Иван Васильевич Ощера

Иван Васильевич прозванием Ощера (ум. 1486) — окольничий великих князей Московских Василия Тёмного и Ивана III. Внук родоначальника Глебовых Глеба Михайловича Сорокоумова.

После ослепления великого князя Василия Тёмного Дмитрием Шемякой и ссылки его в Углич, Ощера и брат его Бобр примкнули к князьям Ряполовским и князю Стриге Оболенскому, решившим освободить великого князя из Углича. Разбив посланную вдогонку за ними дружину Шемяки у устья Мологи, главари заговора бежали в Мстиславль к князю Василию Ярославичу Боровскому, куда сошлись и остальные их единомышленники. Собрав войско, князь Боровский двинулся на выручку Василия Тёмного, дружина которого между тем уже взяла Москву (1446).

В 1454 или 1455 году во время нашествия татарского царевича Салтана за Оку Глебов стоял с коломенскою силою и упустил татар, не решившись дать им сражение. Шереметевский боярский список отмечает Ощеру при вокняжении Ивана III в 1462 году как единственного окольничего Василия Тёмного. В начале княжения Ивана III он служил брату его Юрию Васильевичу и «сидел» у его духовной грамоты в 1472 году. В актах этого времени Ощера нигде не называется боярином, а в рукописных разрядных под 22 октября 1475 года обозначен окольничим; летопись даёт ему звание боярина, обозначая по-видимому класс, а не чин.

При Иване III он пользовался большою доверенностью великого князя. Летописец с негодованием рассказывает о плохом влиянии Ощеры на Ивана III во время нашествия Ахмата в 1480 году. Когда татары подошли к Угре Ощера и Григорий Андреевич Мамон, бояре тучные, любившие своё имение, жён и детей более отечества, не переставали шептать Ивану, что лучше искать мира, напоминали ему о бегстве Дмитрия Донского в Кострому во время нашествия Тохтамыша и о пленении Василия Тёмного после Суздальского боя. Иван уехал в Москву, чтобы посоветоваться с матерью, митрополитом и боярами; сторонники борьбы с татарами склонили его вернуться к войску. Иван приехал в Кременец, в 30 верстах от Медыни. Здесь опять возобладало влияние Ощеры и Мамона. К Ахмату послан был Товарков с мирными предложениями, не имевшими однако успеха. Между тем духовенство напомнило Ивану ІII его обет стоять крепко за веру и отечество. Великий князь, склонный и сам по себе к осторожности, но не решавшийся явно идти против сторонников борьбы, старался отсрочить время решительного столкновения и велел своей рати отступить от Угры к Кременцу, а затем к Боровску, обещая дать бой в окрестностях этого города; исполнить обещание не пришлось, потому что татары сами удалились от границ Московского княжества.

27 февраля 1486 года Ощера получил в пожизненное владение подмосковное село Кудрино. В том же году он умер. По словам родословной из собрания И. Д. Беляева, он получил кормления в Коломне, Старой Русе и Новгороде (то есть какую-нибудь пошлину в этих городах). У него было 2 сына Иван и Михаил, не оставившие потомства.

Литература

• Чулков Н. П. Глебов, Иван Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Иван Васильевич Ощера

Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.