Игнатьев, Семён Денисович

Семён Дени́сович Игна́тьев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Член Президиума ЦК КПСС
16 октября 1952 года — 5 марта 1953 года
Секретарь ЦК КПСС
5 марта 1953 года — 5 апреля 1953 года
Первый секретарь Татарского обкома КПСС
6 июня 1957 года — 28 октября 1960 года
Предшественник:	Зиннат Ибятович Муратов
Преемник:	Фикрят Ахмеджанович Табеев
Первый секретарь Башкирского обкома КПСС
9 декабря 1953 года — 14 июня 1957 года
Предшественник:	Сабир Ахмедьянович Вагапов
Преемник:	Зия Нуриевич Нуриев
Министр государственной безопасности СССР
9 августа 1951 года — 15 марта 1953 года
Предшественник:	Виктор Семёнович Абакумов
Преемник:	должность упразднена
Первый секретарь Башкирского обкома КПСС
26 января 1943 года — 20 апреля 1946 года
Предшественник:	Семён Борисович Задионченко
Преемник:	Сабир Ахмедьянович Вагапов
Рождение:	14 сентября 1904(1904-09-14) Карловка, Херсонская губерния, Елизаветградский уезд, Российская империя (ныне Крупское, Кировоградский район Кировоградской области Украины)
Смерть:	27 ноября 1983(1983-11-27) (79 лет) Москва, РСФСР, СССР
Партия:	ВКП(б) с 1926 года (кандидат с 1924?)
Награды:

Не следует путать с Игнатовым Н. Г., также членом Президиума ЦК КПСС.

Семён Денисович Игна́тьев (1 (14) сентября 1904 года, д. Карловка, Елизаветградский уезд, Херсонская губерния — 27 ноября 1983 года, Москва) — советский партийный и государственный деятель.

Член КПСС с 1926 г., член ЦРК (1939—1952), член ЦК КПСС (1952—1953, 1953—1961), член Президиума ЦК КПСС (1952—1953).

Биография

Родился в бедной крестьянской семье. По национальности украинец.

С 1914 года по 1919 год работал на хлопкоочистительном заводе в г. Термезе (Средняя Азия), куда переехали родители, затем подручным слесаря железнодорожных мастерских Бухарской железной дороги. С конца 1919 года секретарь комсомольской ячейки главного депо Бухарской железной дороги. С 1919 года в Комсомоле, член Аму-Дарьинского обкома комсомола. С 1920 года в органах ВЧК, на комсомольской и профсоюзной работе. Последняя должность перед поступлением в Промакадемию — с декабря 1929 года по август 1931 года заведующий Массовым сектором Средне-Азиатского бюро ВЦСПС.

Окончил авиационный факультет Всесоюзной промакадемии им. Сталина, где учился с августа 1931 года по сентябрь 1935 года, инженер-технолог самолетостроения.

После окончания вуза с октября 1935 года октябрь 1937 года помощник заведующего Промышленным отделом ЦК ВКП(б) — большую часть времени — А. А. Андреева.

С 25 октября 1937 года до 7 марта 1943 года — первый секретарь обкома ВКП(б) Бурят-Монгольской АССР, был депутатом Верховного Совета СССР и БМАССР.

С 1943 года до 13.04.1946 года — первый секретарь Башкирского обкома партии. Отозван «для использования на ответственной работе в ЦК ВКП(б)», выдвиженец Н. С. Патоличева.

С 1946 года по 1947 год первый заместитель начальника Управления по проверке партийных кадров ЦК ВКП(б) Патоличева, член редакционной коллегии журнала «Партийная жизнь» (1946—1947).

С 1947 года по 1949 год — секретарь, второй секретарь ЦК КП(б) Белоруссии, член Бюро ЦК КП(б) Белоруссии.

С 1949 — секретарь Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б), уполномоченный ЦК ВКП(б) по Узбекистану.

С 30.12.1950 по 16.2.1952 заведующий Отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК партии.

Заведующий отделом партийных и комсомольских органов ЦК Игнатьев специальным постановлением от 11 июля 1951 года был назначен представителем ЦК в министерстве государственной безопасности. С 9.8.1951 по 15.3.1953 министр государственной безопасности СССР (при нём раскручивались «Дело врачей» и «Мингрельское дело») одновременно возглавлял отдел ЦК КПСС, а затем лично Управление Охраны МГБ после отстранения многолетнего начальника охраны Сталина генерала Н. С. Власика. После смерти И. Сталина в марте 1953 года министерство слилось с МВД, во главе которого стал Л.Берия, Игнатьев же стал секретарём ЦК КПСС.

На следующий день после освобождения врачей (по «делу врачей»), 5 апреля 1953 года опросом членов ЦК КПСС было принято решение в виду «допущенных т. Игнатьевым С. Д. серьезных ошибок в руководстве бывшим Министерством государственной безопасности СССР» освободить его от обязанностей секретаря ЦК КПСС. 28 апреля 1953 года также опросом членов ЦК С. Д. Игнатьев был выведен и из состава ЦК КПСС. По предложению Берия, поддержанному другими членами Президиума ЦК, было поручено Комитету партийного контроля при ЦК КПСС рассмотреть вопрос о партийной принадлежности С. Д. Игнатьева.

На июльском 1953 года Пленуме ЦК было отменено постановление Пленума ЦК КПСС от 28 апреля 1953 года, и С. Д. Игнатьев восстановлен в составе членов ЦК; 19 декабря 1953 года он был назначен первым секретарем Башкирского обкома; 27 июня 1957 года назначен первым секретарем Татарского обкома, освобождён 3 декабря 1960 года — по состоянию здоровья. Профессор Б. Ф. Султанбеков, отмечая усилия Игнатьева по сохранению татарской культуры, школы и языка, считает, что по этой причине Игнатьев был обвинен в потакании «национальной ограниченности», снят с работы под предлогом «серьезно пошатнувшегося здоровья» и отправлен на пенсию.

С 1960 года — персональный пенсионер союзного значе­ния, жил в Москве. Умер 27 ноября 1983 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Награды

29.2.1940 орден Ленина

30.12.1943 орден Трудового Красного Знамени

23.3.1944 орден Ленина

2.7.1945 орден Отечественной Войны I-й степени

30.12.1948 орден Ленина

11.1.1957 орден Ленина

13.9.1974 орден Октябрьской Революции

Отзывы

• По словам видного руководителя советских органов госбезопасности генерала П. А. Судоплатова, «каждое агентурное сообщение воспринималось им как открытие Америки. Его можно было убедить в чем угодно: стоило ему прочесть любой документ, как он тут же подпадал под влияние прочитанного, не стараясь перепроверить факты» (Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. М., 1996. С. 359).
• По мнению генерала Алидина, Игнатьев, «по характеру мягкий, полностью подчинялся требованиям вышестоящего руководства, особенно робел перед Сталиным и беспрекословно выполнял любое указание. Этим был и опасен».

Ссылки

• [www.knowbysight.info/III/02846.asp]

Отрывок, характеризующий Игнатьев, Семён Денисович

– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери: