Ивашенцов, Глеб Александрович (врач)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Глеб Александрович Ивашенцов
Место рождения:

Санкт-Петербург,
Российская империя

Место смерти:

Ленинград, РСФСР, СССР

Страна:

Российская империя Российская империя
СССР СССР

Научная сфера:

инфекционные болезни, терапия, организация здравоохранения

Место работы:

инфекционная больница им. С. П. Боткина,
1-й Ленинградский медицинский институт

Учёное звание:

профессор

Альма-матер:

Императорская военно-медицинская академия

Глеб Алекса́ндрович Ива́шенцов (18831933) — советский терапевт, инфекционист, организатор здравоохранения.





Ранние годы

Глеб Ивашенцов родился Петербурге 27 февраля (11 марта1883 года в семье юриста Александра Петровича Ивашенцова (18581913), который был членом Петербургской Судебной Палаты по гражданскому отделению. Отец Глеба был видным теоретиком и практиком в области спорта и охоты, конструктором охотничьего ружья, производившегося Тульским оружейным заводом в 1900—1920-х годах[1]. Его перу принадлежали такие монографии, как «Охота и спорт» (1898), «Бой и служба дробового ружья» (1910), «Охота с камерой. Фотографирование живой природы» (1913). Такую же любовь к спорту сохранил и Глеб Александрович. Много времени он уделял спорту (плаванию, гребле, конькам, парусному спорту, велосипеду). Позже, уже будучи студентом, Г. Ивашенцов «много путешествовал по России на велосипеде, пешком, по железным дорогам, на пароходе, побывав почти везде, кроме Туркестана, Севера и Польши» (из автобиографии).

До 3-го класса Глеб учился в гимназии в Петербурге, а затем — в царскосельской Николаевской классической гимназии. Наставником класса, в котором он получал образование, был сам директор гимназии Иннокентий Фёдорович Анненский, выдающийся поэт, критик, учёный-эллинист. За время обучения Ивашенцов научился свободно говорить по-немецки, читать по-французски, начал знакомиться с английским языком. Окончил гимназию с серебряной медалью. В Царском Селе семья Ивашенцовых жила на Московской улице в доме княжны Тумановой.

Военно-медицинская академия (1901—1907)

В 1901 году, окончив Царскосельскую гимназию (с серебряной медалью), Г. А. Ивашенцов поступил в Императорскую военно-медицинскую академию. Во время учёбы он сблизился с социал-демократами и в 1904 году за участие в «незаконной сходке» был временно исключён из академии. После исключения уехал в Маньчжурию, где шла русско-японская война, и на протяжении восьми месяцев работал в летучих отрядах Красного Креста.

По воспоминаниям профессора В. А. Башенина, в период первой революции Ивашенцов был активным революционером, примыкая к социал-демократической группе. Осенью 1905 года в обширной квартире его отца на Каменноостровском проспекте, д. 13, в комнате Ивашенцова работала целая группа студентов и курсисток по художественному изготовлению революционных знамён и надписей на них. Ивашенцов не раз избирался в члены президиума студенческих общеакадемических сходок, например, при рассмотрении нового устава академии, разработанного студентами. Осенью 1905 года студент IV курса академии Глеб Ивашенцов был одним из организаторов «Комитета помощи раненым на стороне революции». Он возглавлял группу студентов-медиков, действовавшую в Нарвском районе — самом населённом и пролетарском в городе. Штаб его отряда находился в лечебнице доктора Мандельштама (Петергофское шоссе, д. 31).

В 1907 году Г. А. Ивашенцов блестяще закончил академию, получив звание «лекаря с отличием». Однако революционная деятельность студента Ивашенцова не была забыта, и по приказу военного министра А. Ф. Редигера он в числе других 17 студентов был лишён права участвовать в конкурсе на оставление при академии для научного усовершенствования.

Обуховская больница (1908—1922)

Г. А. Ивашенцов оставил военную службу и в 1908 году поступил экстерном в мужскую Обуховскую больницу (наб. Фонтанки, д. 106). Её возглавлял Александр Афанасьевич Нечаев — известный терапевт, ученик С. П. Боткина. В те годы больница была передовым лечебным учреждением. Больничные отделения возглавляли видные специалисты, многие из которых стали в дальнейшем профессорами. Здесь ежемесячно проводились общебольничные научные заседания, привлекавшие не только работников больницы, но и городских врачей. Проработав в Обуховской больнице с 1908 по 1922 год, Глеб Александрович последовательно прошёл четырёхлетний стаж ассистента, затем был избран ординатором и, наконец, заведующим терапевтическим отделением. Кроме этого, Г. А. Ивашенцов получил микробиологическую подготовку в Институте экспериментальной медицины.

Уже через год после начала работы в больнице он опубликовал свою первую научную работу «Об опсоническом показателе при холере» («Русский врач», 1909, № 1). В 19081910 гг. он вместе с коллегами ввёл в терапию холеры обильные систематические вливания физиологического раствора соли. Врачей поражало количество вводимой жидкости: 3,0—4,5 литра за раз, до 20 литров за курс. Возражая оппонентам, Г. А. Ивашенцов говорил: «Отсчитывая выливающиеся из прибора литры, надо думать о том невероятном количестве жидкости, которое может и должен терять холерный больной: только тогда мы достаточно нальём больного» (1910).

Ивашенцов продолжает и систематизирует работу В. Р. Штюлерна по применению при холере антитоксической лечебной сыворотки Шурупова, которая «сокращает количество и облегчает течение холерных тифоидов» (1910).

Осенью 1913 года Г. А. Ивашенцов был командирован на городскую стипендию имени В. М. Кернига в Германию с целью научного усовершенствования. В течение года он работал в Берлине в клиниках профессоров Ф. Крауса, Г. Ф. Николаи, а также в лаборатории Ю. Моргенрота («Хемотерапевтические наблюдения над мышьякоупорными расами трипанозом Нагана»).

В Берлине его застало начало Первой мировой войны. Ивашенцов был интернирован. Через полтора месяца, пройдя через военную тюрьму и лагерь, Глеб Александрович с помощью местных социал-демократов организовал выезд интернированных врачей в Россию в качестве сопровождающих больных, стариков и детей. Вернувшись в Петроград в сентябре 1914 года, Г. А. Ивашенцов продолжил работать ассистентом в Обуховской больнице. В 1915 году он стал младшим врачом (ординатором) больницы и одновременно — старшим врачом в госпитале Союза городов № 144.

В феврале 1917 года Г. А. Ивашенцов был одним из инициаторов создания Скорой помощи в Петрограде. Союз городов изыскал для этой службы автомобили, оборудование, медикаменты, перевязочный материал. В пандемию гриппа (испанки) 1918 года часто наблюдались тяжёлые пневмонии, осложнявшие основное заболевание. Г. А. Ивашенцов, изучая эти пневмонии, выделил диплококк. В начале 1919 года он стал членом Чрезвычайной комиссии по борьбе с сыпным тифом, но вскоре сам заболел тяжёлой формой этого заболевания, осложнившейся полиневритом с парезом рук, и летом 1919 года уехал к семье в Константиноград (Полтавская губерния) для поправления здоровья. В Константинограде Г. А. Ивашенцов пережил трёхкратную смену власти и, не имея возможности бежать оттуда по состоянию здоровья, переехал для грязелечения в Пятигорск. Занявшие город красные предложили ему заведовать лечебно-санитарным подотделом. Эту должность он и занимал в течение 3—4 месяцев, благодаря чему хорошо ознакомился с курортным делом.

В 1920 году телеграммой Наркомздрава его вызвали в Петроград и назначили на административную должность заведующего лечебным подотделом Петроградского губернского отдела здравоохранения; одновременно он работал старшим врачом — заведующим отделениями в Обуховской больнице, где вёл лечебную и научную работу. Осенью 1921 года Г. А. Ивашенцов, переутомившись на не удовлетворявшей его административной работе в губздраве, отказался от неё и снова сосредоточился на научной деятельности — изучении возвратного тифа.

Больница им. С. П. Боткина (1922—1933)

Работая в Обуховской больнице, Г. А. Ивашенцов, постоянно сталкивался с инфекционными заболеваниями (холерой, брюшным, сыпным и возвратным тифом, испанкой, сибирской язвой, пневмониями). Благодаря этому он стал опытным инфекционистом с большой общетерапевтической и микробиологической подготовкой. И когда в инфекционной больнице имени С. П. Боткина появилась вакансия главного врача, коллегия врачей Боткинской больницы пригласила на это место Глеба Александровича. Его кандидатура была поддержана А. А. Нечаевым.

1 июля 1922 года Ивашенцова избирают главным врачом инфекционной больницы имени С. П. Боткина. Эта больница была до революции самым передовым инфекционным стационаром не только в России, но и в Европе[2][3]. Однако за годы Гражданской войны больница пришла в упадок. В ней осталось 350 функционирующих коек в 13 бараках, в которых лопнули водопроводные трубы, температура зимой опускалась ниже нуля, и больные лежали на койках в верхней одежде. Началось гниение деревянных зданий, краска со стен сходила пластами, более ветхие бараки разбирались для отопления ещё пригодных. Дезинфекционная камера была законсервирована. Отмечалась высокая заболеваемость обслуживающего персонала, не хватало белья, продовольствия и медикаментов. В некоторых бараках было устроено общежитие рабочих. Больница была намечена к ликвидации.

Уже имевший опыт организации здравоохранения, Глеб Александрович начал свою деятельность главного врача с создания условий для нормальной работы больницы. Благодаря его усилиям начался капитальный ремонт больничных зданий, были восстановлены водопровод, канализация, электросеть, организована внутрибольничная телефонная связь, была расширена лаборатория. Возобновились научно-исследовательская работа и научные заседания врачей. Персонал больницы пополнился большим числом молодых сотрудников и крупными специалистами, привлечёнными в качестве консультантов. Уже к концу 1924 года в больнице функционировало 850 коек, обслуживающих возникшую тяжёлую эпидемию скарлатины.

В 1926 году по инициативе Ивашенцова был объявлен конкурс проектов реконструкции больницы. По его замыслу, проработанному совместно с архитектором А. И. Гегелло, больница должна была превратиться в институт инфекционных болезней с благоустроенными клиниками, оснащёнными лабораториями, аудиториями, отвечать современным требованиям изоляции больных, их санитарно-эпидемического содержания, давать возможность проведения наиболее полного диагностического обследования и лечения. Проектом предусматривалось строительство 13 двухэтажных павильонов на 950 коек.

На место старых «временных бараков» Г. А. Ивашенцов стал воздвигать новую, современную инфекционную больницу. Реконструкция началась со строительства нового здания лаборатории, закладка которой состоялась 27 июля 1927 года. В 1928 году он ездил за границу для ознакомления с больничным строительством; последний год работал над проектом загородной больницы на 5000 коек и провёл его в Госплане. И хотя не всё из задуманного удалось осуществить, к концу 1933 года было введено в эксплуатацию 9 зданий (воздвигнуты изоляторы, приёмный покой, лаборатории, секционная), а в 19351939 годах построено ещё 3 павильона.

Глеб Александрович Ивашенцов много сил отдавал своей больнице. Он поселился на её территории, делал ежедневные обходы отделений, знал всех поступающих больных. Врачи имели возможность вызывать главного врача во всех экстренных и трудных для диагностики и лечения случаях. Неясных, тяжёлых больных он наблюдал ежедневно до тех пор, пока течение болезни не принимало благоприятное направление. Нередко он приходил к больным и ночью.

Благодаря Г. А. Ивашенцову был создан сплочённый коллектив врачей-инфекционистов, а к самой больнице им. С. П. Боткина вновь вернулась былая слава центра изучения инфекционных заболеваний[3].

Научная работа

В 1927 году Глеб Александрович был приглашён директором 1-го Ленинградского медицинского института Г. Ф. Лангом на кафедру инфекционных болезней (в 1928 году избран заведующим по конкурсу). Здесь он стал одним из наиболее уважаемых профессоров 1-го ЛМИ и был избран заместителем председателя Ленинградского отделения Всесоюзного терапевтического общества и заместителем председателя Микробиологического общества. Несмотря на большую загруженность (руководитель крупной больницы и клиники инфекционных болезней 1-го ЛМИ), Г. А. Ивашенцов написал «Курс острых инфекционных болезней» (1-е изд. 1925 г., 2-е — 1932 г.). Этот учебник в дальнейшем выдержал семь изданий и десятилетиями служил руководством для студентов и врачей.

Большая работа была проведена Г. А. Ивашенцовым по поручению Наркомздрава в области организации подготовки квалифицированных кадров инфекционистов. Клиническая аспирантура и ординатура по инфекционным болезням только зарождались в то время, и Г. А. Ивашенцову было поручено разработать целый круг связанных с этим вопросов. Им были составлены десятки подробнейших проектов аспирантских планов, определены различные профили аспирантуры (клинический, эпидемиологический). План подготовки аспирантов в 1-м ЛМИ был признан наилучшим и утверждён Наркомздравом в качестве профильного для всех кафедр инфекционных болезней страны.

Создание новых научно-методических и организационных основ клинического учения об инфекционных болезнях, отвечавших требованиям времени, разработка системы преподавания курса инфекционных болезней в высшей и средней медицинской школе явились главной заслугой Г. А. Ивашенцова.

Г. А. Ивашенцов был организатором научной работы в Ленинграде и во всём Союзе, одним из основателей Терапевтического общества им. С. П. Боткина в Ленинграде и членом его президиума, членом президиума Микробиологического общества, членом Всесоюзного совета съездов терапевтов. Начиная с 1920 года, он многократно выступал на всероссийских и всесоюзных научных съездах программным докладчиком. 1910 г. — «К вопросу о лечении холеры» (Пироговский съезд), 1913 г. — «О лечении сальварсаном сифилиса нервной системы» (12-й Пироговский съезд), 1922 г. — «Об осложнениях при возвратном тифе» (Съезд российских терапевтов), 1926 г. — «О дизентерии» (9-й съезд терапевтов), 1928 г. — «О паратифах» (10-й съезд терапевтов).

Общественная деятельность

Общественную работу начал в 1915 г., организовав делегатский совет врачей при городском комитете Союза городов, в котором состоял секретарём, а затем председателем до ликвидации комитета в 1918 г. С 1917 г. — член и товарищ председателя делегатского совета больничных врачей, а позднее — член правления профессионального союза врачей. Член Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов первых двух созывов. В 1920 г. вступил в союз Медсантруд и был членом бюро секции врачей. В 1923 г. избран председателем Петроградского отдела союза. В 1924 г. — член президиума Губпрофсовета. С 1924 г. — член ЦК союза Медсантруд. На 3-м Общесоюзном съезде секций врачей избран членом Центрального бюро врачебных секций.

Так записал свой curriculum vitae Глеб Александрович в 1926 году. Последующие 7 лет его жизни были так же многообразны и полноценны. Его избирают кандидатом в члены ЦИК СССР, членом президиума Ленсовета, председателем эпидемического совета Ленинградского горздравотдела и облздравотдела.

Гибель

3 декабря 1933 года Глеб Александрович, торопившийся из больницы на научное заседание, при не до конца ясных обстоятельствах был сбит автомобилем на Невском проспекте. В результате этого он получил тяжёлые травмы и 9 декабря 1933 года скончался.

Г. А. Ивашенцов был первоклассным терапевтом-инфекционистом (его научное наследие составляет 44 работы), руководителем крупной больницы и опытным организатором здравоохранения. Это был безукоризненно честный человек, «совесть врачей Ленинграда», как называли его многие.

Г. А. Ивашенцов похоронен на бывшей Коммунистической площадке Александро-Невской лавры, совсем недалеко от больницы, в которой он трудился более 10 лет. На его могиле воздвигнут бюст с постаментом, выполненными из цельного камня белого мрамора.

10 сентября 1935 года именем Г. А. Ивашенцова была названа улица (бывшая Золотоношская), которая идёт от Невского проспекта к Миргородской и упирается прямо в больницу им. С. П. Боткина.

Семья

В 1911 году женился на дочери военного инженера Наталье Владимировне Шифферс (в браке Ивашенцовой) (18931966), в дальнейшем сотруднице Центральной коммунальной библиотеки Ленинграда (19361941), Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина (19411955).

Трое детей: дочь, Наталья (в замужестве Фрейдлин) (19121942) и два сына: Александр (19151991) и Владимир (19161990). Внуки:

Напишите отзыв о статье "Ивашенцов, Глеб Александрович (врач)"

Примечания

  1. [www.kaliningrad-fishing.ru/hunter/o-hoz/hpres-0396.html Калининградский охотничий клуб — Охота и охотничье хозяйство — Отечественные оружейники]
  2. [www.mmm.spb.ru/MAPO/12/4.php Газета «Вестник МАПО», № 12]
  3. 1 2 [botkina.ru/spb.htm Больница имени Боткина в СПб]

Литература

Ссылки

  • [www.kfinkelshteyn.narod.ru/Tzarskoye_Selo/Uch_zav/Nik_Gimn/NGU_Ivashentsov.htm Ученики Императорской Николаевской Царскосельской гимназии]
  • [www.mmm.spb.ru/MAPO/12/4.php Рахманова А. Г. Городская инфекционная больница им. С. П. Боткина. — Вестник МАПО. — № 5 (12). — Сентябрь 2002 г.]
  • Г. А. Ивашенцов (очерк жизни и деятельности). 1883—1933 (сборник) / Под ред. действ. члена АМН СССР М. Д. Тушинского. — Л., Медгиз. — 1961.
  • Ивашенцов Г. А. Из «Маньчжурского дневника» март — август 1905 года / Публикация и комментарии С. А. Манькова // Альманах «Русский Miръ»: Пространство и время русской культуры. № 9. — СПб, 2014. — С. 333—366.

Отрывок, характеризующий Ивашенцов, Глеб Александрович (врач)

– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.