Иван Сусанин

Иван Сусанин
М. И. Скотти «Подвиг Ивана Сусанина» (1851)
Род деятельности:	сельский староста
Дата рождения:	конец XVI века
Место рождения:	д. Деревеньки или Деревнищи (ныне Сусанинский район Костромской области)
Подданство:	Россия (Московское государство)
Место смерти:	близ села Домнино (ныне Сусанинский район Костромской области)
Дети:	дочь Антонида

Ива́н Суса́нин (конец XVI века (?), деревня Деревеньки или Деревнищи (?) — 1613) — русский национальный герой, крестьянин из села Домнино (ныне в Сусанинском районе Костромской области).

История подвига

О жизни Ивана Сусанина не известно в точности почти ничего. Сусанин был крепостным дворян Шестовых, проживавшим в селе Домнино, центре довольно крупной вотчины (примерно в 70 верстах к северу от Костромы). Согласно преданиям, родом Сусанин был из находившейся неподалёку от Домнина деревни Деревеньки. Протоиерей А. Д. Домнинский, ссылаясь на бытовавшие в Домнине предания, первым указал, что Сусанин был не простым крестьянином, а вотчинным старостой. Позже некоторые авторы стали именовать Сусанина приказчиком (посельским), управляющим домнинской вотчиной Шестовых и живущим в Домнине при боярском дворе. Поскольку о его жене ни в документах, ни в преданиях никак не упоминается, а его дочь Антонида была замужем и имела детей, можно полагать, что он был вдовцом в зрелом возрасте.

Согласно царской грамоте от 30 ноября (10 декабря) 1619 года, поздней зимой 1613 года уже наречённый Земским собором царь Михаил Романов и его мать, инокиня Марфа, жили в своей костромской вотчине, в селе Домнино. Зная об этом, польско-литовский отряд пытался отыскать дорогу к селу, чтобы захватить юного Романова. Недалеко от Домнина они встретили вотчинного старосту Ивана Сусанина и приказали показать дорогу. Сусанин согласился, но повел их в противоположную сторону, к селу Исупову, а в Домнино послал своего зятя Богдана Собинина с известием о грозящей опасности. За отказ указать верный путь Сусанин был подвергнут жестоким пыткам, но не выдал места убежища царя и был изрублен поляками «в мелкие куски» на Исуповском (Чистом) болоте или в самом Исупове. Михаил Фёдорович и инокиня Марфа нашли спасение в Костромском Ипатьевском монастыре.

Доказательством реальности подвига Ивана Сусанина считается царская грамота от 30 ноября (10 декабря) 1619 года о даровании зятю Сусанина Богдану Собинину половины деревни с «обелением» от всех податей и повинностей «за службу к нам и за кровь, и за терпение…»:

… Как мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Фёдорович всея Руси, в прошлом году были на Костроме, и в те годы приходили в Костромской уезд польские и литовские люди, а тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина литовские люди изымали, и его пытали великими немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Фёдорович всея Руси были, и он, Иван, ведая про нас, великого государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти …

— [historydoc.edu.ru/catalog.asp?cat_ob_no=15897 Жалованная грамота царя Михаила Фёдоровича наследникам Ивана Сусанина. 30 ноября 1619 ]

Последующие жалованные грамоты 1633 и 1644 годов («вдове Сабинина Антониде с детьми») и подтвердительная грамота 1691 года (потомкам Сусанина, живущим в дер. Коробовой, «и их детям и внучатам и правнучатам и в род их во веки неподвижно»), льготные указы 1723 и 1724 годов («Андрею Семенову с братом»), 1731 («Ивану Лукоянову Сабинину»), подтвердительные грамоты 1741 и 1767 года («всем потомкам Сусанина, жившим в дер. Коробовой»), за исключением последней — 1837 года («Коробовским белопашцам»), повторяют слова грамоты 1619 года. В летописях, хрониках и других письменных источниках XVII века почти ничего не говорилось о Сусанине, но предания о нём существовали и передавались из рода в род.

Официальный культ Сусанина и его критика

Времена Российской империи

Визит Екатерины II в Кострому в 1767 году положил начало официальной традиции: упоминать Сусанина как спасителя Михаила — основателя династии Романовых; именно в таком ракурсе был описан подвиг Сусанина костромским архиереем Дамаскиным в его приветственной речи императрице. В «Словаре географическом Российского государства» А. М. Щекатова (1804 год) Сусанин предстает как спаситель царской особы, а в 1812 году С. Н. Глинка прямо возвёл Сусанина в идеал народной доблести и самопожертвования. В качестве бесспорного героя Отечества Сусанин отныне становится непременным персонажем учебников по истории. Следует отметить, что беллетризованная статья Глинки не опиралась ни на какие историографические источники, что позже дало возможность Н. И. Костомарову язвительно назвать всю историю подвига «анекдотом», который «сделался более или менее общепризнанным фактом». Интерес к Сусанину особенно усилился в царствование Николая I, при котором прославление Сусанина приобрело официальный характер и стало одним из проявлений государственной политики. Личности и подвигу Сусанина был посвящён целый ряд опер, стихотворений, дум, драм, повестей, рассказов, живописных и графических произведений, многие из которых стали классическими. История подвига идеально соответствовала идеологической формуле «Православие, самодержавие, народность». Кроме того, сусанинский культ формировался во время подавления польского восстания 1830—1831 гг., когда стал востребован образ крестьянина-патриота, отдавшего жизнь за государя.

Ни один царский дом не начинался так необыкновенно, как начался дом Романовых. Его начало было уже подвиг любви. Последний и низший подданный в государстве принес и положил свою жизнь для того, чтобы дать нам царя, и сею чистою жертвою связал уже неразрывно государя с подданным.

— Гоголь Н. В. Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве / [az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0160.shtml Выбранные места из переписки с друзьями]

В 1838 году Николаем I был подписан указ о даровании центральной площади Костромы имени Сусанинская и возведении на ней памятника «во свидетельство, что благородные потомки видели в бессмертном подвиге Сусанина — спасении жизни новоизбранного русской землей царя через пожертвование своей жизни — спасение православной веры и русского царства от чужеземного господства и порабощения».

Казённый сусанинский культ не мог не порождать и общественного неприятия, выражаемого зачастую в крайних, нигилистических формах. В годы реформ Александра II переоценке подверглись многие ценности николаевской эпохи, в том числе прославление Сусанина. Официальная версия подвига Сусанина, идеологически и историографически оформленная в правление Николая I, впервые была подвергнута критике и открытому высмеиванию в статье профессора Петербургского университета Н. И. Костомарова «Иван Сусанин», вышедшей в феврале 1862 года в журнале «Отечественные записки». Не отрицая существования личности Сусанина, автор утверждал, что общепринятая версия о сусанинском подвиге является позднейшим вымыслом. Костомаров писал: «В истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится новоизбранный царь Михаил Федорович, — остаётся под сомнением…».

Страдание Сусанина есть происшествие, само по себе очень обыкновенное в то время. Тогда козаки бродили по деревням и жгли и мучили крестьян. Могло быть, что разбойники, напавшие на Сусанина, были такого же рода воришки, и событие, столь громко прославленное впоследствии, было одним из многих в тот год. Чрез несколько времени зять Сусанина воспользовался им и выпросил себе обельную грамоту.

— Костомаров Н. И. Иван Сусанин / Русская история в жизнеописаниях её деятелей

Сусанинский подвиг был также критически рассмотрен в исследованиях С. М. Соловьёва и М. П. Погодина. Соловьёв, например, считал, что Сусанина замучили «не поляки и не литовцы, а казаки или вообще свои русские разбойники». Он после кропотливого изучения архивов доказал, что никаких регулярных войск интервентов в тот период поблизости от Костромы не было. М. П. Погодин, напротив, резко оппонировал Костомарову, обвиняя того в предвзятости и игнорировании исторических документов: «Г. Костомарову дела нет до таких естественных рассуждений. Он оставляет их в стороне, и для возбуждения сомнения об истории Сусанина принимается разбирать, сравнивать и опровергать, одно за другим, рассказы новейших писателей, — таких историков, как С. Н. Глинка и Щекатов... (уж прибавить бы ему для разбора и либретто из оперы „Жизнь за Царя“, которое не уступает ни Щекатову, ни Глинке!).»

С конца 1870-х и особенно в 1880-е годы, с открытием исторических обществ и губернских архивных комиссий, стали обнаруживаться новые сведения о подвиге Сусанина, открылись почти современные ему «Записки» и многочисленные рукописные «предания» XVII и XVIII веков, в которых очевидно преклонение писавших перед подвигом. Наиболее значительный вклад в развитие историографии Смутного времени внесли работы костромских краеведов, таких как А. Д. Домнинский, В. А. Самарянов, Н. Н. Селифонтов и Н. Н. Виноградов.

Советское время

После Октябрьской революции Сусанин попал в разряд «слуг царей». Ленинский план монументальной пропаганды предусматривал снятие памятников, «воздвигнутых в честь царей и их слуг»: уже накануне первой годовщины революции в 1918 году началось разрушение памятника Сусанину в Костроме. В массовой пропаганде 1920—1930-х годов основной упор делался на то, что подвиг Сусанина — это миф. Однако в конце 1930-х годов произошла фактическая «реабилитация» Сусанина наряду с Кузьмой Мининым, Дмитрием Пожарским, Александром Невским, Дмитрием Донским и даже монархами Иваном Грозным и Петром Великим. В 1938 году вновь началось возвеличивание Сусанина как героя, отдавшего жизнь за Отчизну.

Подвиг Ивана Сусанина, отказавшегося изменить Родине, и за это зарубленного поляками воплотил заветное стремление русского народа к ограждению своей национальной независимости

— Самойлов В. Кострома в середине XVIII века. // Северная Правда. 21.07.1938 [susanin.kostromka.ru/218.php Цит. по]

О том, что подобное решение было принято на высшем политическом уровне, свидетельствует возобновление в 1939 году в Большом театре посвящённой Сусанину оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя». Опера получила новое название «Иван Сусанин» и новое либретто. Следует отметить ещё один факт того, какое значение стали придавать сусанинскому поступку: в конце лета 1939 года в честь Сусанина был переименованы районный центр и район, на территории которого он жил и погиб.

В советской исторической науке оформились две параллельные точки зрения на подвиг Сусанина: первая, более «либеральная» и восходящая к дореволюционной традиции, признавала факт спасения Сусаниным Михаила Романова; вторая, тесно связанная с идеологическими установками, категорически этот факт отрицала, считая Сусанина героем-патриотом, подвиг которого не имел никакого отношения к спасению царя. Обе указанные концепции просуществовали до конца 1980-х годов, когда с крахом советской власти «либеральная» точка зрения окончательно взяла верх.

В украинской литературе поддерживается точка зрения, что прообразом Ивана Сусанина был казак-разведчик Никита Галаган, который 16 мая 1648 года в ходе Корсунской битвы по заданию Богдана Хмельницкого дезинформировал шляхтичей и привел их войско в подготовленную засаду, что дало возможность казакам атаковать врага в невыгодных для него условиях. Следует отметить, что реальность Сусанина подтверждается царской грамотой, появившейся почти на 30 лет раньше даты подвига Галагана.

Увековечение памяти

Памятник 1851 года

В 1835 году указом Николая I центральная площадь Костромы была переименована из Екатеринославской в Сусанинскую. 14 (26) марта 1851 года в её центре был установлен памятник по проекту академика В. И. Демут-Малиновского: гранитная колонна на четырёхугольном пьедестале была увенчана бюстом юного царя, на груди которого ярко выделялся позолоченный крест. У основания колонны располагалась коленопреклонённая фигура Сусанина, слева от которого лежали две жалованные грамоты его потомству. На колонне были укреплены двуглавый орёл и герб Костромской губернии. На передней стороне постамента был вделан барельеф, изображающий сцену гибели Сусанина; на задней стороне постамента — надпись: «Ивану Сусанину, за Царя, — спасителя веры и царства, живот свой положившему. Благодарное потомство». Памятник был окружен фонарными столбами и решёткой, украшенной доспехами и двуглавыми орлами.

В 1918 году с памятника были сброшены бюст Михаила и скульптура Сусанина, тогда же Сусанинская площадь была переименована в площадь Революции (историческое название возвращено в 1992 году). Окончательное уничтожение памятника произошло в 1934 году.

Памятник 1967 года

В 1967 году в Костроме был установлен новый памятник Сусанину, созданный скульптором Н. А. Лавинским возле Молочной горы, над съездом к Волге. Памятник лишён монархических и религиозных символов. Композиция проста: фигура крестьянина в долгополой одежде стоит на массивном цилиндрическом постаменте. Фигура и облицовка постамента изготовлены из белого известняка. На постаменте надпись: «Ивану Сусанину — патриоту Земли Русской». Со времени представления проекта памятник критикуется как «дисгармоничный» облику центра Костромы.

Другие памятники

Иван Сусанин изображён на памятнике Михаила Микешина «Тысячелетие России» в Новгороде (1862).

Бронзовая фигура умирающего Ивана Сусанина, над которым склонялась фигура женщины — аллегорическое изображение России, была включена скульптором А. Адамсоном в ансамбль памятника в честь 300-летия дома Романовых в Костроме.

В 1988 году на холме над Чистым болотом, на месте бывшей деревни Анфёрово, был установлен памятный знак — огромный валун с надписью: «Иван Сусанин 1613».

Прочее

27 августа 1939 года вышел указ Президиума Верховного Совета РСФСР, гласивший: «Переименовать Молвитинский район Ярославской области в Сусанинский район и его центр, село Молвитино, в село Сусанино». Иван Сусанин изображён на гербе и флаге района. В селе Сусанино в здании Воскресенской церкви находится музей подвига Ивана Сусанина.

Центральная площадь Костромы называется Сусанинской (1835—1918, восст. в 1992 году). В различных населённых пунктах государств бывшего СССР имеются улицы Ивана Сусанина.

В разное время имя Ивана Сусанина носили российские и советские суда:

• ледокольный пароход-паром (также «Минто» (Minto), «Лейтенант Дрейер»),
• морской учебно-пассажирский пароход (бывший Ruegen),
• пассажирский речной теплоход,
• балкер (тип «Дмитрий Донской») (1981),
• ледокольный пограничный сторожевой корабль проекта 97П (1973).

Образ Ивана Сусанина использовался в символике молодёжного образовательного форума «Патриот», проводившегося в 2009—2012 годах в Костромской области.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Барельеф на постаменте памятника царю Михаилу Фёдоровичу и крестьянину Ивану Сусанину в Костроме. Фото В. Н. Кларка (1908)

• 1000 Susanin.jpg

  Иван Сусанин на Памятнике «1000-летие России» в Великом Новгороде (1862).

• AdamsonAmandus.jpg

  Скульптор А. Адамсон за работой над фигурой Ивана Сусанина для памятника в честь 300-летия дома Романовых

• Mikhail Nesterov 025.jpeg

  М. В. Нестеров «Видение Ивану Сусанину образа Михаила Фёдоровича», 1906

• RR5111-0091R.gif

  Монета Банка России — Серия: «Искусство», 225-летие Большого театра, Иван Сусанин, 3 рубля, реверс (2001)

• PSKR-IvanSusanin(DN-SN-85-07195).jpg

  Ледокольный ПСКР проекта 97П «Иван Сусанин», май 1985 года

• Coat of Arms of Susanino rayon (Kostroma oblast).png

  Герб Сусанинского района Костромской области

Образ Сусанина в искусстве и фольклоре

Ивану Сусанину и его подвигу посвящены произведения музыкального, изобразительного и словесного искусства: опера М. И. Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»), опера К. А. Кавоса («Иван Сусанин»), дума К. Ф. Рылеева «Иван Сусанин», драма Н. А. Полевого «Костромские леса», картина М. И. Скотти «Подвиг Ивана Сусанина», картина М. В. Нестерова «Видение Ивану Сусанину образа Михаила Фёдоровича» и др.

Куда ты завел нас? — лях старый вскричал.
Туда, куда нужно! — Сусанин сказал. —
Убейте, замучьте! — моя здесь могила!
Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы нашли:
Их нет и не будет на русской земли!
В ней каждый Отчизну с младенчества любит
И душу изменой свою не погубит.

— К. Ф. Рылеев «Иван Сусанин»

Образ Сусанина нашёл своё отражение в фольклоре. Как обычно и бывает, официальной героизации противопоставляется ирония, нелепость, абсурдность ситуации, а сам Сусанин в анекдотах из фигуры трагической превращается в комического героя, почти современника: то в хитроумного мужичка, «ловко обманувшего поляков», то в проводника-простофилю, заплутавшего в лесах вместе с «интуристами».

• Книжные новинки: Иван Сусанин «Как завести друзей».
• Иван Сусанин полякам: «Водки не обещаю, но погуляем хорошо».
• Из воспоминаний одноклассников: «Иван Сусанин ещё в школе был заводилой».
• Иван Сусанин был прирождённым лидером, способным повести за собой людей.
• Институт полупроводников имени Ивана Сусанина.

— [anekdot.ru/tags/%D1%F3%F1%E0%ED%E8%ED Анекдоты про Ивана Сусанина]

Интересные факты

• По сообщениям прессы, в 2003 году в некрополе села Исупово были обнаружены останки, предположительно принадлежащие Ивану Сусанину. Однако профессиональные историки оспаривают подлинность находки.
• По данным прессы, в том же году в окрестностях села Исупово археологами была исследована поляна, расположенная на месте бывшего болота, пересохшего в прошлом столетии. При этом были сделаны находки в виде 40 нательных католических и одного православного крестика, причем последний был перерублен.
• Отчество Осипович является вымышленным. В источниках XVII века ни о каком отчестве Сусанина не упоминается (официальных отчеств крестьянам тогда и не было положено). Если бы отца Сусанина действительно звали Осипом (Иосифом), то тогда его фамилия (прозвание) была бы Осипов, а не Сусанин.
• С подвигом Ивана Сусанина сравнивался поступок ремесленника Осипа Комиссарова, спасшего в 1866 году от покушения императора Александра II. Родное село Комиссарова, Молвитино (ныне пос. Сусанино), находится всего в 12 верстах от села Домнино — родины Сусанина.
• В музее подвига И. Сусанина находится экспозиция «Они повторили подвиг Сусанина», рассказывающая о 58 «последователях» И. Сусанина. В советское время вышла книга, описывающая их подвиги. Самый знаменитый из них Матвей Кузьмин, за свой подвиг был удостоен звания Герой Советского Союза.
• Улица Сталина в Костроме (бывш. Лазаревская) была переименована в улицу Ивана Сусанина в 1952 году, ещё при жизни И. В. Сталина. Это было связано с наличием в центре города проспекта Сталина (бывш. Павловская улица, ныне проспект Мира).
• Иван Сусанин был не единственным представителем простого народа, оказавшим важные услуги семье Романовых. При Борисе Годунове, когда родители Михаила Федоровича были насильно пострижены и сосланы, священник Толвуйского погоста (место ссылки инокини Марфы на берегу Онежского озера) Ермолай Герасимов тайно «проведывал» для инокини Марфы сведения о судьбе Филарета Никитича. Деятельность священника осталась тайной для властей. Хотя Ермолай Герасимов и не пострадал на службе Романовым, священник и его потомки получили в 1614 г. (вскоре после восшествия на престол Михаила Федоровича Романова) обширную вотчину, освобождение от налогов и другие щедрые пожалования.

Литература

• Зонтиков Н. А. Иван Сусанин // [susanin.kostromka.ru/ Иван Сусанин: легенды и действительность]. — Кострома, 1997. — С. 27. — 352 с. — ISBN 5-89362-003-8.
• Зонтиков Н. А. Иван Сусанин: легенды и действительность // Вопросы истории. 1994, N 11;
• Соловьёв С. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Solov/09_5_4.php История России с древнейших времен];
• Борисов Н. В. Они повторили подвиг Сусанина. М., 1969;
• Рябов А. Н. Памятники героям, одолевшим Смуту. Нижний Новгород, Саранск: Типография «Красный Октябрь», 2011, 192 с.;
• Костомаров Н.И. [dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_ivan_susanin.html Иван Сусанин (Историческое исследование)]. // «Отечественные записки», февраль 1862.
• Рябов А. Н. Иван Сусанин. Нижний Новгород. 2012.
• Вайсман А. С. Не исторический факт, а монархическая легенда // Вопросы истории №1, 1993.
• Зонтиков Н. А. [kostromka.ru/kostroma/land/02/zontikov/39.php «За службу к нам, и за кровь, и за терпение…»] // альманах «Костромская земля». 1992, N 2 С. 39-54;
• Толстов В. А. Н. И. Костомаров и В. А. Самарянов: два взгляда на историческую достоверность личности Ивана Сусанина // Смутное время и земские ополчения в начале XVII века. К 400-летию создания Первого ополчения под предводительством П. П. Ляпунова. Сборник трудов Всероссийской научной конференции. Рязань, 11-12 апреля 2011 г. / Отв. ред. д. и. н., проф. В. Н. Козляков. Рязань, 2011. С. 249—257
• Велижев М., Лавринович М. [polit.ru/article/2003/12/09/izhi/ «Сусанинский миф»: становление канона] // Новое литературное обозрение. 2003. № 63.
• Эшенбах А. Н. Иван Сусанин. — М.: Печатня А. Снегирёвой, 1913. — 16 с.

Ссылки

• [memoirs.ru/rarhtml/Doro_RA71_2.htm Дорогобужинов В. И. Правда о Сусанине // Русский архив, 1871. — Вып. 2. — Стб. 01-034.]
• Н. А. Зонтиков «[susanin.kostromka.ru/ Иван Сусанин. Легенды и действительность]»
• [scbist.com/blogs/admin/297-ivan-susanin-i-ego-potomki.html Иван Сусанин и его потомки]
• [dokafilms.ru/istoriya/iskateli-ivan-susanin-legendy-i-pravda/ Иван Сусанин. Легенды и правда / Серия «Искатели» (телевизионный фильм)]

Отрывок, характеризующий Иван Сусанин

Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.