Барзани, Идрис

Идрис Барзани

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Барзани, Идрис (курд. Idrîs Barzanî) (1944? — 31 января 1987) — деятель национально-освободительного движения в Иракском Курдистане.

Сын Мустафы Барзани. После начала Сентябрьского восстания 1961 г. присоединяется к пешмерга и впоследствии становится одним из высших военных руководителей у курдов, демонстрируя незаурядные военные таланты. Он осуществлял (до прибытия отца) общее руководство на первом этаме сражения под Ревандузом, являвшегося крупнейшей победой курдов за все время восстания. После заключения мирного договора с Саддамом Хусейном 11 марта 1970 г. отец посылает его с дипломатическими и представительскими миссиями в Багдад; во время одной из поездок, в ночь на 7 декабря 1970 г., его автомобиль был обстрелян агентами спецслужбы (однако в машине был не Идрис, а другие лица).

Летом 1972 г. Барзани посылает Идриса в Вашингтон, где тот ведет переговоры с директором ЦРУ Хельмсом и представителем Совета национальной безопасности Кеннеди об условиях американской помощи курдам.

В марте 1974 г. Идрис вел последний раунд переговоров с Саддамом Хусейном и сообщил ему об отказе курдов принять «Закон об автономии». С возобновлением боевых действий, он стал начальником курдского штаба. После поражения восстания живёт в Иране, занимаясь реорганизацией партии и прежде всего — возобновлением вооруженной борьбы. У него были натянутые отношения со своим единокровным братом Масудом, и Мустафа Барзани беспокоился, что после его смерти соперничество братьев развалит ДПК. Однако братья мирно поделили сферы ответственности: Идрис взял себе военные, Масуд — политические дела.

С тех пор Идрис фактически руководил военной деятельностью ДПК вплоть до своей внезапной смерти от инфаркта в 1987 году. Человек прямой, волевой и суровый, он пользовался неограниченным влиянием на пешмерга. Его сын Нечирван — ныне премьер Регионального Правительства Курдистана.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Барзани, Идрис

– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…