Идеал

Идеа́л (лат. idealis от греч. ἰδέα — образ, идея) — 1) в общеупотребительном смысле: а) высшая степень ценного или наилучшее, завершенное состояние какого-либо явления, б) индивидуально принятый стандарт (признаваемый образец) чего-либо, как правило, касающийся личных качеств или способностей; 2) в строгом этическом смысле: в теоретическом плане — а) наиболее общее, универсальное и, как правило, абсолютное нравственное представление (о благом и должном), в нормативном — б) совершенство в отношениях между людьми или (в форме общественного идеала) такая организация общества, которая обеспечивает это совершенство, в) высший образец нравственной личности.

Описание

«Идеал» как специальное понятие ценностного, в частности, морального сознания и этического рассуждения формируется в просветительской и романтической мысли. Однако в историко-философском анализе оно может быть реконструировано и в отношении иных, более ранних эпох путём вычленения представителей о высшем благе (подлинное блаженство), конечном предназначении человека или его доминирующих обязанностей.

Характеристика

Различие подходов в теоретическом понимании идеала обуславливается решением проблемы соотношения идеала реальности. При натуралистическом подходе к морали и ценностям вообще идеал может трактоваться двояко. Во-первых, как результат обобщения и/или абсолютизации в культуре того, что составляет предмет потребностей человека. Схема такого понимания идеала предзадана золотым правилом нравственности — в идеале обобщено указанное в золотом правиле: «как хотите, чтобы с вами поступали люди». Во-вторых, как результат обобщения содержания норм и правил или абстрагирования этого содержания от конкретных задач действия; соответственно, идеалов столько, сколько норм: в каждом устанавливается общая цель, сообразно которой формулируется предписание относительно того, чего не следует или что следует делать. По такой логике нет морального идеала вообще, но есть идеалы добра, справедливости, человечности и т. д. Наряду с этим на практике универсальный идеал может индивидуализироваться и принимать персонифицированные формы, трансформируясь в личный идеал — в представление индивида о лучшем из всего того, что ему известно, или в индивидуально принятый стандарт чего-либо, как правило, касающийся личных качеств или способностей. Идеал теряет свою универсальность, трансформируется в идол или кумир; отсюда возникает впечатление, что идеалов столько, сколько людей. Индивидуальное допущение наряду с универсальным идеалом личного идеала, в особенности ассоциированного с необходимостью подчинения дисциплине установленного порядка, может провоцировать «бремя двойного служения» (С. Л. Франк). От индивидуализации идеала отличается конкретизация идеала в отдельном образе (к примеру, совершенной или божественной) личности при сохранении его абсолютных характеристик. Наконец, в-третьих, как имманентные социальной или индивидуализированной действительности требование или ценность, раскрывающие перед человеком более обширные перспективы идеала оказывается сведенным к ценностной ориентации или базовой поведенческой установке; при этом не непременно — к некоторому фактическому (социальному, психическому или физическому) состоянию индивида, так что должное — в соответствии с контекстом этического рассуждения — может мыслиться противостоящим сущему.

История возникновения

Европейская культура начинается с идеала единства, поначалу выраженного в натурфилософском учении о бесконечном едином начале Космоса, в гармонии с которым заключается подлинное существование. В падении от Логоса видел Гераклит причину порока и духовной смерти. Античное представление о всемирности как политически объединенном мире воплотилось в государственной политике, направленной на установление всемирной власти, призванной объединить множество государств и народов. В философии это представление было развито в стоической мысли в виде идеала духовного единения всего человечества. Этот идеал был воспринят христианством. Стоики (с индивидуалистических позиций) и ранне-христианские мыслители (с коммунитарно-соборных) первыми показали, что в условиях индивидуализировано-автономного и взаимно-обособленного существования человека реализация идеала возможна лишь как индивидуальное самосовершенствование, опосредствованное духовным овладением внутренними и внешними обстоятельствами жизни и их преображением; преодоление пороков бренного мира возможно лишь в нравственном восхождении и духовном единении. Эта идея единства — единства человека с природой, с согражданами и с самим собой — провозглашается или предполагается в качестве высшей нравственной идеи практически во всех развитых религиях. Понятие идеала применяется одинаково и к отвлечённым и конкретным предметам: идеал добра, идеал женской красоты, идеал мужской красоты, идеал государства, идеал гражданина и т. д.

Критика

При идеалистическом подходе к морали идеал рассматривается существующим трансцендентно к реальности и данным человеку непосредственно, через «голос совести» (Платон) или априорно (И. Кант). Концепция идеала, основанная на радикальном противопоставлении должного и сущего, ценности и факта, получила развитие в неокантианстве (В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Г. Лотце), в рус. религиозной философии (В. С. Соловьев, С. Л. Франк, Н. О. Лосский). Как форма нравственного сознания, идеал является одновременно ценностным представлением, поскольку им утверждается определенное безусловное положительное содержание поступков, и императивным представлением, поскольку это содержание определено в отношении воли человека и вменяется ему в обязательном исполнении. В структуре морального сознания идеала занимает ключевое место; им определяется содержание добра и зла, должного, правильного и неправильного и т. д. По тому, признается ли существование универсального и абсолютного идеала в качестве критерия выбора ценностей и оценки, философы и моралисты делятся на абсолютистов и релятивистов. В восприятии и интерпретации идеала единства возможны две крайности: а) социалогизаторской (в частности, политической, корпоративной) трактовки — как требования к установлению и укреплению сообщества; б) утопической трактовки, согласно которой идеал осуществим лишь в разумной, соответствующей природе реорганизации социальности. По-разному это проявлялось в особенности в социальной мысли XIX века — в учениях Г. Спенсера, К. Маркса, Э. Дюркгейма — и их более поздних вариациях; предпосылка единства как солидарности усматривалась в особенности общественной организации, в развитии промышленного сотрудничества, в установлении справедливых форм собственности или в разделении труда. Подобного рода «эмпирические» толкования идеала единства имели место всегда; против них направлено евангельское указание на то, что Царство Божие утверждается не на земле, но в духе, причем духовное единение — прежде всякого другого.

Идеал в эстетике

Идеал эстетический (фр. ideal, от греч. idea — идея, первообраз) — вид эстетического отношения, являющийся образом должной и желаемой эстетической ценности. Идеал эстетический — высший критерий эстетической оценки, которая предполагает сознательное или неосознанное сопоставление тех или иных явлений с идеалом эстетики. Сам же идеал эстетический — это такой вид эстетического отношения, который находится как бы между эстетическим вкусом, с одной стороны, и эстетическими взглядами — с другой. Уже эстетический вкус представляет собой известное обобщение эстетического опыта, но это обобщение во многом субъективно. Кант называл «идеал красоты» высшим образцом, прообразом вкуса. Идеал эстетический — более глубокое, более объективное обобщение эстетической практики человека, общественных классов и даже, в определенном смысле, целых эпох (например, идеал эстетический человека Древней Греции, эпохи Возрождения). В отличие от эстетических взглядов, выражаемых в абстрактных понятиях, идеал эстетический «не порывает» с конкретно-чувственной формой своего выражения, без которой нельзя запечатлеть образ должной красоты. В классовом обществе идеал эстетический не может не носить классовый характер. Поэтому понятия «идеал красоты», или «идеал эстетический», и «красота идеала» заключают в себе разный смысл. «Идеал красоты» — специфический вид идеала, который сам может быть прекрасным, а может быть даже отвратительным, как, например, фашистский идеал общественной жизни, преподносившийся его сторонниками как идеал эстетический (что предполагало эстетизацию явлений, связанных с «новым порядком»: военные парады, эффектные манифестации, факельные шествия и т. п.). Красота самого идеала эстетического в конечном счете определяется истинностью отражения подлинно прекрасного. Идеал эстетический обретает достоинство красоты, выражая красоту человеческой души и величие народного духа, творящего этот идеал и утверждающего его в труде и борьбе. Эстетическая ценность идеала эстетического выражает его общечеловеческий характер. О том, каким идеалом эстетическим руководствуется человек, можно судить по его отношению к миру, по его деятельности и поведению. Но выразить идеал эстетический в полной мере, «материализовать» его и тем самым сделать доступным восприятию любого другого человека можно только посредством искусства, отражающего действительность сквозь призму идеала эстетического. В искусстве эстетический идеал художника воплощается в образах положительных персонажей (Прометей в трагедии Эсхила, Пьер Безухов в «Войне и мире» Толстого, образы рабочего и колхозницы в скульптуре В. И. Мухиной и т. д.). Кроме того, идеал эстетический выражается самой структурой художественного произведения, всем его образным строем, в том числе и через отрицательные образы-персонажи, так как только пронизанные светом идеала эстетического они обнаруживают свою безобразность, низменность, комизм. Идеал эстетический связан с такими видами идеала, как нравственный и социально-политический, но отнюдь не как их внешняя форма. Идеал эстетический вбирает в себя эстетический аспект представлений о совершенном обществе, человеке и его поведении. Так, идеал коммунизма, предполагающий общественные отношения равенства, сотрудничества и взаимопомощи свободных от эксплуатации людей, гармоническое отношение природы и общества, высокую нравственность в общественных и личных отношениях, всесторонне и гармонически развитую личность, является также и Идеалом эстетическим.

В общее употребление слово идеал стало входить с конца XVIII и начала XIX столетия, главным образом, благодаря Шиллеру.

См. также

• Идеальное
• Идеализация

Литература

• [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-5/ideal.html Идеал] // Православная Богословская Энциклопедия. Том 5. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник» за 1904 г.
• Гусейнов, Абдусалам Абдулкеримович, Апресян Р. Г. Этика. — М., 2002. Тема 15. Идеал.
• Ильенков Э.В. Об идолах и идеалах.- М.: Политиздат, 1968. −319 с.
• Ильенков Э.В. Философия и Культура. — М., 1991. Раздел 3. Идеальное и идеал.
• Ивин, Александр Архипович Современная философия науки. — М., 2004. Гл. 4. Идеалы науки.
• Дубко Е.Л., Титов В.А. Идеал, справедливость, счастье. М.: МГУ, 1989
• Лившин М.А. Об идеальном и реальном // Вопрос философии 1984. № 10
• Мур Дж. Принципы этики. М.: Прогресс, 1984. С. 275—323
• Сарт Ж.П. Проблема цели и средства в политике // Эпическая мысль: Научно-публицистические чтения. М.: Политиздад, 1992. С. 251—261
• Соловьев В.С. Оправдание добра // Соловьев В. С. Соч. в 2т. Т.1. М.: Мысль, 1988

Ссылки

• Биченко С. Г. [www.zpu-journal.ru/e-zpu/2012/4/Bichenko_The-Ideal/ Идеал в романтической теории и реалистической художественной практике: тезаурусный подход] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». — 2012. — № 4 (июль — август) ([www.webcitation.org/6AoIviLeq архивировано в WebCite]).

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Идеал

– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.