Иван Ребров (певец)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Ребров
Основная информация
Имя при рождении

Ханс-Рольф Рипперт Hans-Rolf Rippert

Дата рождения

31 июля 1931(1931-07-31)

Место рождения

Шпандау, Германия

Дата смерти

27 февраля 2008(2008-02-27) (76 лет)

Место смерти

Франкфурт-на-Майне

Страна

Германия Германия

Профессии

певец

Жанры

опера, народная музыка

Ива́н Ребро́в (нем. Ivan Rebroff, при рождении Ханс-Рольф Рипперт, нем. Hans-Rolf Rippert; 31 июля 1931, Шпандау, Германия — 27 февраля 2008, Франкфурт-на-Майне) — сценическое имя немецкого певца (бас), с диапазоном голоса в четыре октавы[1]. Исполнял русские песни и романсы, народные песни многих других стран, оперные партии и литургии.





Биография

Ребров родился в Шпандау в семье немецкого инженера. Его мать, Наталья Нелина, хорошо знала Фёдора Шаляпина. Детство провёл в городе Халле, где пел в городском хоре. Когда к власти пришли нацисты, семья эмигрировала и вернулась в страну только в 1953 году.

Учился пению в Государственной высшей школе музыки в Гамбурге (19511959) как лауреат стипендии Фулбрайта, а также брал уроки у известного баса Александра Кипниса. В 1958 году он победил в институтском конкурсе пения. В 1954 году был принят в Черноморский казачий хор, которым руководил в тот период Андрей Иванович Шолух (1895—1979). Именно Шолух подал ему идею взять сценический псевдоним «Ребров», переведя на русский фамилию и имя его отца, инженера из Гессена Пауля Рипперта (нем. die Rippe — 'ребро'), заметив: «Иван Павлович, если хочешь сделать карьеру с русскими песнями, — пой только по-русски!»

Знаком был Ребров и с казаками из Уральского казачьего хора и особенно с Хором донских казаков под управлением Сергея Жарова (1897—1985), переняв у них многие вокальные приёмы, оттачивая своё вокальное мастерство и умение брать как самые высокие ноты (фа-соль второй октавы) и предельно низкие, свойственные русским басам-октавистам (ля-соль-фа контроктавы). Победив на конкурсе молодых талантов в Мюнхене, он получил трёхгодичный контракт на работу в Гельзинкирхенском оперном театре, где с успехом исполнял партии Дона Базилио, Короля Генриха, Бориса Годунова и многих других, с успехом выступал он и во Франкфурте-на-Майне. Однако оперная карьера Ивана Реброва, о которой певец так мечтал, не задалась: в ноябре 1967 года на одном из показов оперетты Жака Оффенбаха «Орфей в аду» он порвал ахиллово сухожилие, и врачи предписали полный покой. В период вынужденного простоя певец записал пластинку с несколькими русскими песнями, среди них была и «Легенда о двенадцати разбойниках», которая в начале 1968 года прозвучала на радио в одной музыкальной передаче. Мгновенно посыпались сотни писем с просьбой рассказать о певце с таким уникальным голосом. Осенью того же года банкир Ротшильд, в поисках главного героя для постановки мюзикла «Тевье из Анатевки» («Скрипач на крыше») по повести Шолом-Алейхема, остановил свой выбор на Реброве, что стало поворотным этапом в его карьере. В Париже в театре Мариньи на Елисейских полях французская версия этого мюзикла с Ребровым в партии Тевье-молочника выдержала более 1400 представлений. С этого начались незабываемые мировые турне Реброва по всему миру с русским репертуаром в сопровождении ансамблей «Чайка» и «Тройка».

В год певец давал до 300 концертов. Свободно владея пятью языками, в том числе и русским, Ребров распространял и популяризировал русские песни и романсы по многим странам. Трижды певец бывал в Советском Союзе, дважды — неофициально, в качестве туриста в начале 1970-х годов, а в весной 1989 года по приглашению Михаила Горбачёва состоялся первый сольный концерт Реброва в Москве во Дворце Спорта «Динамо» в сопровождении Оркестра народных инструментов им. Н. П. Осипова.

С 1975 года Ребров жил попеременно то в собственном замке в Германии в районе Таунусских гор, то на личной вилле на греческом острове Скопелос в Эгейском море, в 1991 году певцу было присвоено звание Почётного гражданина этого острова. В Германии в 1985 году Ребров был награждён орденом «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия». За свою карьеру певец записал 49 золотых и 1 платиновый диск, провёл множество шоу на немецком телевидении, снялся в ряде фильмов. Несмотря на ухудшающееся здоровье (диабет и проблемы с сердцем), до последних дней он продолжал давать концерты, выступал в залах и церквях, всё больше отдавая предпочтение духовным кантатам и ариям, был гостем многих телевизионных передач. Свой последний концерт он дал в венской Вотивкирхе в декабре 2007 года.

Несмотря на шокирующий некоторых иностранцев облик «русского медведя» — в неизменной меховой шапке, собольей шубе и расшитой косоворотке, Ребров был очень популярен в Германии и Западной Европе. «Всей душой я русский, моё сердце принадлежит России!» — говорил певец в редких интервью.

На протяжении своей карьеры Ребров заработал внушительное состояние. В интервью «Радио Свобода» он сказал: «Я напел на двадцать жизней!», однако накопительство и жадность ему не были свойственны. По словам Бориса Рубашкина: «Иван за всю жизнь ни с кем не испортил отношений, не рассорился. Дурных слухов о нём тоже почти не было». Страдая много лет от хронического сахарного диабета, что ускорило его уход из жизни, он много сил отдавал проведению благотворительных мероприятий. Он составил объёмное завещание, в котором часть состояния завещал Ирме Вебер (совладелице «Концертного бюро Ивана Реброва» и его собственной звукозаписывающей студии «Elisar Records» в Оффенбурге), а другую — большую, на благотворительные цели и пожертвования. Заключив посмертный договор с десятками европейских издательств, он продолжил свою благотворительность: с определённой периодичностью продолжают выпускаться диски, средствами от продажи которых финансируются фонды помощи больным сахарным диабетом и научные разработки в этой области. Во избежание злоупотреблений и коррупции, адвокаты-инкогнито контролируют коммерческую сторону всех договоров.

Ребров завещал развеять свой прах над Эгейским морем, но в апреле 2008 года урна с прахом исчезла.

Семья

Единокровный брат Реброва, летчик люфтваффе Хорст Рипперт (1922—2013), сбил самолет Антуана де Сент-Экзюпери в бою во время Второй мировой войны.[2]

Наследие

Ребров — универсальный певец с необычайно подвижным голосом. До сих пор в разных источниках благодаря этой особенности Реброва указывают то как баритона, то как бас-баритона, то как баса. Но факт остается фактом, что Ребров обладал способностью запросто менять свой голос в зависимости от песни. Иван Ребров выпустил 49 золотых и 1 платиновый диск, из которых 36 посвящены русскому фольклору. Концерт, прошедший 5 октября 1982 года в Сиднее, был полностью снят на видео.

Пластинки

1968

  • Folk Songs from Old Russia (Volksweisen aus dem alten Russland)
  • Folk Songs from Old Russia Volume II (Volksweisen aus dem alten Russland 2)
  • Original russische Liebeslieder
  • Na Sdarowje
  • Slawische Seele (Compilation album shared with Tatjana Ivanow & Dunja Rajter)

1969

  • Beim Klang der Balalaika,Au son des Balalaikas (French version of Beim Klang der Balalaika)
  • Abendglocken (Compilation)
  • Russische Weihnacht mit Ivan Rebroff
  • A Russian Christmas
  • Un Violon sur le toit (французская версия мюзикла «Скрипач на крыше» Джерри Бока по повести Шолом-Алейхема «Тевье-молочник»)
  • Russische Party («Live» album)
  • Festliche Weihnacht
  • A Festive Christmas (Festliche Weihnacht re-issue)
  • A Russian Christmas (English version of Russische Weihnacht?)

1970

  • Somewhere My Love (English language versions)
  • Kosaken müssen reiten (German language versions)
  • Ivan Rebroff (Compilation?)

1971

  • The Best of Ivan Rebroff (Compilation)
  • Sing vir ons (South African album)
  • Vir Jou Suide-Afrika (South African album)
  • Ivan Rebroff (Opera)
  • Kalinka (Soundtrack from L’Homme qui vient de la Nuit)
  • Mein Russland, du bist schön (German language versions)
  • Starportrait (Compilation)
  • Zwischen Donau und Don (with Dunja Rajter)

1972

  • Erinnerungen an Russland (Russian language versions)
  • The Best of Ivan Rebroff Volume II (Compilation)

1973

  • Lieder der Welt (Folk songs from around the world)
  • Mein Altes Russland (lushly arranged Russian folk songs)
  • 25 Greatest Russian Melodies (Compilation with Tatiana Ivanov (2 duets))
  • 20 Greatest Hits (Compilation)

1974

  • Russische Party 2 («Live» album)

1975

  • Ivan Rebroff at Carnegie Hall (Live at Carnegie Hall)
  • Reich Mir Die Hand
  • Russische Lieder Von Liebe und Tod

1977

  • Midnight in Moscow (Russian language versions)
  • Komm mit nach Hellas (German language versions of Greek songs)

1978

  • Mitternacht in Moskau (German version of Midnight in Moscow)

1979

  • Ave Maria
  • Die Ivan Rebroff Versameling (Compilation of South African tracks)

1980

  • Zauber einer großen Stimme 20 Unvergängliche Welterfolge
  • Zauber einer größen stimme Seine Grossten Welterfolge
  • Die schönsten lieder dieser Welt (Ivan Rebroff singt 20 unvergängliche Melodien)
  • Katharina und Potemkin (TV Musical/Operetta)

CD

2002

  • Meine Reise um die Welt
  • The Great Ivan Rebroff

2003

  • Seine Grössten Welterfolge
  • Best of Ivan Rebroff
  • Golden Stars

Сборники

  • Festliche Weihnachten
  • The Art of Ivan Rebroff
  • The Best of Russian Folk Songs Vol. 1
  • The Best of Russian Folk Songs Vol. 2
  • Erinnerungen an das letzte Jahrhundert (Memories of the Last Century)
  • Der Zarewitsch
  • Die Fledermaus
  • Weihnachten mit Ivan Rebroff
  • Die schönste stimme Rußlands
  • Kosakentraume

Напишите отзыв о статье "Иван Ребров (певец)"

Примечания

  1. [books.google.fr/books?id=3XGAeFx2EiIC&q=Ivan+Rebroff&dq=Ivan+Rebroff&lr=&pgis=1. The Guinness Book of Records, 1993]
  2. [www.izvestia.ru/news/334375 Брат немецкого певца Ивана Реброффа — Хорст Рипперт: «Я сбил самолет Антуана де Сент-Экзюпери»]

Ссылки

  • [www.ivan-rebroff.de/index2.htm#unten Официальная страница]
  • [home.san.rr.com/vanpelt92117/ Фан-сайт]
  • [www.peoples.ru/art/music/national/rebrov/ Биография] (рус.)
  • [www.vostokinform.ru/phonograf/other/rebroff/ Интервью] (рус.)

Отрывок, характеризующий Иван Ребров (певец)

Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)