Идальго-и-Костилья, Мигель

Мигель Грегорио Антонио Игнасио Идальго-и-Костилья-и-Гальяга Мондарте Вильясеньор
Miguel Gregorio Antonio Ignacio Hidalgo y Costilla y Gallaga Mondarte Villaseñor
Мигель Идальго
Прозвище	отец Отечества
Дата рождения	8 мая 1753(1753-05-08)
Место рождения	Пенхамо
Дата смерти	30 июля 1811(1811-07-30) (58 лет)
Место смерти	Чиуауа
Принадлежность	Мексика
Годы службы	1810—1811
Звание	генералиссимус Америки
Командовал	повстанческая армия
Сражения/войны	Война за независимость Мексики Взятие крепости Алондига-де-Гранадитас Взятие Вальядолида Битва при Монте-де-лас-Крусес Битва при Акулько Битва при Пуэнте-де-Кальдерон

Миге́ль Ида́льго, полное имя Миге́ль Грего́рио Анто́нио Игна́сио Ида́льго-и-Кости́лья-и-Галья́га Монда́рте Вильясеньо́р (исп. Miguel Gregorio Antonio Ignacio Hidalgo y Costilla y Gallaga Mondarte Villaseñor; 8 мая 1753, Пенхамо, штат Гуанахуато—30 июля 1811, Чиуауа, штат Чиуауа) — мексиканский католический священник и революционный вождь, положивший начало войне за независимость страны от испанского владычества своим знаменитым призывом, который в мексиканской историографии получил название «Клич Долорес». Национальный герой Мексики, прозванный «отцом Отечества» (исп. padre de la Patria).

Происхождение

Мигель Идальго родился в семье Аны Марии Гальяги и Кристобаля Идальго-и-Костильи. Родители вступили в брак в 1750 году в церкви Франциска Ассизского в мексиканском городе Пенхамо, и через три года у четы родился второй сын, названный Мигелем. Всего в семье было четверо сыновей. Их мать умерла в 1762 году, вскоре после рождения младшего. Мигель рос на асьенде Сан-Диего-де-Корралехо, где служил управляющим его отец, и ещё в детстве узнал тяжелый сельский труд, живя бок о бок с крестьянами и батраками. Рано проникся сочувствием к их нелегкой доле и интересом к их культуре, благодаря чему выучил несколько индейских языков: отоми, науатль и пурепеча.

Колледж святого Николая

В июне 1765 года двенадцатилетний Мигель вместе с братом Хосе Хоакином отправляется в Вальядолид (нынешнюю Морелию) и там поступает в иезуитский колледж святого Николая, где изучает латынь, право, риторику, классических авторов, философию, теологию и другие церковные дисциплины. Там же он знакомится с трудом «История древней Мексики» (Historia antigua de México) мексиканского историка Франсиско Клавихеро.

Именно там происходит становление личности Мигеля Идальго как интеллектуала и революционера: «Иезуитские коллежи представляли собой авангард современных идей в Новой Испании. В них начали обучать физико-математическим наукам, рассматривали идеи Декарта, Ньютона и Лейбница, из их аудиторий шло обновление схоластической философии». В 1810 году коллеж Святого Николая будет закрыт по причине явного сочувствия свободолюбивым идеям.

В 1767 году указом короля Карла III Бурбона иезуиты были изгнаны из Испании и колоний. В связи с этим коллеж закрылся на несколько месяцев, но в декабре занятия возобновились.

Друзья и соученики прозвали Идальго «Лисом» за его живость, ловкость и ум. В шестнадцать лет он уже преподает философию и теологию, не прекращая собственной учёбы. Изучает итальянский и французский язык, читает Мольера и впоследствии даже ставит спектакли по его пьесам в бытность свою священником в городе Долорес (ныне Долорес-Идальго). В 1790 году становится ректором своей альма-матер. Через два года за либеральные идеи отстранен от должности и направлен в приход в Колиме.

Двадцать семь лет Идальго провел в коллеже, где в свою очередь воспитал сотни студентов, которые, как например, Хосе Морелос, позднее последовали за учителем на его героическом пути: вооруженной революции.

Священство

В 1773 году Мигель Идальго получил степень бакалавра по философии и теологии. В 1778, в возрасте двадцати пяти лет, рукоположен в священники, а в 1784 «Диссертация об истинном методе изучения церковной теологии» прославила его в клерикальных кругах как «одного из превосходнейших теологов» вице-королевства. Получал назначения в разные приходы, до тех пор пока после смерти брата Хоакина в 1803 году не заменил его в приходе Долорес.

В Долорес он постарался улучшить экономическое и общественное положение своей паствы, открыв кузню, дубильню, гончарную, столярную, ткацкую и шорную мастерские. Построил водокачку, способствовал выращиванию винограда и тутовых деревьев для разведения шелковичных червей, выписал из Гаваны пчёл. На жалование покупал книги, а по вечерам читал и объяснял их ремесленникам. Со своим родственником организовал оркестр, чтобы его прихожане учились музыке. Восхищаясь французской культурой, читал Руссо, Дидро и Вольтера, устраивал у себя спектакли, такие как «Тартюф» Мольера, так что его дом называли «маленькой Францией». Из-за этого у него возникли серьёзные проблемы с испанской инквизицией.

Вскоре произошло событие, подтолкнувшее испанские колонии к отделению от метрополии. Испания объединилась с Наполеоном для нападения на Великобританию и с целью получения необходимых средств для будущей войны изъяла в колониях имущество должников, задолжавших короне или церкви. Пострадал и сам Идальго, чьи земли, доставшиеся ему в наследство от отца, были экспроприированы. Разгром испанской армады в битве при Трафальгаре в октябре 1805 года вызвал ещё большее недовольство населения колоний. Младший брат Мигеля Мануэль также лишился имущества, сошёл с ума и умер в больнице для душевнобольных в 1809 году, что не в последнюю очередь повлияло на Идальго в его решении выступить против испанского правительства.

Восстание

Вторжение Франции в Испанию в 1808 году, отречение короля Фердинанда VII в пользу Жозефа Бонапарта вызвало в Мексике политический кризис, поставивший её перед необходимостью серьёзного выбора: смириться ли с новым королём, не принять его и поддержать старого, подчиниться колониальному правительству Новой Испании либо взять судьбу Мексики в собственные руки.

Один из друзей Идальго и его будущий соратник Педро Хосе Сотело делает такое признание:

«Негоже нам, мексиканцам, хозяевам такой прекрасной и богатой страны, и дольше оставаться под властью новоявленных испанишек: они обирают нас, держат нас под своим ярмом, которое уже невозможно более терпеть; обращаются с нами, как с рабами; мы не властны ни свободно говорить, ни пользоваться плодами нашей земли».

Народное недовольство угрожает прорваться, и Идальго начинает готовиться к восстанию. Он изучает артиллерию и оружейное дело и задумывает «регламент революции» или «план операции», постепенно превращаясь в первого мексиканского революционера-интеллектуала, соединившего теорию и практику, истинного представителя своего народа. Он пользуется уважением как среди бедных индейцев, так и среди людей высокого положения.

В стране создаются группы заговорщиков. В одной из таких групп участвует и Мигель Идальго. При содействии коррехидора Керетаро Мигеля де Домингеса, вместе с его женой Хосефой Ортис де Домингес, капитаном Игнасио Альенде, Хуаном Альдамой и другими единомышленниками они хотят добиваться национальной независимости. Вскоре из простого участника Идальго становится одним из лидеров заговора. Он предлагает начать восстание 1 декабря, в день покровительницы города Сан-Хуан-де-лос-Лагос неподалеку от Керетаро, куда на ярмарку стекается множество испанцев. Альенде предлагает 2 октября из стратегических соображений.

Однако заговор разоблачён. 13 сентября коррехидор Домингес сообщает донье Хосефе, что власти намерены арестовать заговорщиков и с этой целью уже высланы войска. Ей удается сигналом вызвать алькальда Игнасио Переса, который живет в доме коррехидора и активно участвует в заговоре. Сквозь запертую дверь донья Хосефа велит ему скакать в соседний город Сан-Мигель, чтобы предупредить Игнасио Альенде о случившемся, но оказывается, что тот уже уехал в Долорес. Несмотря на сильную усталость, Перес всё же передает сообщение товарищам.

Клич Долорес

В ночь с 15 на 16 сентября перед лицом неминуемой опасности Мигель Идальго восклицает: «Господа, мы погибли; ничего иного нам более не осталось, как идти на испанцев!» Он и его товарищи освобождают из тюрьмы заключенных, которые примыкают к ним, вооружившись палками, камнями и кольями. Потом им удается захватить оружие королевского полка, арестовать управляющего, сборщика десятин и местных испанцев.

Перед самым рассветом зазвонили колокола приходской церкви. Жители, в основном индейцы и метисы, собрались у церкви на мессу, но вместо молитв услышали призыв к борьбе — знаменитый клич Долорес.

Дон Мигель говорил о том, что цель восстания — отстранить от власти выходцев из Европы, о привилегированном положении «белых» мексиканцев и жалкой участи коренных жителей. Он призвал их к восстанию и добавил, что те, кто присоединится к нему с оружием и лошадью, будут получать ежедневную плату в один песо, а пешие — в четыре реала.

Свою речь он закончил страстным призывом:

«Пришло время нашего избавления, пробил час завоевать нашу свободу, и если вы понимаете её великую цену, то вы поможете мне вырвать её из жадных когтей тиранов. Да здравствует независимость! Да здравствует Америка! Смерть дурному правительству!»

 — в ответ на что возбуждённая толпа прокричала: «Смерть испанцам!»

Война за независимость

С кличем свободы широко развернулась борьба за независимость Мексики. Угнетенные, темные, плохо управляемые массы спонтанно вливались в революционное движение, чтобы бороться с алчным и жестоким режимом. Идальго провозглашён капитан-генералом (главнокомандующим) армии повстанцев. Его эмиссары отправляются поднимать на борьбу провинции Гуанахуато, Керетаро, Гвадалахара, Сан-Луис-Потоси и Мехико. В то же время 24 сентября епископ Мичоакана Мануэль Абад-и-Кеипо, близкий друг Идальго, издает указ, в котором о повстанцах говорится: «Возмутители общественного порядка, соблазнители народа, святотатцы, клятвопреступники… Я объявляю их отлучёнными от церкви, проклятыми и запрещаю оказывать им какую-либо помощь, поддержку и покровительство под страхом полного отлучения…» Трибунал инквизиции объявляет Идальго распутником, бунтовщиком, схизматиком, жидовствующим еретиком, атеистом, материалистом и поспешником антихриста. На повстанцев с гневными речами и клеветой обрушиваются высшие сановники церкви, муниципальные власти, коллегия адвокатов и другие высокопоставленные противники народной революции. Начинается настоящая кампания по дискредитации Идальго.

Но вскоре уже под революционные знамена встают десятки тысяч солдат. 28 сентября после кровопролитной резни (ввиду значительного численного превосходства повстанцев над роялистскими войсками и ненависти к колониальным властям, копившейся в течение трёхсот лет) в крепости Алондига-де-Гранадитас повстанцы под командованием Идальго, Морелоса и Альенде занимают Гуанахуато, один из богатейших и важнейших городов страны, где добывалась четверть всего производимого Мексикой серебра. Взятие Гуанахуато было сравнимо со взятием Бастилии во время Великой французской революции.

Вице-король направляет войска в Керетаро, Сан-Луис-Потоси, Гвадалахару и Мехико (штат). Однако повсюду народ встречает армию повстанцев с ликованием. 29 сентября Идальго под звон колоколов триумфально входит в Вальядолид, где провел двадцать семь лет своей жизни, и многие студенты и преподаватели коллежа святого Николая следуют за своим учителем и бывшим ректором. Здесь удается избежать грабежей и насилия, резко пресекаемых Игнасио Альенде.

Идальго назначает комендантом Вальядолида Хосе де Ансорену, и 19 октября тот издает указ об отмене рабства «в точное исполнение мудрого и благочестивого распоряжения главнокомандующего Американской Нации дона Мигеля Идальго-и-Костильи». Это был шаг огромной исторической важности, показавший, что «отец Нации» сражался за освобождение родины, изменение условий жизни эксплуатируемого народа и добивался радикальных общественных реформ, что свидетельствовало о подлинно революционном характере восстания. Тогда же Идальго получил звание генералиссимуса.

Мирное взятие Вальядолида ещё больше увеличивает популярность Идальго и привлекает к нему новых сторонников: в город он прибыл с пятидесятитысячной армией, а уходил из него уже с восьмидесятитысячной.

25 октября армия берет Толуку, а 30 октября одерживает новую победу в кровавом сражении с войсками генерала Феликса Кальехи при Монте-де-лас-Крусес. Оттуда она направляется к столице вице-королевства Мехико, которую к тому времени уже объяла паника. Главнокомандующий, желая избежать кровопролития, обращается к вице-королю Венегасу с предложением вступить в переговоры, на которое не получает ответа. Однако против ожиданий Идальго не идёт на город, что вызывает резкую критику его соратников. Возможно, причиной этого решения было плохое вооружение его армии, понесенные недавно большие людские потери и то, что к столице быстро стекались правительственные войска. Армия отступает к Вальядолиду и Гвадалахаре.

7 ноября революционные войска терпят поражение в битве при Акулько с армией генерала Феликса Кальехи. Плохо вооружённые, не имеющие боевого опыта народные массы не смогли успешно противостоять немногочисленной, но дисциплинированной и вооружённой огнестрельным оружием правительственной армии. После поражения силы повстанцев разделяются на две части, одна под командованием Альенде, другая Идальго. К 13 ноября Альенде прибывает в Гуанахуато. Войска генералиссимуса отправляются в Вальядолид и далее. 8 декабря революционные войска, которым вновь удается одержать несколько побед, соединяются в Гвадалахаре. Там же 15 декабря Идальго издает манифест, в котором отвергает обвинение в ереси, выдвигает оправдание своим революционным действиям и впервые обнародует план устройства правительства, который намеревается осуществить. Он учреждает революционное правительство из двух министерств: милосердия и правосудия во главе с Хосе Марией Чико и государства и права под началом Игнасио Лопеса Района.

Кальеха получает приказ вице-короля взять Гвадалахару и покончить с повстанцами. В начале 1811 года он объединяется с войсками Мануэля Флона и выступает на Гвадалахару. В январе роялистам удается захватить несколько важных населённых пунктов Халиско. Не доходя до своей цели, Кальеха встает лагерем у реки Кальдерон. 17 января между ним и войсками под началом Идальго, Альенде, Игнасио Района, Альдамы и Хименеса происходит битва при Пуэнте-де-Кальдерон, которой суждено было стать решающей для первого этапа войны за независимость. Сражение длится шесть часов, и сначала удача на стороне повстанцев. Однако в повозку с боеприпасами в их рядах попадает граната, начинается паника, и исход сражения решается в пользу роялистов, а их противник обращается в бегство, теряя силы и средства.

Арест Идальго

После изнурительного отступления повстанцам все-таки удается взять ещё несколько населённых пунктов провинции Техас. В начале февраля 1811 года они выступают из Сакатекаса и направляются к Сальтильо.

Чтобы положить конец войне, вице-король Венегас предлагает помилование двум революционным вождям, но те отвечают таким отказом:

«Мигель Идальго и Игнасио Альенде, назначенные вождями мексиканским народом… не сложат оружие, пока не вырвут из рук угнетателей бесценное сокровище свободы… Помилование, ваше сиятельство, для преступников, а не для защитников родины…»

Повстанцы намерены перебраться в США, чтобы закупить оружие и затем продолжить борьбу. Однако после разгрома в революционном лагере обостряются разногласия. Альенде крайне недоволен доном Мигелем, который игнорирует его военные советы и не может обеспечить чёткую организацию и твёрдую дисциплину в солдатских рядах. 17 марта Игнасио Альенде сменяет Мигеля Идальго на посту главнокомандующего.

В марте же к Альенде обращается Игнасио Элисондо, бывший роялист, а затем активный участник революционного движения, но на самом деле шпион правительства. Элисондо предлагает им остановиться в местности, находящейся в зоне его влияния. Повстанцы выступают из Сальтильо 16 марта и через Хребет дьявола прибывают к месту Акатита-де-Бахан (с тех пор называется Холмами взятия под стражу) на границе Техаса. Там 21 марта в результате предательства Элисондо правительственные войска арестовывают Идальго, Альенде, Альдаму и сотни других повстанцев. Сопротивляясь, погибает юный сын Альенде Индалесио. В награду Элисондо назначают полковником.

Узнав о произошедшем, Игнасио Район выступает из Сальтильо 26 марта, продвигается через Агуануэву, Пуэрто-де-Пиньонес, Сакатекас и укрепляется в Ситакуэйро, где впоследствии сформирует Верховное национальное американское собрание, которое в течение нескольких лет будет руководящим центром восстания.

Арестованных перевозят в Чиуауа, где они подвергаются изнурительным допросам и пыткам. Вождей восстания заковывают в кандалы. Каждый день происходят расстрелы заключённых.

Через два месяца заключения военный трибунал признает Альенде, Альдаму и Хименеса виновными в государственной измене. 26 июня они расстреляны в спину (как изменники) на плацу, а тела их обезглавлены. Такая же участь постигает брата Мигеля Идальго Мариано и других его соратников. Единственный, кому удается спастись, Мариано Абасоло, так как его жена происходила из очень влиятельной семьи и приложила все усилия к спасению мужа. Он выслан в Испанию, где отбывает наказание в тюрьме Кадиса и умирает в 1816 году.

Осуждение

Вскоре после казни товарищей Идальго в Чиуауа прибывает епископ Дуранго, чтобы лишить его священнического сана, так как по тогдашним законам священнослужитель не мог быть предан смерти. Во время долгих, изнурительных допросов Идальго заявляет, что всегда верил в то, что независимость необходима и благотворна для Мексики, подтверждает, что задумал план восстания, собирал армии, изготовлял оружие, чеканил монеты, распространял манифесты; признаёт, что допустил резню заключенных испанцев в Вальядолиде, Гвадалахаре и других городах, не служил месс во время восстания; однако отвергает все обвинения в том, что присваивал церковную утварь для финансирования революции и получал помощь Наполеона Бонапарта или его агентов; а также заявляет, что действовал по праву каждого гражданина, который считает, что его родина в опасности.

В свою очередь трибунал инквизиции, впервые выдвинувший обвинение против Идальго ещё в 1800 году, 7 февраля 1811 года оглашает формальное обвинение из пятидесяти трёх пунктов. 10 июня обвиняемый составляет на него письменный ответ из двенадцати пунктов. 26 июля церковный судья представляет коменданту Сальседо приговор, гласящий, что Идальго виновен в бунте, государственной измене и совершённых по его приказу умышленных убийствах и приговаривается к лишению сана и смертной казни, а 29 июля Сальседо подтверждает решение судьи своей властью.

Казнь

На стене своей камеры Идальго пишет две децимы, благодаря тюремщиков за хорошее обращение. Далее следует унизительная церемония лишения сана, после которой осужденному зачитывают приговор. Священник просит не завязывать ему глаза (просьба осталась невыполненной) и стрелять не в спину, а в правую руку, которую он прижимает к сердцу.

Мигель Идальго был расстрелян на рассвете 30 июля 1811 года во дворе бывшего колледжа иезуитов в Чиуауа (в настоящее время Дворец правительства). После расстрела Сальседо одним ударом мачете отрубил голову у бездыханного тела. Головы четверых руководителей восстания отправили в Гуанахуато и поместили в четырех углах крепости Алондига-де-Гранадитас для устрашения повстанцев.

Посмертная слава

После гибели вождей командование революционной армией принял их соратник Хосе Мария Морелос и продолжил войну за независимость Мексики.

В 1821 году, после обретения страной независимости, тело Идальго было эксгумировано и вместе с головой захоронено в архиепископском соборе Мехико, а с 1925 года покоится у основания Колонны Независимости на Пасео-де-ла-Реформа.

В настоящее время Мигель Идальго-и-Костилья считается национальным героем Мексики. В его честь названы штат Идальго, многие населённые пункты в Мексике, как например, Долорес-Идальго и международный аэропорт в Гвадалахаре, а также округи Идальго в Техасе и Нью-Мексико, США. В честь Мигеля Идальго назван астероид (944) Идальго, открытый в 1920 году и получивший своё название по предложениию президента Мексики на его встрече с немецкими астрономами, приехавшими наблюдать за солнечным затмением в 1923 году. Его портрет изображён на купюре в 1000 мексиканских песо, а посвящённые ему памятники украшают города разных стран.

Каждый год, в канун дня независимости, отмечаемого 16 сентября, мексиканский президент звонит в колокол Долорес, находящийся в Президентском дворце, на площади Сокало, в центре Мехико, а затем, вместе с собравшимся на площади народом и зрителями, наблюдающими за церемоний по телевидению, трижды восклицает «Да здравствует Мексика!», отдавая дань памяти всем героям, погибшим за независимость родины, и в первую очередь Мигелю Идальго-и-Костилье, и его знаменитому призыву к свободе.

Источники

На испанском языке:

• La independencia de México. Atlas histórico. México, Desglose geográfico nacional, 1992. ISBN 968-892-007-X.
• [dialnet.unirioja.es/servlet/fichero_articulo?codigo=2541407&orden=0 Gutiérrez Escudero, Antonio. El inicio de la independencia en México: el cura Hidalgo. Araucaria: Revista Iberoamericana de filosofía, política y humanidades, ISSN 1575-6823, № 19, 2008, c. 227—257.]
• Mancisidor, José, Hidalgo, Morelos, Guerrero. México, Editorial Grijalbo, 1956.
• [www.bicentenario.gob.mx/BibliotecaDigital/MemoriaPolitica/Textos/1ind.html Архив исторических документов войны за независимость.]

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Мигель Идальго
• [es.wikisource.org/wiki/Miguel_Hidalgo_y_Costilla Мигель Идальго в испаноязычном разделе Викитеки]
• [www.peoples.ru/military/hero/miguel_hidalgo_y_castilla/ Мигель Идальго на Peoples.ru]
• [bse.sci-lib.com/article050511.html Мигель Идальго в Большой советской энциклопедии]
• [www.vokrugsveta.ru/vs/article/2333/ Сейба — древо жизни, журнал «Вокруг света»]
• [www.agn.gob.mx/ Национальный архив Мексики]

Отрывок, характеризующий Идальго-и-Костилья, Мигель

К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.