Иванцов-Платонов, Александр Михайлович
Поделись знанием:
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
| Александр Иванцов-Платонов | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
12 (24) ноября 1894 (58 лет) |
Алекса́ндр Миха́йлович Иванцо́в-Плато́нов (13 (25) октября 1836, Щигры, Курская губерния — 12 ноября 1894) — протоиерей Русской православной церкви, богослов, церковный историк, проповедник, писатель.
Содержание
Биография
Родился в семье приходского священника города Щигры Курской губернии.
После окончания Курской духовной семинарии в 1856 году, как лучший из воспитанников был направлен в Московскую духовную академию, которую окончил в 1860 году.
Затем был направлен в Санкт-Петербургскую духовную академию; преподавал на кафедре новой церковной истории. Одновременно, с 1860 года, он был постоянным сотрудником и одним из авторов, основанного профессором Н. А. Сергиевским журнала «Православное Обозрение».
В 1863 году он переехал в Москву, принял священство и был назначен законоучителем Александровского военного училища и настоятелем находящейся при нём церкви. В 1865 и 1866 годах Иванцов-Платонов читал публичные курсы по церковной истории. Также он преподавал Закон Божий в классической гимназии Л. И. Поливанова. В 1869 году он выпустил первый в русской литературе «Очерк истории христианства у славян».
В 1872 году по предложению Н. А. Попова и по инициативе С. М. Соловьева он был назначен экстраординарным профессором на кафедру церковной истории Московского университета. Среди университетских курсов Иванцова-Платонова одно из первых мест занимал курс историографии раннего христианства, издание которого, по словам современника, «сделало бы честь русской церковно-исторической науке».
Его докторская диссертация «Ереси и расколы трёх первых веков христианства» (Ч. 1. — М., 1876—1877; последующие части не выходили) стала первым в России подробным обзором литературы по истории гностицизма.
Иванцов-Платонов устраивал богословские чтения у себя на дому. Отстаивал идею единства науки и религии в поисках истины. Им были изданы письма А. С. Хомякова к Пальмеру и ряд духовно-публицистических трактатов о современных ему церковных вопросах, а также критических статей о новых произведениях иностранной и русской богословской литературы, большая часть которых напечатана в журнале «Православное обозрение».
С 1877 года A. M. Иванцов-Платонов — доктор богословия, профессор.
С 1894 года — Заслуженный профессор Московского университета.
По оценке В. С. Соловьёва,это был человек необыкновенно впечатлительный к нравственным мотивам, с большим чувством собственного достоинства соединявший редкую внимательность к чужим потребностям и нуждам.
Библиография
скрытый блок
- Древняя церковная история: Курс лекций, читанных... в 1888/89 учеб. году. — М.: Лит. Александровской, 1890. — 523, VII с.
- Древняя церковная история: Лекции. — М.: Лит. Александровской, 1892. — 3, 439 с.
- [commons.wikimedia.org/wiki/File:Иванцов-Платонов_А.М._Ереси_и_расколы_первых_трех_веков_христианства_._Ч._1._Обозрение_источников_для_истории_древнейших_сект._(1877).djvu Ереси и расколы первых трех веков христианства: Ис-след.— М.: Унив. тип.. 1877.]; [dlib.rsl.ru/viewer/01003888831#?page=1 «Ереси и расколы первых трех веков христианства» М., 1877. ч. 1]
- Обозрение источников для истории древнейших сект. — 1877.— [2], 351 с.
- За двадцать лет священства (1863—1883): Слова и речи.… — М.: Тип. Снегирева, 1884. — III, 641 с.
- За третье десятилетие священства (1883—1893): Слова, речи и некоторые статьи… — Сергиев Посад: 2-я тип. Снегиревой, 1894. — II, 238 с., 1 л. портр.
- Заслуженный профессор Московского университета протопресвитер Московского Успенского собора Н.А. Сергиевский: (Умер 28-го июня 1892 г.). — М.: Унив. тип., 1893. — 32 с. — Из: Отчет Моск. ун-та за 1893 г.
- Истинное понятие о чести и фальшивое представление о ней: Составлено в 1874 г. для вновь произведенных офицеров из воспитанников XI выпуска Александровского военного училища:Изд. по согласованию с авт., Моск. комис. Братства преподоб. Сергия. — М.: Ступин, 1894. — 32 с.
- То же. — 2-е изд. — 1909. — 32 с.
- История Церкви: Лекции, 1882/83 г. — Б.м.: Аммон, [1883]. — 259 с. — Литогр.
- История Церкви: Лекции, 1885/86 г.— Б.м., [1886]. —272, 4с. — Литогр.
- История Церкви: Лекции. — М.: Стельмахович, 1887. — 216. 8 с. — Литогр.
- История Церкви — историография: Лекция. 1887/88. — Б.м., [1888]. —Литогр.
- [Ч. 1]: Церковная историография. — 180 с. [Ч. 2]: История Древней Церкви. — 368 с.
- К исследованиям о Фотие, патриархе Константинопольском, по поводу совершившегося тысячелетия со времени кончины его: Речь, произнесенная в торжественном собрании Императорского Московского университета 12-го янв. 1892 г....: С прил. — СПб.: Тип. Балашова, 1892. — 31. 190с. — Из: Журнал М-ва нар. просвещения. — 1892.
- То же. — М.: Унив. тип., 1892. — 43 с. — Из: Речи и отчет, читанные в торжественном собрании Императорского Московского университета 12-го янв. 1892 г. — М., 1892. — С. 1—43 (паг. 2-я).
- Лекции по церковной историографии, читанные ординарным профессором А. Иванцовым-Платоновым в 1886/87 акад. году. — М.: Стельмахович, [1887]. — 320 с. — Программа. — 8с.
- Литературная борьба язычества с христианством в первые века христианской истории: Из лекций, читанных в младших классах 3-го Военного Александровского училища. — [М.]: Лит. 3-го Воен. Александр, уч-ща, [1874]. — 24 с. — Авт. установлен по изд: Адрес-календарь на 1874 г. — В сигнатуре: Закон Божий: Младш. кл.
- Тоже.— [1875]. —25с.
- Напутственное слово законоучителя к воспитанникам... Александровского военного училища. — М.: Унив. тип.. 1865— 1882. —Из: Правосл. обозрение.... 2-го выпуска... ние. — 1865. — № 8. ... 3-го выпуска... -... 7-го выпуска... -... 8-го выпуска... -... 9-го выпуска... -... 10-го выпуска... ... 11-го выпуска... ... 14-го выпуска... ... 16-го выпуска... ... 17-го выпуска... ... 19-го выпуска...
- 1865. — [2], 31 с. — Из: Православного обозрения.
- 1866. — 14 с. — Из: Православного обозрения.
- 1870.— [2], 49с. — Из: Православного обозрения.
- М.: Правосл. обозрение, 1871. — 8с. -1872.—11с. — Из: Православного обозрения.
— М.: Правосл. обозрение, 1873. — 15 с. — Из: Православного обозрения.
— 1874.— 25с. — Из: Православного обозрения.
— Ценз. 1877. — 5 с.
— Ценз. 1879.— 12с.
— Ценз. 1880. —39с.
— Ценз. 1882.— 12с.
- Нация и религия. Б. Чичерина. Москва, 1879: [Рец.|— М.: Унив. тип.. Ценз. 1879. — 80 с. — (Нация и религия). — Из: Правосл. обозрение.
- Несколько слов о богословских сочинениях А.С. Хомякова: (По поводу пражского их издания). — М.: Унив. тип., 1869. — 23 с. — Из: Правосл. обозрение. — 1869.
- О западных вероисповеданиях: Записки, составленные для юнкеров 3-го Военного Александровского училища. — М.: Тип. Снегиревых, 1887.— IV, 100с.
- То же. — 2-е изд. — 1888.
- То же. — 3-е изд., значит, перераб. и пополн. — М.: Ступин, 1894.— [2]. IV, 164, IV с.
- То же. — 4-е изд. — 1906. — 166, II с. То же. — 5-е изд. — 1915.
- О наших нравственных отношениях и обязанностях к семье, школе, обществу, товарищам, начальникам, сослуживцам и подчиненным, к своему народу и государству, к целому человечеству и Св. Церкви. — М.: Ступин. 1894. — 61с.
- То же. — 2-е изд. — 1906.
- О предубеждениях светских людей против богословских наук: — Из вступительной лекции. — М.: Унив. тип., 1863. — 12с. — Из: Правосл. обозрение. — № 9.
- О римском католицизме и его отношениях к православию: Очерк истории вероучения, богослужения, внутреннего устройства Римско-Католической Церкви и её отношении к православному Востоку. — М.: О-во распростр. полез, кн.. 1869—1870. — Под- заг. ч. 2: Очерк истории папства и рассмотрение римского учения о папской власти.
Ч. 1.— 1869.—VII, 288с. Ч. 2. — 1870.— 262с.
- О русском церковном управлении: Двенадцать статей из № 1—16 газ. «Русь» 1882 г./ Предисл. Сергея Шарапова. — СПб.: Тип. Пороховщикова, 1898. — 86 с. — Особое прил. к: Рус. труд. — 1898.—№27.
- Особенности римско-католического вероучения и богослужения: Зак[он] Бож[ий: Лекции, читанные в] старших классах 3-го Военного Александровского училища. — [M.J: Лит. 3-го Воен. Александр, уч-ща, [1874]. — 33 с. — Авт. установлен по изд: Адрес-календарь на 1874 г. — Ч. 1. — С. 139.
- Ответ г. профессору Лебедеву на новую его книгу «Из истории Вселенских Соборов IV и V веков». Москва, 1882 года — [М.]: Унив. тип.. Ценз. 1882. — 39 с.
- Очерк истории христианства у славянских народов. — М.: Унив. тип., 1870. — 54 с. — Из: Правосл. обозрение. — 1869.
- Первые лекции по истории Христианской Церкви в Московском университете. — М.: Правосл. обозрение, 1872. —80с.
- Положения к исследованию «Об источниках для истории древнейших сект». — М.: Унив. тип., Ценз. 1877. — 7с.
- Поучение о благотворении. — М.: Тип. Снегирева, 1885.—48с.
- Религиозно-нравственная, научно-богословская и церков-но-историческая библиотека для образованных людей, составляемая A.M. Иванцовым-Платоновым. — М.: Тип. Снегиревой, 1891. — 26 с. — Отт. из: Детская помощь. — 1891. — № 20—21.
- То же. — 1894. — [2], 14с. — Прил. к журн.: Детская помощь. — 1894.— №22—24.
- Религиозно-нравственные беседы для образованных девиц и женщин / Проф. протоиер. A.M. Иванцова-Платонова, записанные его дочерью Анной Иванцовой (по мужу Добронравовой); Под ред. свящ. Николая Добронравова: Посмертн. изд. — М.: Пе-чатня Снегиревой, 1901 (обл. 1902) — Вып. 1: Истори я апостольского времени. — 1901 (обл. 1902). — 132, II с., 1 л. портр. —Отт. из: Радость христианина. — 1900. — 1, 5,8—10, 12; 1901. —4, 7.
- Религиозные движения на Христианском Востоке в IV и V веках: Критико-исторические замечания: По поводу кн. проф. Лебедева «Вселенские Соборы IV и V веков». — М.:Унив. тип.. 1881. — 238 с. — Из: Правосл. обозрение.
- Речи, произнесенные при выпусках воспитанников первого десятилетия Александровского военного училища. — М.: Типо-лит. Кудрявцевой, 1873 (обл. 1874). — 205 с.
- Речь при отпевании о. протоиерея Спиридоновской церкви, почетного члена Православного миссионерского общества Николая Дмитриевича Лаврова. — [М.]: Унив. тип.. Ценз. 1881. — Из: Правосл. обозрение.
- Речь, произнесенная в частной классической гимназии Л.И. Поливанова 22 октября 1893 года пред молебствием по поводу совершившегося двадцатипятилетия со времени открытия этой гимназии. — М.: Тип. Снегиревой, Ценз. 1893. — Зс. — Отт. из: Детская помощь. — 1893.
- Римско-католическое вероучение, богослужение и церковное устройство. Состояние Восточных Греческих Церквей под магометанским владычеством: Зак. Бож. ст. кл. [3-го Воен. Александр, уч-ща]. — [М.]: Лит. 3-го Воен. Александр, уч-ща, [188—]. — 78, 78 с. — Авт. установлен по изд: Адрес-календарь на 1882 г. — Ч. 1. —Стб. 146.
- То же. — [188—]. —72, 70 с. То же. — [188—]. — 76, 78 с. То же. — [188—]. — 78, 78 с. То же. — [ 188—[. — 74, 79 с.
- Слово в день первого годичного празднования Православного миссионерского общества в Москве: Произнесенное в Успенском соборе 11-го мая 1870 г. — М.: Унив. тип., 1870. — 12с. — Из: Правосл. обозрение. — 1870.
- Слово в день тысячелетней памяти св. Мефодия, просветителя славянского. — М.: Журнал «Детская помощь», 1885. — 9 с.: ил.
- Слово в память открытия Братства св. Николая, произнесенное 12-го октября 1867 года в Московской Николо-Явленской на Арбате церкви. — М.: Унив. тип., 1867. обозрение. — 1867. — № 10. 12с. — Из: Православного Обозрения
- Слово в сороковой день памяти С.М. Соловьева: Произнесено в Новодевичьем монастыре 12-го нояб. 1879 г. — М., Ценз. 1879. — 7с. — Из: Правосл. обозрение.
- Слово при годичном поминовении С.М. Соловьева 4-го октября 1880 года: Говорено в Московском Новодевичьем монастыре.... — М.: Унив. тип., 1880. — 11с. — Из: Правосл. обозрение.
- Слово при освящении храма во имя Благовещения Божи-ей Матери в новоустроенном подворье Сербской митрополии в Москве, произнесенное 30 ноября 1874 года. — М.: Славян, ком., 1874.— 13с.
- Слово при освящении храма на подворье Сербской митрополии в Москве 5-го ноября 1878 года.... — М.: Унив. тип., 1878. — 8с. — Из: Правосл. обозрение.
- Слово при погребении И.С. Аксакова, сказанное в церкви Московского университета 31 января 1886 года. — [М.]: Тип. Снегиревой, Ценз. 1886. — 13 с. — Отт. из : Русь. — № 32.
- Состояние Восточной Церкви под магометанским владычеством. — [М.]: Лит. 3-го Воен. Александр, уч-ща, [1875]. — 7с. — Авт. установлен по изд: Адрес-календарь на 1876 г. — С. 143.
- Указатель чтений из Священных Книг Ветхого Завета для средних учебных заведений— [М.. 1888]. — 8с. — Прил. к журн.: Детская помощь. — 1888. — № 5.
- Христианское учение о любви к человечеству сравнительно с крайностями учений социалистических: На память... — М.: Унив. тип., 1875. — 96 с.
- То же. — М.: Тип. Снегирева, 1884. — 90 с. То же. — 2-е изд. — М.: Ступин, 1906. — 90 с.
- Церковная историография: Лекции. — М.: Лит. Александровской. 1888. — 119 с.
- Что такое жизнь: На память воспитанникам 4-го выпуска Александровского военного училища — М.: Унив. тип.. 1867. — 70 с. — Из: Правосл. обозрение. — 1867. — № 7.
- Что такое жизнь: Посвящено молодым людям, по окончании курса воспитания вступающим в жизнь самостоятельную. — М.: Тип. Снегирева, 1884. — 64 с.
- [www.runivers.ru/philosophy/lib/book8939/477753/ Что такое жизнь: Религиозно-философское исследование...: Посвящено молодым людям, вступающим в жизнь самостоятельную. — М.: Тип. Гатцук, 1894. — И, 76 с.]
- То же. — 2-е изд. — 1899. — 80 с.
Источники
- Иванцов-Платонов, Александр Михайлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [gorenka.org/index.php/zemlyaki/1280-ivantsov-platonov-aleksandr-mikhajlovich Иванцов-Платонов Александр Михайлович]
- [krotov.info/spravki/history_bio/19_bio/1835ivan.html Иванцов-Платонов Александр Михайлович]
Напишите отзыв о статье "Иванцов-Платонов, Александр Михайлович"
Литература
- Горский-Платонов П. И. Голос старого профессора А.П. Лебедева с покойным профессором о. протоиереем A.M. Иванцовым-Платоновым. — М., 1900. — 173 с.
- Добронравов Н. П. A. M. Иванцов-Платонов и А. П. Лебедев. — М., 1899. — 8 с.
- Добронравов Н. П. Еще несколько вынужденных замечаний в защиту покойного профессора A.M. Иванцова-Платонова. — М., 1899. — 16 с.
- Докторский диспут протоиерея A. M. Иванцова-Платонова. — М., 1877.
- Корелин М. С. Протоиерей Александр Михайлович Иванцов-Платонов. — М., 1895. — 37 с.
- Корелин М. С., Трубецкой С. Н. В память A. M. Иванцова-Платонова. — М., 1895. — 51 с.
- Корсунский И. Н. Протоиерей A. M. Иванцов-Платонов. — Сергиев Посад, [1894]. — 16 с.
Ссылки
- [azbyka.ru/otechnik/Aleksandr_Ivancov_Platonov/ Биография и труды протоиерея Александра Иванцова-Платонова] на интернет-портале [azbyka.ru/ Азбука веры]
- [old.rsl.ru/table.jsp?f=1016&t=3&v0=%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D1%86%D0%BE%D0%B2-%D0%9F%D0%BB%D0%B0%D1%82%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%B2&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&useExternal=true&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=b3&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=4&debug=false Труды Иванцова-Платонова] на сайте РГБ
- [old.rsl.ru/external.jsp?f=1016&t=3&v0=%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D1%86%D0%BE%D0%B2-%D0%9F%D0%BB%D0%B0%D1%82%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%B2&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&ce=4 Труды Иванцова-Платонова в КнигаФонде]
Отрывок, характеризующий Иванцов-Платонов, Александр Михайлович
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 25 октября
- Родившиеся в 1836 году
- Умершие 24 ноября
- Умершие в 1894 году
- Родившиеся в 1835 году
- Протоиереи Русской православной церкви
- Выпускники Московской духовной академии
- Преподаватели Санкт-Петербургской духовной академии
- Преподаватели 3-го военного Александровского училища
- Преподаватели Поливановской гимназии
- Заслуженные профессора Московского университета
