Иванов, Лев Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лев Иванов
Имя при рождении:

Лев Иванович Иванов

Дата рождения:

2 марта 1834(1834-03-02)

Место рождения:

Москва, Российская империя

Дата смерти:

24 декабря 1901(1901-12-24) (67 лет)

Место смерти:

Санкт-Петербург, Российская империя

Профессия:

артист балета, балетмейстер, балетный педагог

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Театр:

Мариинский театр

Лев Ива́нович Ива́нов (1834—1901) — русский артист балета, балетмейстер, балетный педагог[1]. Исполнял ведущие роли классического репертуара и характерные партии. В балетмейстерской работе большое значение придавал музыке, видя в ней источник хореографической образности.





Биография

Лев Иванов родился 18 февраля (2 марта1834 в Москве[1].

С 1844 года по 1852 год учился в Санкт-Петербургском театральном училище (учился у А. И. Пименова, Ф. Маловерня, Э. Гредлю и Ж.-А. Петипа-отца[2]) и сразу по окончании был принят в петербургскую балетную труппу императорского театра[3]. С 1852 в труппе петербургского Большого Каменного, с 1860 — Мариинского театра[4] Поначалу занимал амплуа jeune premier, с течением времени перешел к характерным танцам, в которых также имел полный успех[5]. Лучше всего ему удавались характерные танцы, особенно итальянские и испанские.

С 1869 года, когда после отъезда из Петербурга А. Сен-Леона, занимавшего должность главного балетмейстера петербургской императорской труппы, на его место был назначен М. И. Петипа, Л. И. Иванов занял положение первого танцовщика и мимика императорского петербургского балета. Однако довольно скоро он уступил первенство П. А. Гердту[6]. Сам же он, уйдя с первых партий, занялся режиссурой и балетными постановками. С 1882 года режиссёр[2], с 1885 второй балетмейстер Мариинского театра, помощник М. И. Петипа[3].

Последний раз Лев Иванович Иванов выступил на сцене в 1893 году[6]. Среди его партнёрш Е. И. Андреянова и Т. П. Смирнова.

Лев Иванович Иванов скончался 11 (24) декабря 1901 года в Петербурге.

Партии

(*) — первый исполнитель партии

Постановки балетмейстера

Критика о творчестве

Красовская В.: «Исключительная музыкальность позволила И. создать выдающиеся образцы симфонической разработки танца — характерного (половецкие пляски в опере „Князь Игорь“ Бородина, 1890) и классического (танец снежных хлопьев — „Щелкунчик“, 1892, сцены на озере — „Лебединое озеро“, 1895, Чайковского). Поэтическое содержание образов воплощалось балетмейстером в совершенную хореографическую форму. Деятельность И. — вершина академического стиля русского балета»[3].

Б. В. Асафьев назвал Л. И. Иванова «душой русского балета». Соч.: Автобиография. (Мои маленькие воспоминания), «Петербургская газета», 1901, 13 дек., с. 5.[6]

Педагогическая деятельность

С 1858 преподавал классический танец в младших женских классах Петербургского театрального училища[6][7]. На его уроках азы балета постигали Екатерина Вазем, Александра Вергина, Евгения Соколова, Мария Горшенкова, Варвара Никитина, Клавдия Куличевская, Ольга Преображенская, Матильда Кшесинская, Агриппина Ваганова и многие другие будущие артистки и солистки Мариинского театра. Его знаменитые ученицы относились довольно критически к педагогическим талантам своего учителя, ведь «доброта — не главное достоинство учителя классического танца, науки суровой, подчас жестокой»[* 1][8]:352. Так, Екатерина Вазем, одна из первых учениц Иванова, отмечала:
Он никогда не был хорошим педагогом — главным образом вследствие природной мягкости и апатичности своего характера. Он не был способен заставить учиться и не умел поддерживать дисциплину.

— Е. О. Вазем[8]:352

Ей вторит Агриппина Ваганова, учившаяся у Иванова 30 лет спустя:
[Это были] два года безделья. Находясь уже в почтенном возрасте, Лев Иванович являлся со своей скрипкой (он на ней сам аккомпанировал) с хроническим опозданием... Урок вёлся лениво и приводил к малым результатам. Да и программа была довольно неопределённой.

— А. Я. Ваганова[9]

Сам Лев Иванов меньше кого бы то ни было ставил себе в заслугу успехи своих учениц: он просто искренне радовался этим успехам[8]:352.

Напишите отзыв о статье "Иванов, Лев Иванович"

Литература

  • Красовская В., Русский балетный театр второй половины XIX века, Л. — М., 1963, с. 337—401.

Ссылки

Примечания

Источники
  1. 1 2 Большая Советская Энциклопедия. Гл. ред. А. М. Прохоров, 3-е изд. Т. 10. Ива — Италики. 1972. 592 стр., илл.; 44 л. илл. и карт. 1 карта-вкл.
  2. 1 2 [encspb.ru/object/2803929739 Энциклопедический словарь Петербурга]
  3. 1 2 3 4 Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  4. [dictionaries.rin.ru/cgi-bin/detail.pl?sel=word&word=%C8%C2%C0%CD%CE%C2%20%CB%E5%E2%20%C8%E2%E0%ED%EE%E2%E8%F7 Российская Информационная Сеть]
  5. 1 2 [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/5922 Биографический словарь. Иванов Лев Иванович]
  6. 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.ballet-enc.ru/html/i/ivanov.html Иванов в Энциклопедии балета]
  7. 1 2 [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/5922 Энциклопедический словарь. Иванов Лев Иванович]
  8. 1 2 3 В. М. Красовская. Русский балетный театр второй половины XIX века. — Л. — М.: Искусство, 1963. — 552 с. — 10,000 экз.
  9. А. Я. Ваганова. Статьи. Воспоминания. Материалы. — Л. — М.: Искусство, 1958.
  10. </ol>

Комментарии
  1. По словам ученицы А. Я. Вагановой В. М. Красовской
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Иванов, Лев Иванович

По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.