Иевреинов, Александр Иоасафович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Иевреинов»)
Перейти к: навигация, поиск
Александр Иоасафович Иевреинов
Дата рождения

16 (28) августа 1851(1851-08-28)

Дата смерти

до 1929

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

пехота

Годы службы

1869—1917

Звание

генерал от инфантерии

Командовал

62-я пехотная дивизия, 20-й армейский корпус

Сражения/войны

Русско-турецкая война,
Первая мировая война

Награды и премии
4-й ст.
2-й ст. 1-й ст. 1-й ст.

Алекса́ндр Иоаса́фович Иевреинов (1851 — до 1929) — генерал-от-инфантерии, герой Первой мировой войны, командир 20-го армейского корпуса.



Биография

Православный.

Окончил Орловский кадетский корпус (1869) и 2-е военное Константиновское училище (1871), откуда выпущен был подпоручиком в 121-й пехотный Пензенский полк. Один год командовал батальоном. Участвовал в русско-турецкой войне 1877—1878 годов.

Чины: поручик (1873), штабс-капитан (1875), поручик ГШ (1878), штабс-капитан (1879), капитан (1881), подполковник (1885), полковник (за отличие, 1889), генерал-майор (1899), генерал-лейтенант (1906), генерал-от-инфантерии (1913).

В 1878 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба по 2-му разряду. По окончании академии состоял старшим адъютантом штаба 8-й кавалерийской дивизии (1878—1879) и 31-й пехотной дивизии (1879—1881), офицером для поручений при штабе Одесского военного округа (1881—1884), штаб-офицером для поручений при штабе Казанского военного округа (1884—1886) и, наконец, штаб-офицером для особых поручений при командующем войсками Казанского военного округа (1886—1890). Составил брошюры «Наставление по укреплению позиций» и «Тактический отдел полевой фортификации».

Затем был начальником штаба: 39-й пехотной (1890—1891), 5-й пехотной (1891—1894) и 14-й пехотной (1894—1898) дивизий. 26 января 1898 года назначен командиром 143-го пехотного Дорогобужского полка. 20 ноября 1899 года произведен в генерал-майоры и назначен начальником штаба 12-го армейского корпуса. 26 июня 1902 года назначен командиром 1-й бригады 29-й пехотной дивизии, а 17 января 1906 года — командующим 45-й пехотной дивизией. 6 декабря 1906 года произведен в генерал-лейтенанты с утверждением в должности. 26 октября 1907 года назначен начальником 14-й пехотной дивизии. 31 декабря 1913 года произведен в генералы-от-инфантерии с увольнением от службы по возрастному цензу.

С началом Первой мировой войны вернулся на службу с чином генерала-от-инфантерии (со старшинством 4 сентября 1919). 29 сентября 1914 года назначен командующим 62-й пехотной дивизией. Был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени

За блестящие действия 1 марта 1915 г., доставившие решительную победу, с захватом у германцев 17 орудий, 12 пулеметов, 11 зарядных ящиков, 11 офицеров и до 400 нижних чинов.

12 марта 1915 года назначен командиром 20-го армейского корпуса. 18 апреля 1917 года был отчислен в резерв чинов при штабе Одесского военного округа, а 11 августа того же года — уволен от службы по прошению с мундиром и пенсией.

Дальнейшая судьба неизвестна. По сообщению газеты «Бессарабское слово», 19 декабря 1929 года отмечался 9-й день кончины Софии Николаевны Иевреиновой, вдовы генерала от инфантерии, похороненной на православном кладбище Кишинева.

Награды

Источники

  • Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917—1997 в 6 томах. Том 3. И — К. — М.: «Пашков дом», 1999. — С. 57.
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=1079 Иевреинов, Александр Иоасафович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
  • [regiment.ru/bio/E/4.htm Биография на сайте «Русская императорская армия»]

Напишите отзыв о статье "Иевреинов, Александр Иоасафович"

Отрывок, характеризующий Иевреинов, Александр Иоасафович


Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.