 1910 по 1920 год (а некоторые и раньше) сменили фамилию на Ивановы[60][65].

Братья и сёстры

У Ивана Ивановича и Евгении Ивановны родилось 11 детей[9]. Трое из них, Иван (1899—1900), Василий (1912—1916) и Евдокия (1914—1916), умерли маленькими[60].

Самым старшим из детей в семье был Виктор (30.03.1901 — 10.11.1973). Он женился в 1925 году и именно для него к старому дому пристроили новую половину. Однако Виктор предпочёл жить отдельно и поставил новый дом на противоположном конце Грызловки. Работал кузнецом[60]. Во время Великой Отечественной войны служил в 30-й тракторной армейской ремонтной мастерской 5-й армии, занимаясь ремонтом бронетехники. Внёс два рационализаторских предложения: приспособление для подъёма заднего моста СТЗ-НАТИ и метод ускоренной сварки металла кузнечным способом. Затем участвовал в советско-японской войне. Награждён медалями, в том числе «За боевые заслуги»[66].

Старшая из сестёр, Валентина, по мужу Серова (30.01.1903 — 20.07.1999). После замужества жила в деревне Мизиново[60]. Её сын Александр является основным источником информации о семье Кузнецовых—Ивановых, а также автором воспоминаний о дяде Иване[67].

Пётр (18.09.1905 — 19.04.1938). Как и все мужчины в семье начинал работать кузнецом. Затем трудился шофёром на заводе «Радио-Лампа». Погиб ещё до войны, попав под машину[60].

Антонина, по мужу Смирнова (28.02.1908 — 1960). После замужества жила в деревне Новой. Работала на заводе «Радио-Лампа»[60].

Григорий (22.01.1911 — около 1987). Работал сначала кузнецом, затем шофёром. Во время войны служил на Балтийском флоте, был командиром отделения мотористов тральщика № 360 7-го дивизиона тральщиков 2-й бригады траления. После победы над Германией жил в Ленинграде[60]. Награждён орденом Отечественной войны 1-й степени[68] и медалями, среди которых медаль Ушакова[69] и медаль «За оборону Ленинграда».

Любовь, по мужу Эдель (05.08.1915 — 13.09.1947). Крестьянка. Жила и работала в деревне Подлипки[60].

Евгения (р. 21.12.1917). Была замужем за лётчиком морской авиации Иваном Дмитриевичем Тимофеевым, в годы войны командовавшим эскадрильей 51-го минно-торпедного авиаполка. Жила в Пензе[60].

Личная жизнь

Иван Иванов был женат дважды. О первой его семье известно немного. Супругу звали Агриппиной Дмитриевной. Они поженились, по всей видимости, во время учёбы Ивана Ивановича в Одессе. Брак оказался скоротечным. Семья распалась к 1935 году. От первого брака у Иванова в 1935 году родился сын Дмитрий. О нём известно только то, что после войны он жил в Донецкой области под фамилией Железнов и до 1952 года, то есть до исполнения семнадцати лет, получал от Министерства обороны через Донецкий областной военкомат пенсию за погибшего отца[15].

Вторая жена, Вера Владимировна Бочарова (1912—1998), по линии отца, Владимира Григорьевича, принадлежала к роду купцов и фабрикантов Бочаровых. По линии матери, Марии Анисимовны, приходились роднёй промышленникам Бирюковым[16]. Брак был зарегистрирован то ли весной, то ли осенью 1935 года[! 18]. Сама Вера Владимировна о дне бракосочетания вспоминала[6]:

Не ждите описания свадьбы. Такая тогда была мода: расписались в загсе — и всё. И родителям не сказали. Взялись за руки и вышли из загса: он Иванов, я — Бочарова.

После гибели мужа жила с матерью в Никольском. Их сын Владимир Иванович Бочаров (1936—2008) работал инженером-конструктором в Московском авиационном институте. После выхода на пенсию жил в Реутове[70].

Награды и звания

Память

  • В целях увековечения памяти Героя Советского Союза И. И. Иванова во Фрязино по инициативе парткома НИИ-160 в 1961 году одной из улиц города было присвоено его имя[72].
  • Решением Исполнительного комитета Фрязинского городского совета депутатов трудящихся Московской области от 14 августа 1973 года имя Ивана Иванова было присвоено Фрязинской средней общеобразовательной школе № 1[73]. В учебном заведении существует музей боевой славы, часть экспозиции которого посвящена жизни и подвигу лётчика[74]. В 1989 году в ознаменование 80-летия со дня рождения И. И. Иванова в помещении школы был установлен бюст Героя[75].
  • 12 сентября 1973 года в городе Фрязино была открыта Аллея Героев (улица Московская, 3), на которой был установлен гранитный бюст И. И. Иванова работы московского скульптора Н. А. Иванова[76].
  • 8 мая 2010 года во Фрязино был открыт Дом-музей Героя Советского Союза И. И. Иванова (проспект Мира, 26). Он был построен поблизости от того места, где в пожаре 27 октября 2008 года сгорел настоящий дом Ивановых, срубленный ещё отцом Героя в 1895 году[77]. Несмотря на то, что постройка является новоделом, на её фасаде установлена памятная доска с надписью[78]:
В этом доме родился и жил Герой Советского Союза Иван Иванович Иванов.
  • Ещё одним мемориальным местом И. И. Иванова во Фрязино является скульптурная композиция «Лётчик и мальчик с планёром». Первоначально она не имела никакого отношения к Иванову. Гипсовая скульптура появилась в городе в начале 1960-х годов и сначала была установлена на улице Московской. По мнению краеведа А. С. Батькова, она является курсовой работой Эрнста Неизвестного. В связи с расширением городской черты в 1965 году памятник решили перенести на окраину деревни Чижово (тогда ещё самостоятельного поселения) и посвятить его местному уроженцу Герою Советского Союза И. И. Иванову. Связь между скульптурной группой и героем-лётчиком была создана с помощью мемориальной доски, текст которой первоначально гласил: «Герой Советского Союза, лётчик-истребитель Иванов Иван Иванович, совершивший первый воздушный таран самолёта противника 22 июня 1941 г.». Современный текст на памятной доске отличается от первоначального:
Герою Советского Союза Иванову Ивану Ивановичу, совершившему одним из первых в Великой Отечественной войне 22 июня 1941 г. воздушный таран. Благодарные земляки.

Памятник расположен по адресу: проспект Мира, 29[79][80].

  • Именем Героя Советского Союза И. И. Иванова названа улица в городе Щёлково Московской области. На фасаде дома № 20/21 по улице Иванова установлена аннотационная доска с текстом[78]:
Улица Иванова названа именем Ивана Ивановича Иванова (1909—1941), Героя Советского Союза, погибшего при таране фашистского самолёта 22 июня.
  • Памятник подвигу И. И. Иванова установлен в октябре 1978 года на въезде в город Дубно (Ровненская область Украины) со стороны города Ровно недалеко от места, где в июне 1941 года находился аэродром. Он представляет собой взмывающий в небо реактивный истребитель МиГ-19[14]. На постаменте имеется стилизованный барельеф лётчика и мемориальная доска с надписью на украинском языке, которая в переводе на русский гласит[81]:
Старший лейтенант Иванов Иван Иванович в первый день Великой Отечественной войны 1941-45 гг. в воздушном бою таранивший фашистский самолёт, за что посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
  • В самом Дубно, на фасаде дома, где перед войной жила семья Ивановых (улица Семидубская, 3), установлена мемориальная доска с надписью на русском языке[82]:
В этом доме с 1940 г. по июнь 1941 г. жил старший лейтенант И. И. Иванов. Двадцать второго июня в четыре часа двадцать пять минут совершил первый в Великой Отечественной войне воздушный таран фашистского самолёта, за что посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
  • У села Великие Загорцы Дубенского района Ровненской области Украины, на месте падения самолёта И. И. Иванова, установлен памятник в виде вытянутой в небо руки, останавливающей бомбу войны[83]. Рядом с монументом установлена стела с надписью на русском языке:
Герою Советского Союза лётчику-истребителю Ивану Ивановичу Иванову, совершившему в небе над этим селом в первые минуты Великой Отечественной войны воздушный таран фашистского самолёта, отдавшему жизнь за счастье Родины и мир на земле. Июнь 1981.
  • Памятник И. И. Иванову (1909-1941).jpg

    Памятник «Лётчик и мальчик с планёром» во Фрязино.

  • Иванов бюст полностью.jpg

    Бюст на Аллее Героев во Фрязино.

  • Дом Иванова И.И..jpg

    Дом-музей И. И. Иванова во Фрязино

  • Ivanov19412.jpg

    Памятник Иванову в селе Великие Загорцы.

  • Памятник Иванову.JPG

    Стела в селе Великие Загорцы.

  • Меморіальна дошка (І.І. Іванов).jpg

    Мемориальная доска на доме в Дубно

Отзывы и мнения

Ещё днём, в перерыве между вылетами, кто-то доложил мне, что из первого боевого вылета не вернулся командир звена старший лейтенант Иван Иванович Иванов. В полку он был всеобщим любимцем. Уважали его за незлобивый характер, за золотое сердце, ценили за лётное мастерство, а ещё за песни. Его мягкий и звучный тенор очень нравился друзьям-однополчанам.

— Генерал-майор в отставке Герой Советского Союза И. И. Гейбо[45].

Иванов — мой сосед по квартире. Был он чудесным парнем, хорошим другом и семьянином. И, конечно, отличным пилотом и метким стрелком. Никто не мог с ним сравниться в воздушной стрельбе.

— Гвардии подполковник технической службы в запасе А. Г. Больнов[7].

Отец вертел пудовую гирю на мизинце играючи! Хотя был среднего роста и вовсе не богатырского сложения. И что ещё «не богатырского» было в нём, так это замечательный лирический тенор и добрая ямочка на подбородке. Но плечи его широченные и руки железные, которыми он подхватывал меня и бросал под потолок, — одно из немногих воспоминаний того лета 1941 года, когда у меня еще был отец…

— В. И. Бочаров о своём отце, Герое Советского Союза Иване Ивановиче Иванове[8].

Напишите отзыв о статье "Иванов, Иван Иванович (лётчик)"

Комментарии

  1. ↑ Запись о дате рождения и крещения И. И. Иванова по старому стилю имеется в метрической книге Гребневской церкви за 1880—1918 годы, которая хранится Щёлковском городском архиве. Копия фрагмента страницы с записью приводится в книге Г. Ровенского /7, стр. 18/.
  2. ↑ В некоторых краеведческих источниках название деревни пишется как Чижёво, но в справочнике Шрамченко её название указано как Чижово (см. Шрамченко А. П. [www.prlib.ru/Lib/Pages/item.aspx?itemid=7980 Справочная книжка Московской губернии: (описание уездов)]. — М.: Губернская типография, 1890. — С. 101. — 420 с.).
  3. ↑ В некоторых краеведческих источниках название деревни пишется как Ново, но в справочнике Шрамченко её название указано как Новая (см. Шрамченко А. П. [www.prlib.ru/Lib/Pages/item.aspx?itemid=7980 Справочная книжка Московской губернии: (описание уездов)]. — М.: Губернская типография, 1890. — С. 100. — 420 с.).
  4. ↑ Информация об учёбе Иванова в Пермской авиашколе или авиационной школе на Урале имеется на нескольких интернет-сайтах в том числе [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=449 «Герои страны»], [aeroram.narod.ru/win/i/ivanov_ii.htm Таран — оружие смелых], [www.geroy-ivanov.narod.ru/biog.htm персональный сайт, посвящённом подвигу лётчика «Первый таран Великой Отечественной»], которые ссылаются на многочисленные публикации. По воспоминаниям Евгении Ивановны, матери Героя, Иван начал путь в авиацию именно на Урале. Этой же версии, как весьма вероятной, придерживается и биограф Иванова Георгий Ровенский /см. 7, стр. 33/. Однако в учётно-послужной карточке И. И. Иванова какие-либо сведения о пребывании его в Перми отсутствуют. Впрочем на полях карточки имеется пометка, что она «заполнена на основании старого личного дела». Возможно запись была утеряна при переписывании. Исследовательница таранов Л. И. Жукова /см. 4/ придерживается мнения, что Иванов сначала отслужил срочную службу, а затем сразу поступил в 8-ю Одесскую ВАШП.
  5. ↑ 8-я Одесская военная авиационная школа стала Конотопской с 31 октября 1940 года.
  6. ↑ Аэродром находился к югу от Млинова на противоположном берегу Иквы.
  7. ↑ В сборнике «Шаги в бессмертие» /см. 13/ текст характеристики несколько отличается от варианта Воронецкого:
    Воздушный бой одиночный ведёт хорошо. Материальную часть и моторы знает хорошо, эксплуатирует грамотно. Аварий и поломок не имеет. Звеном руководить умеет, занимается с лётчиками по теории воздушной стрельбы, передать опыт умеет и передаёт. Дисциплина в звене хорошая. Аварий, поломок и блудёжек в звене нет. Звено сколочено… Принимал участие в борьбе с белофиннами, имеет семь боевых вылетов: три ночью, четыре днём на самолёте «Р-зет». Общий налёт 621 час 43 минуты, 2240 посадок… Волевые качества: инициативен, решителен, требователен к подчинённым, к себе тоже. Тактически грамотен. Должности командира звена соответствует, достоин по личным способностям продвижения на помощника командира эскадрильи с присвоением военного звания капитана.</span>

    </li>

  8. ↑ В воспоминаниях ветеранов полка упоминается другая пара ведомых старшего лейтенанта Иванова — Иван Сегедин и Фёдор Диев (А. Г. Больнов называет фамилии Сегедин и Кубарев). Однако в архиве полка сохранился отчёт лётчиков Юрьева и Кондранина, участвовавших в этом воздушном бою. В сборнике «Шаги в бессмертие» упоминается также фамилия Кондранина как подчинённого Иванова.
  9. ↑ Рассказы А. Г. Больнова /см. 7, стр. 90—91/ и Е. П. Соловьёва /см. 7, стр. 93/ опубликованы в исследовании Г. Ровенского. Воспоминания Больнова также опубликованы в «Правде Украины» за 15 ноября 1957 года /см. 17/.
  10. ↑ Рассказ С. В. Молодова приведён в статье О. Курина «Бессмертный подвиг Ивана Иванова…» /см. 17/.
  11. ↑ Согласно Шингарёву /19/ — бортовые часы.
  12. ↑ [wikimapia.org/#lang=ru&lat=50.408931&lon=25.768057&z=18&m=b Кладбище по улице Мирогощанской в Дубно на Wikimapia].
  13. ↑ Согласно свидетельству П. Яковчука /см. 23/, местные жители указали ему на одну из безымянных могил, в которой, по их мнению, был похоронен И. И. Иванов, но журналист усомнился в достоверности этой информации.
  14. ↑ Dierich W. Kampfgeschwader 55 «Greif». Stuttgart: Motorbuch Verlag, 1994.
  15. ↑ Согласно Г. В. Ровенскому /см. 7, стр. 19—20/ Потапова — не настоящая фамилия Евгении Ивановны, а фамилия её приёмных родителей. Георгий Васильевич также приводит сведения /7, стр. 21/, что её родной брат носил фамилию Орлов.
  16. ↑ Ныне в черте города Щёлково.
  17. ↑ Ныне одноимённый посёлок в составе города Щёлково.
  18. ↑ По данным Ровенского /7, стр. 44/ брак был зарегистрирован в октябре-ноябре 1935 года. Сама Вера Владимировна вспоминала /см. 13/, что они поженились весной 1935 года.
    19. </ol>

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 Шкадов, 1987, с. 569.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=449 Биография И. И. Иванова]. Сайт «Герои Страны».
  3. ↑ Ровенский, 2009, с. 9.
  4. ↑ Ровенский, 2009, с. 18.
  5. ↑ Ровенский, 2009, с. 24.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Курин, 1965.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Яковчук. № 125, 1977.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Жукова, 2005.
  9. ↑ 1 2 3 Ровенский, 2009, с. 20.
  10. ↑ 1 2 3 4 Серов, 2006.
  11. ↑ 1 2 3 Ровенский, 2009, с. 27.
  12. ↑ Ровенский, 2009, с. 29.
  13. ↑ 1 2 3 4 [airaces.narod.ru/all10/ivanv_ii.htm Биография И. И. Иванова на сайте «Красные соколы»].
  14. ↑ 1 2 3 4 Маркулич, 2012, с. 11.
  15. ↑ 1 2 Ровенский, 2009, с. 41.
  16. ↑ 1 2 Ровенский, 2009, с. 42.
  17. ↑ 1 2 3 4 5 Данные из учётно-послужной карточки И. И. Иванова.
  18. ↑ Ровенский, 2009, с. 30.
  19. ↑ Ровенский, 2009, с. 31.
  20. ↑ [www.geroy-ivanov.narod.ru/biog.htm Персональный сайт И. И. Иванова «Первый таран Великой Отечественной». Раздел «Биография»].
  21. ↑ Ровенский, 2009, с. 95.
  22. ↑ 1 2 Ровенский, 2009, с. 33.
  23. ↑ 1 2 Ровенский, 2009, с. 40.
  24. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Шингарёв, 1983.
  25. ↑ 1 2 Ровенский, 2009, с. 46.
  26. ↑ 1 2 3 4 5 6 Воронецкий, 1981.
  27. ↑ Ровенский, 2009, с. 49.
  28. ↑ Ровенский, 2009, с. 55.
  29. ↑ Ровенский, 2009, с. 57.
  30. ↑ 1 2 Ровенский, 2009, с. 61.
  31. ↑ 1 2 3 Ровенский, 2009, с. 67.
  32. ↑ Ровенский, 2009, с. 66.
  33. ↑ 1 2 Яковчук. № 126, 1977.
  34. ↑ Ровенский, 2009, с. 69—70.
  35. ↑ Ровенский, 2009, с. 88.
  36. ↑ 1 2 3 4 ЦАМО, ф. 33, оп. 682523, д. 8.
  37. ↑ Правда, 1941.
  38. ↑ 1 2 Смирнов, 1964.
  39. ↑ Курин, 1957.
  40. ↑ 1 2 3 4 5 Яковчук. № 127, 1977.
  41. ↑ Ровенский, 2009, с. 70.
  42. ↑ Ровенский, 2009, с. 82.
  43. ↑ 1 2 Зефиров, 2003.
  44. ↑ Ровенский, 2009, с. 83.
  45. ↑ 1 2 Гейбо, 1984.
  46. ↑ 1 2 Абрамов, 1988, с. 32.
  47. ↑ ЦАМО, ф. 46 иап, оп. 143550, д. 1, л. 9 об.
  48. ↑ 1 2 Ровенский, 2009, с. 93.
  49. ↑ Ровенский, 2009, с. 6.
  50. ↑ ЦАМО, ф. 58, оп. 818884, д. 5.
  51. ↑ ЦАМО, ф. 33, оп. 11458, д. 1.
  52. ↑ ЦАМО, ф. 33, оп. 11458, д. 15.
  53. ↑ ЦАМО, ф. 58, оп. 818884, д. 33.
  54. ↑ Ровенский, 2009, с. 96.
  55. ↑ Жирохов, Котлобовский, 2007, с. 93—94.
  56. ↑ Жирохов, Котлобовский, 2007, с. 89—90.
  57. ↑ Зайцев, 1984.
  58. ↑ Верховский, 1981.
  59. ↑ Ровенский, 2009, с. 10—12.
  60. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [www.geroy-ivanov.narod.ru/fam.htm Персональный сайт И. И. Иванова «Первый таран Велиой Отечественной». Раздел «Семья»].
  61. ↑ 1 2 3 4 Ровенский, 2009, с. 13.
  62. ↑ Ровенский, 2009, с. 11.
  63. ↑ Ровенский, 2009, с. 21.
  64. ↑ Ровенский, 2009, с. 16.
  65. ↑ Ровенский, 2009, с. 17.
  66. ↑ [www.podvignaroda.ru/?n=31981509 Наградной лист] в электронном банке документов «Подвиг Народа»
  67. ↑ Ровенский, 2009, с. 69.
  68. ↑ [www.podvignaroda.ru/?n=1514952704 Информация из карточки награждённого к 40-летию Победы] в электронном банке документов «Подвиг Народа»
  69. ↑ [www.podvignaroda.ru/?n=51294329 Наградной лист] в электронном банке документов «Подвиг Народа»
  70. ↑ Ровенский, 2009, с. 114.
  71. ↑ [www.fryazino.info/media/187 Фрязино. Инфо. Почётные граждане].
  72. ↑ Ровенский, 2009, с. 125.
  73. ↑ Ровенский, 2009, с. 121.
  74. ↑ Ровенский, 2009, с. 122—123.
  75. ↑ Ровенский, 2009, с. 118.
  76. ↑ Ровенский, 2009, с. 128.
  77. ↑ [trojza.blogspot.co.uk/2014/01/blog-post_25.html Подмосковный краевед. Дом-музей Героя Советского Союза Ивана Ивановича Иванова (город Фрязино)].
  78. ↑ 1 2 Щёлковские легенды.
  79. ↑ Ровенский, 2009, с. 126.
  80. ↑ [www.fryazino.info/business/5337 Фрязино. Инфо. Лётчик и мальчик с планёром].
  81. ↑ [www.pomnite-nas.ru/mshow.php?s_OID=10097 Информация о памятнике на сайте «Помните нас»].
  82. ↑ Ровенский, 2009, с. 132.
  83. ↑ Ровенский, 2009, с. 134.

Литература

  1. Абрамов А. С. Мужество в наследство. — Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1988. — С. 31—32. — 224 с.
  2. Гейбо И. И. Шла двадцатая минута войны: документальная повесть. — Куйбышев: Куйбышевское книжное издательство, 1984. — 148 с.
  3. Жирохов М. А., Котлобовский А. В. «Иду на таран!». Последний довод «сталинских соколов». — М.: Яуза, Эксмо, 2007. — 432 с. — ISBN 978-5-699-22730-3.
  4. Жукова Л. Н. Выбираю таран. — М.: Молодая гвардия, 2005. — 454 с. — ISBN 5-235-02824-4.
  5. Зайцев А. Д. Оружие сильных духом. Ч. 1. — Монино, 1984.
  6. Зефиров М. В. Асы Люфтваффе: бомбардировочная авиация. — М.: АСТ, 2003. — 478 с. — ISBN 5-17-019104-9.
  7. Ровенский Г. В. Иван Иванович Иванов, лётчик-истребитель, Герой первого тарана в Великой Отечественной войне. — Фрязино: клуб «Историк», 2009. — 152 с. — ISBN 978-5-9901378-5-1.
  8. Смирнов С. С. Таран над Брестом // Рассказы о неизвестных героях. — 2-е изд., доп. — М.: Молодая гвардия, 1964. — 268 с.
  9. Авиация и космонавтика. — М.: Воениздат, 1968. — С. 88. — 600 с.
  10. Бессмертные подвиги. — М.: Воениздат, 1980. — С. 209—215, 249. — 351 с.
  11. Герои огненных лет: Очерки о москвичах — Героях Советского Союза: В 10 кн. — М.: Московский рабочий, 1984. — Т. 7. — С. 120—126. — 686 с.
  12. [www.az-libr.ru/Persons/820/d95c9fce/index.shtml Иванов Иван Иванович] // Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382. — С. 569—570.
  13. [geroy-ivanov.narod.ru/pub07.htm Курин О. Таран] // Шаги в бессмертие. — М.: Московский рабочий, 1965. — С. 153—172. — 408 с.
  14. Верховский С., Турьян В. Тараны первого военного дня: первый подвиг в Великой Отечественной войне // Молодой коммунист : журнал. — 1981. — № 6. — С. 9—12.
  15. Воронецкий В. [geroy-ivanov.narod.ru/pub05.htm На 25 минуте войны] // Красная Звезда : газета. — 1981. — 21 августа.
  16. Маркулич I. [www.youtube.com/watch?v=YZkEN-lkiFw/ Нове розсслiдування подвигу I. I. Iванова] // Наше дзеркало : газета. — 2012. — № 39 (603).
  17. Курин О. [www.geroy-ivanov.narod.ru/pub02.htm Бессмертный подвиг Ивана Иванова. Первый таран в небе Украины] // Правда Украины : газета. — 1957. — 15 ноября.
  18. Серов А. [geroy-ivanov.narod.ru/pub08.htm Воспоминания] // Фрязинец : газета. — 2006. — № 24 (288).
  19. Шингарёв С. [geroy-ivanov.narod.ru/pub06.htm Воздушный таран] // Ленинское знамя : газета. — 1983. — 22 июня.
  20. Яковчук П. [geroy-ivanov.narod.ru/pub04.htm Он был первым] // Ленинское знамя : газета. — 1978. — 19 октября.
  21. Яковчук П. Слiдами подвигу (начало) // Червона зiзрка : газета. — 1977. — № 125 (5201).
  22. Яковчук П. Слiдами подвигу (продолжение) // Червона зiзрка : газета. — 1977. — № 126 (5202).
  23. Яковчук П. Слiдами подвигу (окончание) // Червона зiзрка : газета. — 1977. — № 127 (5203).
  24. [geroy-ivanov.narod.ru/pub01.htm Бесстрашные] // Правда : газета. — 1941. — 3 августа.

Документы

  • [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»].
[www.podvignaroda.ru/?n=2006961 Комплект наградных документов к присвоению звания Героя Советского Союза].
  • [www.obd-memorial.ru/ Обобщённый банк данных «Мемориал»].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=a0afe69c-e8ca-472a-9c61-138af2e82bdf Донесение о безвозвратных потерях № 649 ГУК НКО СССР от 20 сентября 1941 года].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=26343b0c-bdde-4b10-8aca-2b58791b1128 Донесение о безвозвратных потерях № 8704 14-й смешанной авиационной дивизии от 31 июля 1941 года].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=7d41c0dc-c7be-407f-993c-142b156b2ec1 Донесение о безвозвратных потерях № 47 управления ВВС ЮЗФ от 13 января 1942 года].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=296aef65-671a-43ae-b389-d5dbd87de94c Приказ об исключении из списков Красной Армии № 13 Управления кадров ВВС СССР от 31 марта 1942 года].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=fc57476c-f98f-40b6-94d0-53b584fdd1af Приказ об исключении из списков Красной Армии № 3 ГУК НКО СССР от 19 сентября 1941 года].

Видео

  • [yandex.ru/video/search?text=%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%20%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%20%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87&path=wizard&parent-reqid=1449389606339832-10870971103505684652298647-sas1-4719&filmId=H2qYQa6I9xc&redircnt=1449390050.1 Герой Советского Союза Иван Иванович Иванов. Фильм из цикла «Гером Победы].
  • [yandex.ru/video/search?filmId=a0IuYcpyUXI&text=%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%20%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%20%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87&redircnt=1449390050.1&path=wizard&parent-reqid=1449389606339832-10870971103505684652298647-sas1-4719 Герой СССР Иван Иванович Иванов. Фильм из цикла «Щёлковские легенды»].

Отрывок, характеризующий Иванов, Иван Иванович (лётчик)

«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Иванов,_Иван_Иванович_(лётчик)&oldid=81175440»