Иван Иванович (царевич)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Иванович<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Рождение царевича Ивана, «Лицевой летописный свод»</td></tr>

Царевич
наследник русского престола
Предшественник: Владимир Андреевич (князь старицкий)
Преемник: Фёдор Иоаннович
 
Рождение: 28 марта 1554(1554-03-28)
Москва (?)
Смерть: 19 ноября 1581(1581-11-19) (27 лет)
Александровская слобода
Место погребения: Архангельский собор (Москва)
Род: Рюриковичи
Отец: Иван IV
Мать: Анастасия Романовна
Супруга: Евдокия Сабурова
Параскева Соловая
Елена Шереметева
Дети: нет

Иван Иванович (Иоанн Иоаннович; 28 мартаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2798 дней] 1554 — 19 ноября 1581[1], Александровская слобода) — царевич, сын Иоанна IV Грозного и Анастасии Романовны.





Биография

Родился в 1554 году, с его рождением связано возникновение в царской семье обычая писать мерные иконы царевичей. Его крестил царский духовник священник Андрей, впоследствии митрополит Московский Афанасий[2].

Новорожденный получил «отче имя» Иван, но — согласно системе именования у Рюриковичей — его покровителем был святой Иоанн Лествичник, а не Иоанн Предтеча, как у отца[3]. Прямое имя царевича неизвестно, однако на панагии, принадлежавшей его крестному отцу митрополиту Макарию, на лицевой стороне был изображен тезоименитный крестнику Иоанн Лествичник, а на обратной стороне — святые Марк Арефусийский и Кирилл Диакон — святые покровители его точного дня рождения[4].

В 1557 году в честь Иоанна Лествичника, покровителя ребенка, была освящена церковь, на мероприятии присутствовали царь с царицей и сам Иван Иванович. (После смерти царевича Иван Грозный отдает распоряжение о строительстве придела Иоанна Лествичника в фамильной усыпальнице — Архангельском соборе).

Сопровождал отца в походах, принимал участие в правлении, приёмах послов, казнях, но никакой политической роли не играл. В 15741575 вслед за отцом предлагался некоторыми представителями православной западно-русской шляхты как кандидат на польскую корону — в целях совместной борьбы Речи Посполитой и Русского Царства против турок и крымских татар. Но, в целом, шляхта предпочла кандидатуру венгра Стефана Батория, поддержанного Турцией.

В 1579 царевич написал житие, службу и похвальное слово святому Антонию Сийскому (в год его канонизации). Его текст представлял собой риторическую переделку жития, написанного иноком Ионой, музыка была сочинена царевичем[5].

Браки

Женат был три раза:

  1. Евдокия Сабурова (15711572),
  2. Феодосия Соловая (15751579), обе пострижены в монастырь из-за бездетности по приказу отца, хотя «сын об этом сокрушался»[6].
  3. Елена Шереметева (1581)[7].

Приближаясь уже к совершенному возрасту, достигнув без трёх тридцати лет своей жизни, он по воле отца был уже в третьем браке, и такая частая перемена его жен случалась не потому, что они умирали в зрелом возрасте, но из-за гнева на них их свекра, — они им были пострижены…[8]

Временник дьяка Ивана Тимофеева

Смерть

В 1581 году Иван Грозный в письме Н. Р. Захарьину-Юрьеву и А. Я. Щелканову написал, что не сможет приехать в Москву из-за болезни сына:

… которого вы дня от Нас поехали и того дни Иван сын разнемогся и нынече конечно болен и что есма с вами приговорили, что было Нам ехати к Москве в середу заговевши и нынече Нам для сыновни Ивановы немочи ехати в середу нельзя… а Нам докудова Бог помилует Ивана сына ехати отсюда невозможно[9].

О смерти царевича Ивана Ивановича сообщается в русских летописях. Московский летописец под 7090 годом сообщает: «Преставися Царевич Иван Иванович»[10]. В Новгородской IV летописи указано: «Того же [7090] году преставися Царевич Иван Иванович на утрени в слободе…»[11]. В Морозовской летописи написано: «Не стало Царевича Ивана Ивановича». Пискаревский летописец сообщает: «В 12 час нощи лета 7090 ноября в 17 день: преставление Царевича Ивана Ивановича».

По наиболее популярной версии, царевич был смертельно ранен отцом во время ссоры в Александровской слободе в ноябре 1581 года (согласно распространённой точке зрения, ссора произошла 14 ноября, а царевич умер 19 ноября, но ряд источников дают другие даты).

В Мазуринском летописце сообщается:

Лета 7089 государь царь и великий князь Иван Васильевич сына своего большаго, царевича князя Ивана Ивановича, мудрым смыслом и благодатью сияющаго, аки несозрелый грезн дебелым воздухом оттресе и от ветви жития отторгну осном своим, о нем же глаголаху, яко от отца ему болезнь, и от болезни же и смерть.

Временник дьяка Ивана Тимофеева содержит следующие сведения о смерти царевича: «так как некоторые говорят, что жизнь его угасла от удара руки отца за то, что он хотел удержать отца от некоторого неблаговидного поступка»[8].

Следующую версию излагал папский легат Антонио Поссевино: в ноябре 1581 года в Александровской слободе Иван Грозный застал свою невестку Елену, лежащей на скамье в одной исподней одежде[12].

Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно её посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил её по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нём, что на следующую ночь она выкинула мальчика.

В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах:

«Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве». Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романовичем, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесен в Москву при всеобщей скорби.

— Антонио Поссевино, «Исторические сочинения о России»[13]

Российский историк князь Михаил Михаилович Щербатов, рассматривая разные версии смерти Ивана Ивановича, считает версию Поссевино наиболее вероятной[14].

Француз на русской службе Жак Маржерет писал: «Ходит слух, что старшего (сына) он (царь) убил своей собственной рукой, что произошло иначе, так как, хотя он и ударил его концом жезла… и он был ранен ударом, но умер он не от этого, а некоторое время спустя, в путешествии на богомолье»[15].

Версию о смерти в результате удара жезлом отца приняли в своё время Щербатов[16], Николай Карамзин и другие известные русские историки. Создание Репиным популярной картины «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» сделало эту точку зрения хрестоматийной.

Исаак Масса писал более обтекаемо: «Иван умертвил или потерял своего сына», что однако свидетельствует о действительно ходивших слухах.

Экспертиза

В 1963 году в Архангельском соборе Московского Кремля было произведено вскрытие гробниц царя Ивана Васильевича и царевича Ивана Ивановича. Последовавшие достоверные исследования, медико-химические и медико-криминалистические экспертизы останков царевича показали, что в 32 раза превышено допустимое содержание ртути, в несколько раз мышьяка и свинца. Главный археолог Кремля, доктор исторических наук Т. Д. Панова пишет: «… с чем связано такое повышенное содержание (мягко говоря) ртути, мышьяка, да и свинца — остается только гадать»[17].

Череп, найденный при вскрытии захоронения Ивана Ивановича, был в очень плохом состоянии из-за распада костной ткани. По этой причине антрополог Михаил Герасимов, сделавший скульптурный портрет Ивана Грозного и Федора Иоанновича, не смог создать реконструкцию по черепу царевича Ивана[18][19][20].

Критика

История о том, что царевич был убит собственным отцом, подвергается постоянной критике. Во время Российской империи — как наносящая ущерб репутации носителю царской власти; в более позднее время — защитниками «репутации» царя Ивана (см. Вопрос о канонизации Ивана Грозного).

В 1903 году академик Н. П. Лихачев[21] сделал вывод, что Царевич Иоанн скончался в Александровской слободе после 11-дневной болезни, казавшейся поначалу не опасной.

Современный православный публицист С. В. Фомин версии иностранцев об убийстве царевича называет сплошной мюнхгаузеаной: «одно предположение (о якобы имевшей место перед кончиной ссоры и времени протекания предсмертной болезни) сменяется другим, противореча одно другому»[22].

Эта же тенденция[какая?] приводит к критике картины «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» и петициям убрать её из Государственной Третьяковской галереи.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2710 дней]

Захоронение

Царевич похоронен в Архангельском соборе вместе со своим отцом и братом Федором, в правой части алтаря, за иконостасом собора.

Иван Грозный «ещё при жизни приготовил себе место погребения в диаконнике Архангельского собора, превратив его в придельную церковь-капеллу. В ней впоследствии нашли упокоение сам царь и два его сына Иван Иванович и Фёдор Иванович. Фрески усыпальницы — то немногое, что сохранилось от первоначальной живописи XVI в. Здесь в нижнем ярусе представлены композиции „Прощание князя с семьей“, „Аллегория Внезапной смерти“, „Отпевание“ и „Погребение“, составляющие единый цикл. Он был призван напоминать самодержцу о нелицемерном суде, о тщете мирской суеты, о непрестанном памятовании смерти, не разбирающей „есть ли нищ, или праведен, или господин или раб“»[23].

Царем Михаилом Федоровичем к его гробу была вложена золотая братина с надписью: «Братина Государя Царя и Великого Князя Михаила Федоровича всея Руси Самодержца. Зделана з золото черново, которая стоит на гробу Благовернаго Царевича Князя Ивана Ивановича».

Напишите отзыв о статье "Иван Иванович (царевич)"

Примечания

  1. Флоря Б. Н. Иван Грозный. М., 1999. С. 374—375.
  2. [psrl.csu.ru/toms/Tom_21.shtml Книга Степенная царского родословия]
  3. Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. — М.: «Индрик», 2006. — 904 с. — 1000 экз. — ISBN 5-85759-339-5. С. 217
  4. Литвина… Там же. С. 206
  5. Мещерина Е.Г. Музыкальная культура средневековой Руси. — М., 2007.
  6. [www.krotov.info/acts/16/possevino/022.html Антонио Поссевино. Исторические сочинения о России]
  7. И в том году преставился царевич Иван Иванович всея Руси, а был женат тремя браки: 1 — царица Евдокея Богданова дочь Юрьевича Сабурова, пострижена в Покровском монастыре, во иноцех Александра; 2 — царица Феодосия Михайлова дочь Соловова, с Рязани, пострижена на Белоозере, во иноцех Парасковия; 3 — царица Елена Иванова дочь Васильевича Шереметева, после царевича пострижена в Новом монастыре, во иноцех Леонида, и государь дал ей в вотчину город Лух да волость Ставрову
  8. 1 2 [www.vostlit.info/Texts/rus10/Timofeev/frametext1.htm Временник дьяка Ивана Тимофеева]
  9. Лихачёв, Н. П. Дело о приезде в Москву А. Поссевино. — СПб., 1903. — С. 58.
  10. Полное собрание русских летописей. — М., 1978. Т.XXXIV. С. 228
  11. Полное собрание русских летописей. — М., 2000. Т. V, вып. 2: Псковские летописи. С. 263.
  12. Женская одежда того времени обычно состояла из двух сорочек: нижней (рубашка) и верхней (платье), и телогреи. Верхняя сорочка (платье) была одеждой чисто домашней, показаться в ней перед посторонними людьми, особенно перед мужчинами, считалось очень неприличным (Забелин И. Домашний быт русских цариц. — М., 1901, с. 515—516).
  13. [www.krotov.info/acts/16/possevino/041.html Антонио Поссевино. Исторические сочинения о России]
  14. Князь М. М. Щербатов. [www.runivers.ru/upload/iblock/3eb/sherbatov%20-%20istoriya5-3.pdf История Российская с древнейших времен]. — СПб., 1789, Т. 5, ч. 3. С. 120—126.
  15. Маржерет Ж. Состояние Российской империи и Великого княжества Московского. — В кн.: Россия XV—XVII вв. глазами иностранцев. — Л.: Лениздат, 1986, с. 232.
  16. «…кончина старшего его сына, царевича Иоанна, убиенного от руки его» (Князь М. М. Щербатов. История Российская с древнейших времен]. — СПб., 1789, Т. 5, ч. 3. С. 121.
  17. Панова Т. Д. Кремлёвские усыпальницы. История, судьба, тайны. — М., 2003. С. 68, 69, 71.
  18. [liberea.gerodot.ru/a_quest/gerasimov01.htm Герасимов М. М. «Документальный портрет Ивана Грозного»]
  19. [www.russk.ru/st.php?idar=27005 Гробокопатели в Кремле. Часть 2]
  20. [vmeste.org/prime/prime_mistages4.htm Иван Грозный. Душегуб, растлитель… святой?]
  21. Лихачев Н. П. Дело о приезде в Москву А. Поссевино. — СПб., 1903. С. 50—61
  22. С. В. Фомин. Правда о первом русском Царе. — М.: «Русский издательский центр», 2012. С. 185
  23. [www.kreml.ru/ru/museums/archangel/burial-vault/Ivan_Grozniy/ Захоронения Ивана Грозного и его сыновей]

Литература

Ссылки

  • [www.biogr.ru/biography/?id_rubric=12&id=5998 Биография Иоанна Иоанновича]

</center>

Отрывок, характеризующий Иван Иванович (царевич)

Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.