Иваньково (Тушино)

Населённый пункт, вошедший в состав Москвы

Иваньково
История
Первое упоминание	XVI век
Статус на момент включения	деревня
Расположение
Округа	СЗАО
Районы	Покровское-Стрешнево
Станции метро	Войковская
Координаты	55°49′38″ с. ш. 37°27′44″ в. д.55.82722° с. ш. 37.46222° в. д. / 55.82722; 37.46222

Ива́ньково — бывшая деревня в Северо-Западном административном округе Москвы, на территории района Покровское-Стрешнево.

Местоположение

Находилась на берегу реки Химка в двух верстах от впадения её в Москву-реку, между деревнями Захарково, Щукино, Тушино и усадьбой Покровское-Стрешнево. На противоположном берегу реки находился Иваньковский лес, ныне известный как часть лесопарка Покровское-Стрешнево. По этой стороне проходило Петербургское (ныне Ленинградское) шоссе с расположенной на нём деревней Никольское (ныне район Водного стадиона), о которой доныне напоминает Никольский тупик (бывший одной из улиц Иванькова).

С постройкой в 1937 году канала Москва-Волга деревня оказалась в треугольнике между рекой, шлюзами канала и Химкинским водохранилищем.

Ранняя история

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Иваньково впервые упоминается в XVI веке под именем Оносьино — судя по всему, по одному из ранних владельцев местности. По всей видимости с XIV века, наряду с соседним Тушиным, принадлежало боярину Родиону Несторовичу и его потомкам Тушиным. Границей владений Родиона Несторовича — Тушиных очевидно являлась Химка, так как известно, что во второй половине XV века сёла по левому берегу её: Святые Отцы (Всехсвятское, ныне район Сокола), Щукино и Нахинское (Никольское) — составляли вотчину князя Ивана Юрьевича Патрикеева.

Во времена Ивана Грозного Оносьино принадлежало братьям Степану и Федору Тушиным, у которых к 1584 г. было куплено дьяком Елизаром Ивановичем Благово, в результате чего за деревней около столетия сохранялось второе название — «Блаженки». Согласно писцовой книге 1584 г.: «За Елизарьем за Ивановым сыном Благово в вотчине, что преж сего за Степаном да за Федором за Тушиными купли:… деревня Оносьино на усть речки Хинки, пашни паханые середней земли 6 четьи, да перелогу 4 четьи в поле, а в дву потомуж, сена 100 копен, лесу дровяного 4 десятины». Затем, однако, Дмитрий Тушин выкупил родовое владение. В Смутное время деревня была разорена, а в 1623 г. «пустошь, что была деревня Оносина на речке Химке», купил у Дмитрия Тушина известный дипломат дьяк Иван Тарасьевич Грамотин, который был одной из ключевых фигур московского правительства во время польской оккупации — что, впрочем, не помешало ему занять видное место в Думе Михаила Федоровича. От него деревня получила своё современное название, первоначально звучавшее как «Ивановское».

Иваньково при Стрешневых

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

После смерти Грамотина бездетным в 1638 году, Оносьино-Блаженки-Ивановское было отдано свойственнику царя — стольнику Родиону Матвеевичу Стрешневу (родственнику второй жены Михаила Фёдоровича, Евдокии Стрешневой, впоследствии дядьке, то есть воспитателю, Петра I). За его потомками оно оставалось до самой революции, как и соседнее Покровское-Стрешнево, также приобретенное Р. М. Стрешневым несколько позже Иванькова. Согласно переписной книге 1678 г., за Р. М. Стрешневым (уже боярином) значилась «деревня Оносьина, а Блаженки Ивановское тож, на речке на Хинке, что было допреж сего за Иваном Грамотиным, а в ней на мельничных двух дворах деловых людей 20 человек, крестьянских 5 дворов, людей в них 12 человек, и бобыльских 2 двора, людей в них 6 человек».

После смерти последнего в 1687 г. имением владели его сын Иван Родионович (ум. в 1739 г.) и внук, генерал-аншеф Петр Иванович (ум. в 1771 г.). При последнем, в Иванькове было 11 дворов с 68 жителями (35 мужчин и 33 женщины) и две (существовавшие уже с XVII в.) мучные мельницы «одна о двух, а другая о трёх поставах…». После его смерти деревней владела его дочь генеральша Елизавета Петровна Глебова, которой после пресечения в 1803 г. мужской линии рода, была пожалована двойная фамилия Стрешнева-Глебова.

Наследником Елизаветы Петровны был гвардии полковник Евграф Петровичу Глебов-Стрешнев. Согласно «Указателю селений и жителей уездов Московской губернии» К. Нистрема (1852), за ним в Иванькове значилось 8 дворов, где проживали 43 души мужского пола и 44 женского.

Вторая половина XIX—XX век

Ещё 50-х гг. в Иванькове была открыта сукновальная фабрика купца Ивана Никандровича Сувирова. В 1871 г. рядом открылось красильное заведение местного крестьянина Александра Дорофеевича Дорофеева, начинавшего работником у Сувирова.

К тому времени Иваньково прославилось как дачная местность. В путеводителе по московским окрестностям С. М. Любецкого (1877) о нём говорится:«Прекрасное по своей гористой местности и удобству селение Иваньково; там летом во множестве обитают московские переселенцы».

Владелица княгиня Евгения Федоровна Шаховская-Стрешнева-Глебова, будучи председательницей Московского общества вакационных колоний для детей, в 1884 г. устроила в Иванькове на двух дачах вакационную колонию (летний лагерь), куда ездили главным образом воспитанницы женских гимназий из необеспеченных семей. Местные крестьяне получали хороший доход от сдачи внаём домов. Дачи в Иванькове были облюбованы актёрами Художественного театра, одним из первых, был художник-декоратор театра Виктор Андреевич Симов, построивший оригинальную дачу-мастерскую в виде парохода. Симов строил дачи и для своих коллег, например сохранившиеся до наших времен дача «Грековка» (1890-е), дача Василия Лужского «Чайка» (1904 г.), а также дачу миллионера Владимира Носёнкова, которую Симов построил в 1909 г. в соавторстве с известным впоследствии как авангардист одним из братьев Весниных, Леонидом Александровичем. В Иваньково в 1903 г. звал больного уже Чехова В. И. Немирович-Данченко: «Расспрашивал вчера Симова, каков климат в его Иванькове (за Всехсвятским). Он говорит, что до него там жил Эрисман<знаменитый врач-гигиенист> и утверждал этот Эрисман, что там лучший климат из всех подмосковных местностей. И рыбы много! (…) Может быть, ты и работал бы продуктивнее при таких условиях?».

В Иванькове на даче жил Алексей Николаевич Толстой; его рассказ «Буря» помечен в рукописи: «10 июня 1915 г. Иваньково». Название деревни упоминается в романе «Пётр Первый»

Справочник 1912 г. отмечает владения: Симова, Носенкова, С. Уманского, а также имение владельца Трёхгорной мануфактуры Н. И. Прохорова.

К началу ХХ века в деревне было 146 человек, в 1912 г. насчитывалось 38 дворов и красильно-скорняжное заведение, принадлежавшее тогда купцу Василию Ивановичу Охлопкову.

В 1904 г. была построена небольшая часовня-столб (архитектор В. Борин). Часовня была посвящена канонизированному в предыдущем году Серафиму Саровскому.

Советское время

В 1918 г. по личному указанию Ленина дачи были отняты у артистов и отошли под санаторий РКП(б), впоследствии Московского горкома, который получил название «Чайка» по даче Лужского (с 1991 — пансионат Управления делами мэрии Москвы). В 20-е годы в Иванькове по-прежнему отдыхал Алексей Толстой. М. А. Булгаков записал в дневнике 2 сентября 1923 г.: «Сегодня я с Катаевым ездил на дачу к Алексею Толстому (Иваньково). Он сегодня был очень мил».

В 1931 г. открылась фабрика детских педагогических игрушек и термометров, относительно крупная (350 человек), но с большой текучестью кадров из-за отсутствия жилья. Вскоре началось строительство канала Москва-Волга, и часть фабричной территории отошла под лагерь «Дмитровлага». (Сторожевая вышка этого лагеря сохранялась до 1995 г.) Канал прошёл по землям Иванькова. В 1938 г. Иваньково, уже рабочий посёлок, вошло в состав города Тушино. Остатки деревни просуществовали до конца 80-х годов. В конце 1990-х гг. на месте деревни был выстроен комплекс таунхаусов «Покровские холмы», Англо-американская школа при посольствах США, Великобритании и Канады и многоэтажное здание фирмы «Конти».

Часовня была разорена в 1920-е гг. и снесена со своего основания при строительных работах в 1981 г, но не разрушена, и долгое время потом ещё лежала рядом (в таком виде она и зафиксирована на фотографиях в книге П. Паламарчука «Сорок сороков»). В конце 1990-х неизвестными москвичами подлинное место часовни было обозначено обломками кирпича. Окончательно остатки часовни исчезли в конце 1990-х годов при строительстве комплекса таунхаусов «Покровские холмы».

В настоящее время о деревне напоминают Иваньковский проезд, Иваньковское шоссе и Никольский тупик — дороги соединявшие деревню с Волоколамским шоссе и усадьбой Покровское-Стрешнево, а также c Ленинградским шоссе через дамбу Химкинского водохранилища.

Ссылки

• [okrug.school147.ru/old/derevni/ivankovo.htm Северо-Запад. Летопись московской окраины. Иваньково]
• [tushinec.ru/print.php?article_print=1100&page=7 Иваньково]// Тушино (Серия: Природное и культурное наследие Москвы). — М., 2001
• [tushinec.ru/index.php?news_read=3716&g=%C8%E2%E0%ED%FC%EA%EE%E2%EE&a=1 Немного дореволюционной статистики]
• [www.temples.ru/card.php?ID=7174 Часовня Серафима Саровского в Иваньково]

Отрывок, характеризующий Иваньково (Тушино)

– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.