Третья всемирная теория

Третья всемирная теория — система взглядов (теория) лидера ливийской Зелёной революции Муаммара Каддафи, противопоставляемая им коммунизму Маркса и капитализму Адама Смита. Муаммар Каддафи выдвинул системную идею общественного устройства, которая нашла частичное воплощение в Ливии.

Основные положения

«Третья Всемирная Теория», изложенная Каддафи в «Зелёной книге» (1976—1979) — новая система взглядов, которая противопоставляется идеям коммунизма Маркса и капитализма Адама Смита. В каждом магазине в Ливии при Каддафи непременно имелась в продаже «Зелёная Книга» и в большинстве случаев на разных языках, в том числе и на русском. Прочтение данного труда немного проливает свет на то, почему ливийцы жили именно так, а не иначе.

В данной теории подробно раскритикована современная демократия: по мнению Каддафи, демократия перестала быть подлинно народной. Рассматривая сущность демократии, он приводит подтверждения этой мысли.

Теория отрицает традиционные орудия власти — парламенты, партии, референдумы — и противопоставляет им концепцию прямой народной демократии, основанной на народных конгрессах и народных комитетах. При этом Всеобщий народный конгресс, принимающий общегосударственные законы, рассматривает лишь те вопросы, которые обсуждены и предложены в повестку дня первичными народными конгрессами, объединяющими все взрослое население страны.

Закон общества не может зависеть от политической конъюнктуры, а должен базироваться на обычаях и религии. Третья всемирная теория провозглашает необходимость отмены наёмного труда и право работника на производимый им продукт.

При разработке теории Каддафи опирался, в частности, на теоретические труды теоретиков анархизма Михаила Бакунина и Петра Кропоткина, совмещённые с эгалитаристскими принципами ислама. Как и предшественники, начиная с Платона, Каддафи искал идеальную форму общественного сосуществования, при котором наряду с социальной справедливостью наличествовала бы сильная власть, народная представительность и национальная самобытность. В Ливии была сделана попытка реализовать его идеи на практике: в марте 1977 года была обнародована «Декларация Себхи», и страна стала именоваться Социалистическая Народная Ливийская Арабская Джамахирия (слово «джамахирия» («государство народных масс») — арабский неологизм, образованный путём замены в корне слова «джумхурия» (республика) единственного числа «джумхур» (народ) на множественное число «джамахир» (массы) ). Существование данной формы государственного устройства, отличной от монархии и республики, вытекает из «Третьей Всемирной Теории» ливийского лидера Муаммара Каддафи.

С наступлением глобализации и информационной революции Каддафи несколько модифицировал свою теорию, введя в неё тезис об эпохе больших пространств, в которой национальное государство становится нежизнеспособным.

Доктрина

«Зелёная Книга» представляет собой цитатник ливийского лидера, разделённый на три части, и охватывает следующие аспекты существования:

• Решение проблемы демократии (Власть народа)
• Решение экономической проблемы (Социализм)
• Общественный аспект

Решение проблемы демократии (Власть народа)

В политическом аспекте «Всемирной Теория» Каддафи отрицает такие демократические формы, как парламент, партии, референдум, и излагает принципы «народной демократии», основанной на «народных конгрессах» и «народных комитетах». Утверждается, что демократия и свободы являются ничем иным, как разновидностью диктатуры.

Согласно «Зелёной Книге», победителем в борьбе за власть всегда выходит орудие правления — отдельная личность, партия, класс, а побеждённым всегда оказывается народ. Все существующие политические режимы фальсифицируют демократию и являются диктаторскими.

Парламентаризм, по мнению Каддафи, — порочное решение проблемы. Парламент не может выступать от имени народа, потому что демократия не означает власть самого народа. Фактически, народ используется политическими силами в борьбе за власть. Парламентское представительство — обман. В целом, теория представительского правления — устаревшая и изжившая себя, придумана философами и мыслителями в ту пору, когда правители помыкали народом, как скотом.

Партия, согласно «Зелёной Книге» — это современное диктаторское орудие правления, власть части над целым. Партии создаются группами людей для осуществления своих интересов или навязыванию обществу своих взглядов и установлении господства в нём своей идеологии. Количество партий не меняет существа дела. Чем больше партий, тем острее между ними борьба за власть, что подрывает программу, направленную на благо всего общества. Интересы общества и общественного развития приносятся в жертву межпартийной борьбе за власть. Партии могут быть продажны и могут быть подкуплены извне и изнутри. Оппозиция — это не орган контроля народа за деятельностью правящей партии, она лишь выжидает подходящий момент, чтобы занять место правящей партии у кормушки власти. Контроль находится в руках партии, стоящей у власти (посредством парламента), а власть — в руках партии, осуществляющей контроль. Таким образом, существующие в современном мире политические теории фальшивы и лживы.

Каддафи сравнивает партию и племя. По его мнению, борьба партии за власть ничем не отличается от борьбы за власть между племенами и кланами.

Референдум — это фальсификация демократии. Каждый должен иметь возможность обосновать своё желание. Надо создать такое орудие правления, которое являло бы собой весь народ в целом.

Каддафи предлагает иерархическую структуру народных конгрессов и комитетов, в результате которой «управление становится народным». Утрачивается определение: «демократия — это контроль народа над правительством». Его сменяет «контроль народа над собой».

«Народные конгрессы являются конечной целью движения народов на пути к демократии.»

В Джамахирии всё население страны разбивается на народные конгрессы, которые избирают народные комитеты, в свою очередь формирующие второй круг народных конгрессов, а те уже избирают административные комитеты, заменяющие собой госадминистрацию. Вопросы, рассматриваемые на народных конгрессах, окончательно формулируются каждый год на Всеобщем народном конгрессе. Соответственно, итоги и решения Всеобщего конгресса доводятся до нижестоящего звена в обратном порядке.

На Всеобщем народном конгрессе, где совместно собираются руководящие органы народных конгрессов, народных комитетов, профсоюзов и профессиональных объединений, обсуждаются важнейшие общественные вопросы и выносятся окончательные законодательные решения.

В первой части «Зеленой Книги» М. Каддафи также изложил и свои воззрения на свободу слова. По его мнению, «человек как физическое лицо должен иметь свободу самовыражения, и даже будучи умалишённым иметь право свободно выражать своё безумие». Человек как юридическое лицо также свободен в выражении себя как такового. В первом случае человек представляет только самого себя, во втором — лишь группу физических лиц, образующих юридическое лицо.

«Общество состоит из множества физических и юридических лиц. Поэтому, если физическое лицо является безумным, это не означает, что остальные члены общества также умалишённые. Пресса — это способ самовыражения общества, а не отдельного физического или юридического лица. Газета, являющаяся собственностью индивидуума, выражает только точку зрения её владельца. Утверждение, что она представляет общественное мнение, несостоятельно... Недопустимо, чтобы отдельная личность владела публичными средствами печати и информации».

Решение экономической проблемы (Социализм)

Во второй части «Зеленой книги» — «Решение экономической проблемы (Социализм)» — изложен экономический аспект «Третьей Всемирной Теории» (вышла 2 февраля 1978).

В данной части разоблачает рабский характер наёмного труда и провозглашает право работника на произведенный им продукт. Человек обязан трудиться в меру своих сил и должен при этом иметь достаток, удовлетворяющий потребности, а все излишки должны направляться на накопление общественного богатства. Накопление излишков одним человеком приводит к уменьшению потребностей другого человека, а следовательно, является недопустимым.

В сентябре 1977 года Каддафи выдвинул в качестве основы развития хозяйственной жизни принцип «самоуправления в экономике». В соответствии с этим принципом предусматривался переход предприятий в коллективное управление тех, кто там работает. Провозглашённый им впоследствии лозунг «Партнёры, а не наёмные работники», нашёл теоретическое обоснование во второй части «Зелёной книги» и с ноября того же года начал внедряться на ряде производственных предприятий.

В ходе развития своих экономических идей Каддафи выдвинул новый лозунг: «Жилище — собственность его обитателя». То есть человек, живущий в доме — хозяин, а не его арендатор. В мае 1978 года был принят закон, в соответствии с которым сдача жилых помещений в аренду запрещалась, а бывшие арендаторы становились собственниками арендуемых квартир и домов.

Проводя в жизнь лозунг «Партнёры, а не наёмные работники», рабочие и служащие под руководством народных комитетов захватывали предприятия и учреждения в сфере не только производства, но и торговли, а также различных служб обслуживания. Бывшие владельцы получали вместе с компенсацией и возможность участвовать в управлении этими предприятиями, но на правах «равного партнёрства с производителями». Эта кампания «народного захвата», как её назвали в Ливии, стала своеобразной формой ликвидации частной собственности крупной и средней буржуазии.

Функционирование политической системы «Джамахирии» на местах и особенно на производстве затруднялось как из-за саботажа буржуазных слоёв, так и по причине недостаточной подготовленности осуществляемых мероприятий, неспособности нового управленческого аппарата руководить хозяйством. Всё это вызвало недовольство и брожение среди части населения. Против политических и экономических новаций ливийского руководства выступила и некоторая часть мусульманского духовенства. Она обвинила Каддафи в «отступлении от положений Корана».

В ответ власти пошли на серьёзные меры, направленные на ограничение влияния духовенства. Оппозиционно настроенным «хранителям чистоты ислама» Каддафи устроил по телевидению публичный экзамен на знание Корана. Богословы не смогли ответить на вопросы лидера ливийской революции, и были скомпрометированы в глазах верующего населения. Это дало Каддафи основание лишить впоследствии некоторых из них права вести религиозную службу.

Завершающим итогом всех экономических реформ в Джамахирии должно стать «достижение новым социалистическим обществом стадии, на которой окончательно исчезнут прибыль и деньги, когда общество станет целиком производительным, а производство будет полностью удовлетворять материальные потребности всех членов общества. На этом заключительном этапе прибыль исчезнет сама собой, и, значит, перестанут существовать и деньги». В настоящее же время, каждый в Ливии получает столько, сколько хватает для удовлетворения его физиологических потребностей: хлеб и прочие продукты питания стоят дёшево, транспорт и бензин практически бесплатные, все жители Ливии обеспечены бесплатным жильём.

Общественный аспект «Третьей Всемирной Теории»

Третья часть — «Общественный аспект Третьей Всемирной Теории» (вышла 1 июня 1979) — касается многих сторон жизни, в том числе положения женщин, системы образования, слияния языков мира, спорта. Именно в этой части представлено глобальное видение правильного сосуществования. Основополагающие принципы сводятся к тому, что каждый народ должен иметь свою религию, а большую значимость имеет непрерывная общественная цепочка «семья — племя — нация — мир» («от малого к великому»).

Согласно «Зелёной Книге», «если национальный дух оказывается сильнее религиозного духа, то борьба между различными нациями, до этого объединёнными одной религией, усиливается, и каждая из этих наций добивается независимости, возвращаясь к свойственной ей общественной структуре»; «племя — это та же семья, но увеличившаяся вследствие роста потомства, то есть племя — это большая семья. Нация — это племя, но племя, разросшееся в результате увеличения потомства, то есть нация — это большое племя. Мир — это нация, но нация, разделившаяся на множество наций в результате роста населения, то есть мир — это большая нация».

«Племя — это естественная социальная защита человека, обеспечивающая его социальные потребности». В Ливии, в соответствии с принятыми социальными традициями, племя коллективно обеспечивает выкуп своих членов, сообща платит за них штраф, совместно мстит за них, коллективно их защищает. Особое место в Зелёной Книге отведено женщине, её физическому строению и социальной роли в обществе:

• Во-первых, «женщина — человек, равно как и мужчина».
• Во-вторых, женщина — особь женского пола, а мужчина — особь мужского пола. В силу этого женщина «имеет регулярное заболевание в виде ежемесячных кровотечений, если же этого не происходит, значит, у неё наступила беременность».
• В-третьих, тенденция лишить женщину её естественной роли матери и заменить её как мать яслями кладет начало отказу от гуманного, человеческого общества и превращению его в биологическое общество, живущее искусственной жизнью (вследствие этого в Ливии отсутствуют детские сады, а женщина, родив ребёнка, уже никогда не выходит на работу).
• В-четвёртых, мужские особи в мире растений и животных по природе своей сильные и грубые, тогда как женские и в мире растений, и в мире животных, и в мире людей по природе своей красивые и нежные.

Исходя из этого, М. Каддафи делает вывод, что «человеческие права равны для всех — мужчин и женщин, однако обязанности далеко не равны».

Упоминает в своём труде М. Каддафи и о чёрной расе: «править миром будут чёрные». По его мнению, данное событие неминуемо вследствие демографических и социальных закономерностей. Вот почему, в последние десятилетия Ливия ассоциирует себя всё больше не с арабским миром, а с Африканским континентом, пытаясь занять в нём лидирующие позиции.

Языковая проблема также поднята в третьей части «Зеленой книги»: «Люди будут отсталыми, пока не смогут объясняться на одном языке». Однако вопрос этот будет решён лишь когда процесс слияния языков пройдёт ряд стадий, на что уйдёт жизнь не одного поколения при условии, что со временем эти поколения утратят фактор наследственности: «чувственные восприятия, вкус и темперамент дедов и отцов».

Особенно оригинален взгляд «Зелёной книги» на спорт и зрелища:

• «спорт может быть только индивидуальным, подобно молитве»;
• «массовый спорт — это социальная потребность людей, поэтому недопустимо как со спортивной так и с демократической точки зрения передоверять занятия спортом другим лицам»;
• «коллективный спорт — дело масс»;
• «трибуны стадионов существуют лишь для того, чтобы закрыть массам доступ на спортивные поля»;
• «бокс и разные виды борьбы свидетельствуют, что человечество ещё не окончательно избавилось от пережитков варварства».

Такой подход к спорту привёл к тому, что большинство стадионов страны открываются в Ливии лишь во время проведения военных парадов, а любые виды борьбы находятся под строгим запретом.

Не находя в так называемом «исламском социализме» конкретных рецептов преобразования общества, М. Каддафи постоянно вносил поправки в свою теорию. Если до «Зелёной книги» ислам считался одним из идейных источников официальной идеологии, то в вышедшей летом 1979 года третьей части этой книги «истинность» Третьей Всемирной теории уже не измерялась постулатами ислама. Напротив, «истинность» самих исламских положений стала оцениваться с точки зрения их соответствия этой теории. Движущей силой истории объявлялась национальная и общественная борьба. Вместе с тем, уточнял М. Каддафи, «если бы мы ограничились только поддержкой мусульман, то показали бы пример фанатизма и эгоизма: истинный ислам — тот, который выступает в защиту слабых, даже если они не мусульмане».

В последующих пояснениях и комментариях к «Зелёной книге» многие её положения подверглись значительной корректировке. Эта книга являлась как бы основополагающим катехизисом официальной идеологии в Ливийской Джамахирии.

Реализация теории в Ливии

Теория частично реализована в Ливии — в марте 1977 года республика была преобразована в Джамахирию, упразднена эксплуататорская частная собственность (сохранены частные семейные предприятия в сфере услуг).

В 60—70-х годах XX века в странах арабо-мусульманского Востока получили широкое распространение теории «социализма национального типа», которые стали наименоваться «исламским социализмом». В основу данного социализма легли принципы национализма, религии и равноправия, столь близкие и родные арабскому сердцу. Поэтому неудивительно, что в 60-е годы большинство стран арабского Востока были охвачены пламенем революций, народных восстаний и государственных переворотов. Не стала исключением в этой череде и Ливия, в которой 1 сентября 1969 г. группа офицеров ливийской армии, входивших в «Движение свободных офицеров-юнионистов-социалистов», свергла монархический режим и провозгласила Ливийскую Арабскую Республику (ЛАР). Временно верховную власть стал осуществлять Совет революционного командования (СРК), во главе которого стал 27-летний полковник Муаммар Каддафи.

Антиимпериалистическая направленность ливийской революции проявилась довольно отчетливо уже в первые месяцы существования нового режима. 7 октября 1969 года на 24-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН постоянный представитель Ливии заявил о намерении ливийцев ликвидировать на своей земле все иностранные военные базы. Вслед за этим ливийское руководство информировало послов США и Англии о расторжении соответствующих договоров. Почти одновременно началось наступление и на позиции иностранного капитала в экономике страны.

Первые итоги и ближайшие задачи ливийской революции были закреплены в обнародованной 11 декабря 1969 года Временной конституционной декларации. Ислам объявлялся официальной государственной религией. Одной из главных целей революции провозглашалось построение социализма, основанного на «религии, морали и патриотизме». Добиться этого Каддафи и его соратники намеревались путём «обеспечения социальной справедливости, высокого уровня производства, ликвидации всех форм эксплуатации и справедливого распределения национальных богатств».

Совет революционного командования наделялся функциями главного звена политической организации общества с правом назначать кабинет министров, объявлять войну и заключать договоры, издавать имевшие силу законов декреты, которые касались основных аспектов внутренней жизни и внешней политики государства. Председатель СРК Каддафи был назначен главой Ливийской Арабской Республики.

В 1973 году Каддафи организовал Арабский социалистический союз (АСС), ставший единственной легальной политической организацией в стране. В 1977 Всеобщий народный конгресс (ВНК), представляющий многочисленные народные комитеты, принят декрет («Декларацию Себхи») об установлении в Ливии «режима народной власти» (т. н. прямая народная демократия); страна была переименована в Социалистическую Народную Ливийскую Арабскую Джамахирию. Был также переименован и СРК, трансформированный в Генеральный секретариат Конгресса. АСС фактически слился с аппаратом ВНК. В генеральный секретариат ВНК были избраны Каддафи (генеральный секретарь) и четверо его ближайших соратников — майор Абдель Салам Ахмед Джеллуд, генералы Абу Бакр Юнес Джабер, Мустафа аль-Харруби и Хувейлди аль-Хмейди.

Ровно через два года пятёрка лидеров ушла в отставку с государственных постов, уступив их профессиональным управленцам. С тех пор Каддафи официально именуется Лидером ливийской революции, а вся пятёрка вождей — Революционным руководством. В политической структуре Ливии появились Революционные комитеты, призванные проводить через систему народных конгрессов политическую линию революционного руководства.

Государственное устройство Ливии

В Ливии был установлен военный режим, исповедующий идеи арабского национализма, социализма и ислама. Высшим государственным органом является ВНК, в состав которого входят представители народных комитетов. Фактически ВНК обладает функциями парламента. Его члены избираются на местном и региональном уровнях, часть их назначается лично Каддафи. Из числа членов ВНК Каддафи назначал и министров своего кабинета. Хотя сам Каддафи не занимал никаких официальных постов, он до своей гибели в 2011 году оставался ведущим политическим деятелем Ливии.

Ислам в Ливии — государственная религия, при этом влияние мусульманского духовенства было тогда ограничено. В стране провозглашено прямое народовластие, доходы от продажи нефти позволяли поддерживать высокий уровень жизни ливийцев. В Ливии было сокращено присутствие иностранного капитала, и были национализированы предприятия крупной и средней промышленности.

Основой судопроизводства является Коран. Судопроизводство осуществляется иерархически выстроенной системой судов. В судах магистратов рассматриваются мелкие дела. Далее идут суды первой ступени, апелляционные суды и Верховный суд.

Главный принцип государственного устройства Ливии: «Власть, богатство и оружие — в руки народа».

Продолжение преобразований в Ливии

Благодаря начавшейся с 1961 г. эксплуатации богатых нефтяных ресурсов некогда полунищая Ливия превратилась в процветающее государство с самым высоким в Африке доходом на душу населения. В 1970-е годы цены на нефть на мировых рынках значительно повысились, что привело к накоплению значительных средств в Ливии, являвшейся поставщиком нефти в западные страны. Государственные поступления от экспорта нефти шли на финансирование градостроительства и создание современной системы социального обеспечения населения. Вместе с тем для повышения международного престижа Ливии огромные суммы расходовались на создание хорошо вооружённой современной армии. На Ближнем Востоке и в Северной Африке Ливия выступала в роли носителя идей арабского национализма и бескомпромиссного противника Израиля и США.
Резкое падение цен на нефть в середине 1980-х годов и санкции ООН за укрывательство палестинских сепаратистов (от 1992 года) привели к значительному ослаблению Ливии. 12 сентября 2003 года Совет Безопасности ООН отменил санкции против Ливии, введённые 1992 году.

Трансформация ливийского общества в современную политическую систему, названную Джамахирией, сопровождается многими зигзагами и проходит медленнее, чем того хотел бы М. Каддафи. Но созданная им система, несомненно, пробудила ливийский народ к политической активности. Однако, как он вынужден был признать, «участие народа в управлении страной было не полным».

Поэтому на состоявшейся 18 ноября 1992 года в городе Сирт сессии ВНК было принято решение о создании в Ливии новой политической структуры. Она предполагала переход страны на высшую ступень народовластия — образцовой Джамахирии. Речь идет о создании вместо первичных народных собраний полутора тысяч коммун, представляющих собой самоуправляемые мини-государства в государстве, обладающих всей полнотой власти в своём округе, включая распределение бюджетных средств.

Необходимость реорганизации прежней политической системы, как пояснил М. Каддафи, объяснялась, прежде всего, тем, что она «не смогла обеспечить подлинного народовластия в силу сложности структуры, что создало разрыв между массами и руководством, страдала излишней централизацией». В целом Джамахирия продолжает курс на построение «исламского социалистического общества», где господствует лозунг — «Власть, богатство и оружие — в руках народа!».

См. также

• Движение неприсоединения

Литература

• Рясов А. В. «Левые» на арабском востоке: ливийский опыт — М.: Институт Ближнего Востока, 2005 ([www.aglob.info/readarticle.php?article_id=2277 рецензия])

Ссылки

• [www.dmoz.org/World/Russian/Общество/Политика/Альтернативные_политические_системы Альтернативные политические системы] в Открытом Каталоге
• [www.kaddafi.ru/zelkniga.html Зелёная книга]
• [www.kaddafi.ru/ сайт «Каддафи.ру»]

Отрывок, характеризующий Третья всемирная теория

Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.