Идея

Иде́я (др.-греч. ἰδέα — видность, вид, форма, прообраз) в широком смысле — мысленный прообраз какого-либо действия, предмета, явления, принципа, выделяющий его основные, главные и существенные черты.

В ряде философских концепций — умопостигаемый и вечный прообраз реальности. В русских философских словарях XVIII века (см. Антиох Кантемир и Григорий Теплов) идея сближалась с понятием.

В науке и искусстве идеей называется главная мысль произведения или общий принцип теории или изобретения, вообще замысел или наиболее существенная часть замысла. В этом же смысле термин идея трактуется в сфере регулирования авторского права.

Философия

Античная философия

В древнегреческой философии идеей называлась умопостигаемая и неизменная структура, лежащая в основании вещи. Само слово сделал философским термином Демокрит, который называл идеями атомы — неделимые умопостигаемые формы. Атомы неизменны, но из них состоят изменчивые вещи.

Для Платона и неоплатоников идея или эйдос — это идеальная (умопостигаемая) вечная сущность вещи в противоположность чувственному и изменчивому (преходящему) в вещи. Идеи бестелесны, находятся вне конкретных вещей и явлений; они составляют особый идеальный мир (царство идей), который и есть подлинная реальность, трансцендентный мир истинного бытия. Идея представляет собой сущность не отдельной вещи, но какого-либо вида вещей. Вещи чувственной реальности существуют благодаря идеям, и идеи являются их образцами.

У Аристотеля термины «идея» и «эйдос» настолько меняют свой смысл по сравнению с платоновским, что по-русски их традиционно переводят термином форма или (в логике) «вид».

Средневековая философия

В средневековой философии и христианском богословии идеи понимались как прообразы вещей в божественном уме. Бог творит вещи согласно своим их (идеальным формам) как своим замыслам. Таким же было и представление об идеях в эпоху Возрождения.

Новоевропейская философия

Ещё Платон характеризовал идеи не только как реальность, но и как достояние человеческой души (ума). В новоевропейской философии XVII—XVIII веков именно психологический и эпистемологический смысл термина становится главным. Для Нового времени идея — это средство и форма человеческого познания действительности. В проблемное поле термина входили проблема происхождения идей, проблема познавательной ценности идей, проблема отношения идей к объективному миру.

Философия раннего Нового времени

Британские и французские философы XVII века называли идеями как общие отвлеченные понятия, так и простые представления. Возникают споры по поводу происхождения идей и их соответствия реальности; двумя основными позициями становятся рационализм и эмпиризм. Эмпирики считали источником идей ощущения и восприятия, которые лишь обобщаются в идеях. Субъект при этом трактовался как пассивный. Рационалисты XVII века считали источником познания спонтанную деятельность мышления, а идеи рассматривали как врождённые, изначально присущие субъекту и не сводимые к опыту.

Декарт защищал концепцию о врождённых идеях.

Джон Локк определял идею как «всё, что является объектом разума, когда человек мыслит». Таким образом, для Локка идея — это не столько элемент умственного процесса, сколько реальность сознания или внешнего мира, на которую этот процесс направлен.

В противоположность Локку Дэвид Юм относил идеи к сознанию. Он противопоставлял ясные впечатления или восприятия, которые человек получает из ощущений, и идеи, которые являются смутным воспроизведением восприятий в уме.

Немецкая классическая философия

В немецком классическом идеализме термин «идея» обозначал, как правило понятие определенного рода и всегда играл существенную роль в строении философского учения.

В системе Канта идея есть априорное понятие чистого разума, которым не соответствует никакое явление чувственного опыта, в отличие от понятий рассудка. Идея, тем не менее, выражает функцию самого разума — завершать высшим единством всякое рассудочное познание. Регулятивная идея (принцип, задающий цель познанию) — это идеал, к которому разум должен стремиться, но которого он никогда не сможет достичь. Идеей, в частности, является свобода. Именно в силу идеи свободы в практической сфере автономия всеобщего разумного субъекта противопоставляется его детерминированности природными причинами как эмпирического субъекта.

По И. Г. Фихте, идеи — это имманентные цели, согласно которым «Я» творит мир.

У Гегеля идея является объективной истиной, совпадением субъекта и объекта, мышления и реальности, венчающим весь процесс развития. Гегелевское понятие идеи синтезирует объективный и субъективный смысл термина. Идея является платоновской сущностью, но не вне процесса, а в нём самом, будучи вместе с тем кантовским понятием чистого разума, но не лишенным бытия, а создающее всякое бытие в себе и из себя. Высшей точкой развития знания, включающей в себя все предшествующие формы знания, в системе Гегеля является абсолютная идея.

Философия XIX—XX веков

В философии XX века термин «идея» утрачивает самостоятельное значение и используется лишь как синоним термина «понятие».

В советском марксизме идея — форма постижения в мысли явлений объективной реальности, объективное, конкретное и всестороннее знание действительности, включающее в себя сознание цели и проекции дальнейшего познания и практического преобразования мира.

Британский философ Артур Лавджой выдвинул проект создания науки об историческом процессе создания, сохранения и изменения идей на всём пространстве культуры — истории идей. История идей тесно связана с интеллектуальной историей, историей философии, историей науки, историей литературы и истории культуры в целом, и поэтому может рассматриваться как их часть или прикладная дисциплина в их составе. В рамках этой дисциплины единичные идеи — это мысли или представления, которые вступают в новые сочетания друг с другом и меняют формы выражения, оставаясь относительно неизменными.

Психология

Большинство психологов XIX века рассматривали идеи как представления памяти и воображения.

В противоположность им Вильгельм Вундт определял идею как «сознательное представление любого предмета или процесса внешнего мира». Таким образом, он относил к идеям не только процессы памяти и воображения, но и процессы восприятия.

Антропология и социальные науки

В социальной антропологии (культурной антропологии) существует такое направление, как исследование культурной диффузии. Оно изучает распространение идей от культуры к культуре. Некоторые антропологические теории исходят из того, что все культуры подражают идеям одной или нескольких оригинальных культур. Эволюционная теория диффузии придерживается той точки зрения, что культуры находятся друг под влиянием друга, но сходные идеи могут развиться и в изоляции.

В середине XX века социологи начали исследовать, как и почему идеи распространяются от одного человека к другому или от одной культуры к другой. Эверетт Рождерс проводил исследования диффузии инноваций (диффузии новшеств) для того, чтобы выявить факторы в принятия идей. В 1976 Ричард Докинз предложил применить модель биологической эволюционной теории к процессу распространения идей. Для описания абстрактной единицы отбора он создал термин «мем», подобный гену в эволюционной биологии.

Право

Согласно п. 5 ст. 1259 ГК России авторское право на идеи не распространяется.

См. также

• Знание
• Идеология
• Интроспекция
• Мнение
• Мысль
• Мечта
• Неоплатонизм
• Образ
• Разум
• Рефлексия
• Семантика
• эйдетика

Литература

• Шичалин Ю. А. [www.philosophy.ru/iphras/library/phusis/03.html Трактат Плотина «Об уме, идеях и сущем» (5, V.9) в связи с проблемой природы.]
• Ортега-и-Гассет Х. [www.philosophy.ru/library/ortega/idea.html Идеи и верования]
• Вернадский В. И. [www.philosophy.ru/library/vern/his.html Из истории идей].
• Панофски, Эрвин. IDEA: К истории понятия в теориях искусства от античности до классицизма. — СПб.: Аксиома, 1999. (Классика искусствознания)

Ссылки

• Мэтт Ридли: [www.ted.com/talks/lang/ru/matt_ridley_when_ideas_have_sex.html «Когда идеи занимаются сексом»] (видеолекция с русскими субтитрами), июль 2010 (TEDGlobal)

Отрывок, характеризующий Идея

– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.