Иду
Иду
| |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Корея | |||||||||
| хангыль: | 이두 | ||||||||
| ханча: | 吏讀 | ||||||||
| |||||||||
Иду (이두; на Севере: 리두 риду) — архаичная система записи корейского языка иероглифами (ханчой). Слово «иду» используется в двух значениях. Первое — «любая система записи корейского ханчой» (включая ранние системы периода правления династии Чосон); в этом смысле понятие включает хянъчхаль и кугёль, а также «иду в узком смысле». Второе значение — система записи, изобретённая в период Корё (918—1392), впервые так её называют в Чэванъ унги (제왕운기).
Иду в узком смысле
Иду записывалась ханччой, адаптированными китайскими иероглифами, а для корейских окончаний и прочих грамматических маркеров использовали особые символы. Иду было трудно читать как про себя, так и вслух, поэтому иду не получила постоянного широкого распространения.
Для иду было изобретено около полутора сотен иероглифов, а уже существующие могли получать дополнительное значение. Иду использовалась членами класса Чунъин (중인).
Хянъчхаль
| Иду | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Корея | |||||||||
| хангыль: | 향찰 | ||||||||
| ханча: | 鄕札 | ||||||||
| |||||||||
Хянъчхаль (букв. «местные символы») — другая система записи корейского языка китайскими иероглифами. При записи иероглифам давалось китайское чтение, основанное на том, какой китайский слог был ассоциирован с этим иероглифом[1]. Хянчхаль часто считается одной из разновидностей иду[2].
Первое упоминание хянчхаля находится в биографии монаха периода Корё по имени Кюнё. Основной корпус текстов на хянчхале состоит из корееязычной поэзии. До XXI века дошли 25 таких поэм, в них находятся корейские стихи, где использованы исконно корейские слова, записанные иероглифами, по одному на слог. Этой письменностью записывали существительные, глаголы, прилагательные, наречия, частицы, суффиксы и вспомогательные глаголы. Хянчхалем пользовались весь период Корё[3].
Кугёль
| Иду | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Корея | |||||||||
| хангыль: | 구결 / 입겿 | ||||||||
| ханча: | 口訣/— | ||||||||
| |||||||||
Кугёль — система смешанного письма на корейском языке с использованием китайских иероглифов и особых символов для указания корейской морфологии. Кугёлем писали, главным образом, в династию Чосон, когда умение читать по-китайски было очень важным для образованного человека. В отличие от иду и хянчхаля, которыми в первую очередь пользовались для записи корейского языка, кугёлем, в основном, записывали китайские тексты, чтобы можно было читать их по-корейски. При записи кугёлем исходный текст оставался прежним, между иероглифами только вставляли значки корейских окончаний и тому подобного.
Название «кугёль» можно перевести как «разделение фраз». Это название произошло от другого слова, означающего использование ханччи для передачи средневекового корейского языка: ипгёт (입겿). Кугёль также называют то (토, 吐) и хёнто (현토, 懸吐), «то» означает «аффикс». Ещё одно название кугёля — сокый (석의, 釋義) «аннтоация классиков».
Кугёль появился в ранюю династию Чосон. Тогда некоторые иероглифы и символы стали использоваться для обозначения чисто корейских слов. Например, слог «ис», 잇, изображался ханччой 有, так как он имел значение «итта», 있다: быть, существовать. Эта практика в позднюю Чосон была вытеснена другой, при которой иероглифы выбирались по чтению. Поздний кугёль был формализован Чон Монджу и Квон Гыном около 1400 года по приказу короля Теджонъа. Несколько конфуцианских трактатов, включая Ши цзин, были переведены на кугёль.
Напишите отзыв о статье "Иду"
Литература
- Нам Пхунъхён (남풍현) (2000): Idu Study (吏讀研究), Taehak Publishing (太學社), Seoul, Korea.
- Ким Мурим (김무림). 국어의 역사 (Kugo-ui yoksa, History of the Korean language). — Seoul: Hankook Munhwasa, 2004. — ISBN 89-5726-185-0.
- Kwon, Jae-seon (권재선). 간추린 국어학 발전사 (Kan Churin kugo-hak paljonsa, An abridged history of Korean language studies). — Seoul: Ugoltap, 1989.
Примечания
- ↑ Coulmas Florian. [books.google.com/books?id=kmKLxzTnL9IC&vq=hyangchal&dq=hyangchal Writing Systems: An Introduction to Their Linguistic Analysis]. — Cambridge University Press. — P. 67.
- ↑ Sohn Ho-Min. [books.google.com/books?id=Sx6gdJIOcoQC&vq=hyangchal&dq=hyangchal The Korean Language]. — Cambridge University Press. — P. 125, 128.
- ↑ Sohn (2001) p. 125
См. также
Отрывок, характеризующий Иду
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
