Ио (Кадзан)

Ио (Кадзан)Ио (Кадзан)

</tt>

</tt>

Ио яп. 硫黄島
Остров Иодзима (Иото)
24°47′ с. ш. 141°19′ в. д.24.783° с. ш. 141.317° в. д. / 24.783; 141.317
Акватория	Тихий океан
Страна	Япония Япония
Регион	Токио
Ио
Площадь	23,16 км²
Наивысшая точка	169 м
Население (2012 год)	0 чел.

Ио́  (Иото, Иодзима; яп. 硫黄島, совр. いおうとう Ио:то:, устар. いおうじま Ио:дзима, «серный остров», англ. Iwo Jima) — остров вулканического происхождения, в 1200 км южнее Токио в архипелаге Кадзан, часто включаемом в острова Бонин. Наибольшая протяжённость острова с севера на юг — 8 км, с запада на восток — 4 км. Протяжённость береговой линии — 22 км. Наивысшая точка — гора Сурибати (169 м), потухший вулкан. На Ио отсутствует постоянное население, но функционирует авиабаза Морских сил самообороны Японии.

Остров известен благодаря битве, которая происходила на нём с февраля по март 1945 года между Японией и США.

Название острова

Остров Ио первоначально назывался Иво:то: (Ио:то:). До японской реформы правописания 1946 года исторически произношение было (приблизительно) Иво:то: (современ. Ио:то). Параллельно в морских атласах появляется Иво:дзима (современ. Ио:дзима), где дзима альтернативное произношение иероглифа то: (яп. 島 остров). Японские офицеры флота, которые прибыли для укрепления обороны острова перед американским вторжением, ошибочно называли его «Иводзима». Таким образом произношение «Иводзима» стало основным в течение и после Второй мировой войны. Но бывшие жители острова (после эвакуации во время Второй мировой войны остров не имеет постоянного населения) протестовали против этого искажения, и проблема обсуждалась в Институте географии Японии Министерства земли, инфраструктуры и туризма, в результате чего 8 июня 2007 года официально объявлено, что правильное японское произношение название острова возвращается к предвоенному Iōtō. Дискуссия о возврате к старому произношению была инициирована появлением таких достаточно заметных фильмов, как «Письма с Иводзимы» и «Флаги наших отцов». В японском языке название острова как Иото, так и Иводзима пишется одинаково — «硫黄島», изменилось только произношение.

География

Остров Ио имеет координаты 24°47′ с. ш. 141°19′ в. д.24.783° с. ш. 141.317° в. д. / 24.783; 141.317   . Площадь острова составляет примерно 21 км². Наивысшая точка — гора Сурибати (яп. 摺鉢山 Suribachiyama) расположена на южной оконечности и представляет собой спящий вулкан высотой 169 метров. Ио нехарактерно плоский для вулканического острова. Расположенные на 80 км к северу Северный Иото (яп. 北硫黄島 Kitaiōtō, дословно: «Северный серный остров») и на 60 км к югу Южный Иото (яп. 南硫黄島 Minamiiōtō, «Южный серный остров») образуют с Ио группу вулканических Бонинских островов. Далее к югу расположены Марианские острова.

История

До 1945

До Второй мировой войны остров Ио административно был подчинен префектуре Токио (как и сейчас). Перепись в июне 1943 года показала, что гражданское население острова составляет 1018 жителей (533 мужчины и 485 женщин) в 192 домохозяйствах и в шести поселках. На острове были начальная школа и синтоистский храм, а также выполнял служебные обязанности один офицер полиции. Один раз в месяц на остров заходил почтовый корабль с Хахадзимы и, кроме того, раз в несколько месяцев корабль судоходной компании NYK Line. Экономика острова была связана с добычей серы, выращиванием сахарного тростника и рыболовством. Такому изолированному острову посреди Тихого океана как Ио приходилось импортировать рис и промышленные товары из метрополии.

Перед самым началом Второй мировой войны на южной части острова был размещен гарнизон военно-морских сил Японии. Военнослужащим было запрещено общаться с гражданским населением острова, которое тем не менее немного контактировало в любом случае с моряками для торговых целей.

В течение 1944 года на острове велись очень серьёзные фортификационные работы для обороны от американского вторжения. В июле того года все гражданское население было принудительно эвакуировано, и с тех пор постоянного населения остров никогда не имел.

Битва за Иводзиму

Захват Иводзимы, который осуществлялся силами морской пехоты США в рамках «Операции Отсоединение», был начат 19 февраля 1945 и продолжался вплоть до 26 марта 1945. Это было одно из основных сражений Тихоокеанской кампании Второй мировой войны. Перед Корпусом морской пехоты США была поставлена задача захватить этот остров с расположенной на нём японской военно-воздушной базой, силы и средства которой сильно затрудняли американские бомбардировки Токио. После захвата аэродромов базы они в дальнейшем могли быть использованы для обеспечения вторжения на «материнские» японские острова.

Эта битва была одним из самых кровопролитных сражений между японскими и американскими войсками. Позиции Императорской армии Японии были сильно укреплены, имели многочисленные бункеры и скрытую артиллерию, протяженность тоннелей составляла более 18 км. В этой битве впервые велись боевые действия непосредственно на японской территории и защитники острова упорно и самоотверженно сдерживали натиск врага. Так, из приблизительно 21000 японских солдат перед началом операции в её ходе погибли более 20000 и только 1083 были взяты в плен.

Одной из первых задач после высадки десанта на береговой плацдарм было взятие горы Сурибати. На четвёртый день битвы (23 февраля) Джо Розенталь сделал фотоснимок пятерых морских пехотинцев и санитара, устанавливающих флаг на вершине этой горы, который впоследствии назвали «Водружение флага на Иводзиме». Фотография быстро стала необычайно популярной и была перепечатана тысячами экземпляров. Она выиграла Пулитцеровскую премию того года и, в конечном итоге, стала в Соединенных Штатах одним из наиболее знаковых и узнаваемых изображений войны. Водружение флага на острове Иводзима и связанные с этим события стали основой для сценария фильма «Флаги наших отцов».

В течение последующего месяца боев трое из изображенных на фото бойцов были убиты.

После падения горы Сурибати на юге японцы все ещё имели сильные позиции на остальной части острова. У генерала Тадамити Курибаяси оставались весьма крупные силы: восемь батальонов пехоты, танковое подразделение, два артиллерийских дивизиона и три дивизиона тяжелых минометов, и, кроме того, 5000 солдат морской пехоты и пулеметчиков. С увеличением плацдарма все больше войск и тяжелого вооружения американцев прибывало на остров. Наступление развивалось в северном направлении, в результате которого были взяты под контроль аэродромы, а затем и оставшаяся часть острова. Японские солдаты, несмотря на полное превосходство американцев в силе, продолжали сражаться. В ночь на 25 марта была организована последняя японская контратака отрядом из 300 человек, в результате которой погибло большинство японских солдат и, согласно одной из версий, сам генерал Курибаяси, снявший с себя знаки отличия перед боем. Американская морская пехота также понесла большие потери — более 50 человек было убито и более 100 было ранено. Остров на следующий день был официально объявлен захваченным.

Тем не менее, много японских солдат продолжало скрываться в пещерах и тоннелях острова, совершая диверсии против американских войск. Последние защитники сдались в плен в 1951 году.

Вооруженные силы США оккупировали Иводзиму до 1968 года, после чего он был возвращен Японии.

Воссоединение чести

19 февраля 1985 в 40-ю годовщину дня начала штурма острова ветераны обеих армий собрались для Воссоединения Чести на месте высадки морской пехоты.

Во время поминальной службы был торжественно открыт мемориал, на гранитной плите которого высечены слова:

В 40-ю годовщину битвы за Иводзиму американские и японские ветераны снова встретились на этих песках, в этот раз с миром и дружбою. Мы чтим память о наших товарищах, живых и умерших, которые сражались здесь с храбростью и честью, и мы вместе молимся, чтобы наши жертвы на Иводзиме помнились всегда и никогда не повторились.

Эти слова написаны на обеих сторонах плиты — английский вариант обращен к морю, откуда наступали американские вооруженные силы, а японский обращен к острову, на котором защищали свои позиции японские войска.

В дальнейшем совместные американо-японские поминальные службы проводятся каждые пять лет.

• Reunion of Honor memorial on Iwo Jima.jpg

  Мемориал Воссоединение чести

• 60th Anniversary reunion at Iwo Jima.jpg

  60-я годовщина Воссоединения 2005

Авиабаза военно-морских сил

Морские силы самообороны Японии управляют расположенной на острове авиабазой МСС «Северный Аэродром» (IATA: IWO, ICAO: RJAW). Взлётно-посадочная полоса длиной 2650 м имеет ширину 60 м. Она ориентирована 07/25. МСС отвечают здесь за обеспечение, управление движением воздушного транспорта, заправку топливом и ремонт. Военно-воздушные силы Японии также используют эту базу. На острове находятся около 400 японских служащих самообороны. Две заброшенные со времён Второй мировой войны взлетно-посадочные полосы «Центрального аэродрома» расположены к югу от нынешней авиабазы, а также есть недостроенная японцами полоса к северу от неё.

Гражданский доступ на остров ограничен, за исключением рабочих-строителей авиабазы, сотрудников метеорологической службы и посещающих поминальные службы по павшим американским и японским солдатам. Официально остров населения не имеет.

Ссылки

• [www.vill.ogasawara.tokyo.jp/outline/iou/index.html Официальный сайт села Огасавара с информацией об острове Ио]  (яп.)
• [www.youtube.com/watch?v=pH9VLn6gCrA Видео, снятое при облете острова на вертолете 8 марта 2006 года]
• [watchizu.gsi.go.jp/watchizu.aspx?latitude=24.78553203&longitude=141.3193631 Топографическая карта острова Ио], снятая Институтом географии Японии
• [www.iwo-jima.org/english/index.html Японская ассоциация Иводзимы]  (англ.)
• [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/IV/USMC-IV-VI-1.html Джордж В. Гаранд, Труман Р. Стробридж. История операций Корпуса морской пехоты США во Второй мировой войне. Том IV: Операции на западе Тихого океана]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Ио (Кадзан)

Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.