Красицкий, Игнацы

Игнацы Красицкий польск. Ignacy Krasicki<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Копия картины Иоганна Готлиба Беккера (1720—1782), выполненная Пер Крафтом около 1768 года.</td></tr>
Архиепископ Гнезненский Примас Польши
13.04.1795 — 14.03.1801
Церковь:	Римская католическая
Предшественник:	Михаил Ежи Понятовский
Преемник:	Игнаций Рачиньский
Князь-епископ Вармийский Князь Самбийский (с 1772 года Епископ Вармийский)
15.12.1766 — 13.04.1795
Предшественник:	Адам Станислав Грабовский
Преемник:	Иоганн Карл фон Гогенцоллерн-Эхинген
Рождение:	3 февраля 1735(1735-02-03) Дубецко, Речь Посполитая
Смерть:	14 марта 1801(1801-03-14) (66 лет) Берлин
Награды:

Граф Игна́цы Краси́цкий, Игнатий Красицкий (польск. Ignacy Krasicki; 3 февраля 1735, Дубецко ныне Подкарпатского воеводства, Польша — 14 марта 1801, Берлин) — польский поэт, драматург и публицист эпохи Просвещения; деятель католической церкви в Польше, гнезненский архиепископ.

Биография

Происходит из рода графов Священной Римской империи. Образование получил в иезуитской коллегии во Львове (1743—1750) и в католической семинарии в Варшаве (1751—1754). В 1759 году стал священником и в том же году уехал на два года для совершенствования образования в Рим. По возвращении стал секретарём примаса и сблизился с Понятовским — будущим королём Станиславом Августом. С его избранием стал королевским капелланом. С 1766 епископ Вармии и по должности также сенатор Речи Посполитой; удостоен княжеского титула. С 1795 архиепископ Гнезненский и примас Польши.

Член Академии наук в Берлине (1786). Один из основателей Общества друзей науки в Варшаве (1800).

Творчество

Автор множества разнообразных в жанровом и тематическом отношении произведений. Известен как автор героико-комических поэм «Мышеида» (1775), «Монахомахия» (1778, опубликована анонимно) и «Антимонахомахия» (1779). Написал первый польский роман «Приключения Миколая Досьвядчиньского…» (1776) и нравоописательно-дидактический романе «Пан Подстолий…» (кн. 1, 1778; кн. 2, 1784; кн. 3 издана посмертно в 1803). Написал также несколько комедий, отчасти подражавших Мольеру. Пользовались популярностью его басни («Bajki i przypowieści», 1779; «Bajki nowe», 1802), сатиры («Satyry», 1779; дополненное издание 1784). Его роман «История, на две книги разделенная» был популярен в России в переводе, вышедшем в 1794 году под заглавием «Странствование не умирающаго человиека по знатнейшимъ древнимъ государствамъ содержащее въ себе тонкия критическия разсуждения на древнихъ дееписателей, представленныя въ любопытномъ приятномъ виде, съ основательнымъописаниемъ древнихъ знаменитыхъ мужей. В двух частяхъ. Переводъ съ польскаго».

Составил вторую общедоступную польскую энциклопедию «Собрание нужнейших сведений» в двух томах («Zbiór potrzebniejszych wiadomości», 1781); ему же принадлежит большинство её статей. Автор трактата в стихах «О стихотворстве и стихотворцах» (изд. 1803).

Ссылки

• [monika.univ.gda.pl/~literat/autors/krasic.htm Ignacy Krasicki 1735—1801]
• [www.intratext.com/Catalogo/Autori/Aut1271.HTM Antymonachomachia и другие тексты (на польском)]
• [az.lib.ru/k/krasickij_i/text_1811_decan_oldorfo.shtml Декан Бадайозский] (Повесть из сочинений Красицкого) Текст издания: «Вестник Европы», No 15, 1811.

Отрывок, характеризующий Красицкий, Игнацы

За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.