Игоне, Жозеф
| Жозеф Игоне | |
| фр. Joseph Higonet | |
 | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения |
Сен-Женьес-д’Ольт, провинция Руэрг (ныне департамент Аверон), королевство Франция |
| Дата смерти |
14 октября 1806 (34 года) |
| Место смерти |
Поппель, королевство Пруссия |
| Принадлежность | |
| Род войск | |
| Годы службы | |
| Звание | |
| Командовал |
полком пеших гренадер (1804), |
| Сражения/войны | |
| Награды и премии |
|
Жозеф Игоне (фр. Joseph Higonet; 1771—1806) — французский военный деятель, полковник (1804 год), участник революционных и наполеоновских войн. Погиб в Ауэрштедтском сражении
Содержание
Биография
Родился в семте аптекаря Жозефа Игоне, и его супруги Марии Массабио (фр. Marie Massabiau). Жозеф был вторым ребёнком и первым мальчиком в семье из 9 детей. Его младший брат Филипп Игоне также дослужился до звания полковника.
4 июля 1792 года начал службу капитаном во 2-м батальоне волонтёров Аверона. С 1792 по 1793 годы служил в рядах Альпийской армии. С сентября по декабрь 1793 года участвовал в осаде Тулона, и получил пулевую рану в левое плечо. В 1794 году возглавил роту в 56-й полубригаде линейной пехоты в составе Армии Италии. Служа под началом генерала Бонапарта, отличился 14 января 1797 года при Риволи, где его рота захватила три вражеских орудия.
В 1798 году зачислен в состав Восточной армии, и принял участие в Египетской экспедиции. Отличился в сражении при Пирамидах 21 июля 1798 года, и при взятии Эль-Ариша 20 февраля 1799 года, где был ранен пулей в лицо. Дважды ранен в ходе одного из штурмом Акры весной 1799 года. В сражении 20 марта 1800 года при Гелиополисе он первым ворвался на турецкую батарею и получил пистолетную пулю в голову. 11 октября 1800 года генералом Мену произведён в командиры батальона. 21 марта 1801 года Игоне получил новую рану в левую руку в сражении при Александрии. 30 июня 1801 года произведён в полковники штаба.
21 января 1804 года назначен заместителем командира полка пеших гренадер Императорской гвардии в звании майора гвардии. Однако оставался на данном посту недолго, и уже 19 октября получил под своё начало 108-й полк линейной пехоты, который являлся частью пехотной дивизии Фриана в лагере Брюгге. 29 августа 1805 года дивизия вошла в состав 3-го корпуса маршала Даву Великой Армии. Игоне отличился в ходе Австрийской кампании при захвате моста в Мариацелле 8 ноября, где его полк сражался совместно с 13-м лёгким в составе дивизии авангарда Эдле, захватил три австрийских знамени, 16 орудий и 4000 пленных. При Аустерлице 2 декабря 108-й во главе с Игоне вновь действует безупречно. В своём рапорте маршалу Даву, генерал Фриан не скупился на похвалы полку и их командиру.
В Прусской кампании 1806 года принял участие в Ауэрштедтском сражении. 108-й линейный ударил в штыки на деревню Поппель, расположенную на левом фланге противника, в результате чего прусский Королевский полк был рассеян. Французы преследовали врага, захватили знамя, три пушки и множество пленных, однако сам полковник в ходе боя был убит.
Впоследствии имя Игоне было выбито под Триумфальной аркой в Париже. Он лишь один из четырёх полковников удостоенных такой чести.
Воинские звания
- Капитан (4 июля 1792 года);
- Командир батальона (11 октября 1800 года);
- Полковник штаба (30 июня 1801 года);
- Майор гвардии (21 января 1804 года);
- Полковник (19 октября 1804 года).
Награды
Легионер ордена Почётного легиона (5 февраля 1804 года)
Коммандан ордена Почётного легиона (14 июня 1804 года)
Напишите отзыв о статье "Игоне, Жозеф"
Ссылки
- [www.souvenir-davout.com/spip.php?article121 Биография на французском]
Отрывок, характеризующий Игоне, Жозеф
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
