Махараль из Праги

Йехуда́ Ли́ва (Лёв, Лев, Леб) бен Бецале́ль (рабби Лёв, известен как מַהֲרַ"ל, Махараль ми-Праг) (1512 (?), Познань — 17 сентября 1609, Прага) — крупнейший раввин и галахический авторитет, мыслитель и учёный в XVI веке. Обладал обширными познаниями не только в области раввинистической литературы, но и в области многих светских наук, в особенности в математике. Дружил со знаменитым астрономом Тихо Браге .

Вступление

Мыслитель и мистик Йехуда Лёв бен Бецалель из Праги был уважаемым человеком — согласно преданиям, советов раввина, причём как в религиозных, так и в светских вопросах, искал сам Рудольф II, правитель Священной Римской империи. Возможно, слухи о его близких отношениях с рабби преувеличены, но так или иначе — эти двое часто общались, у императора даже был колокол, якобы созданный бен Бецалелем с помощью каббалистических сил.

Раввин, также известный как Махараль из Праги, считается одним из главных авторитетов иудаизма, его вклад в религиозную философию просто неоценим, однако легенда гласит, что бен Бецалель занимался не только умозрительными теологическими концепциями — применив свои знания Каббалы и сверхъестественные способности, он создал голема.

Во времена Рудольфа II пражские евреи подвергались гонениям — их обвиняли в похищениях и убийствах христианских младенцев с целью использования их крови в иудаистских ритуалах. Чтобы обезопасить еврейский народ от преследования, ребе создал голема по имени Йозеф, который, становясь невидимым, патрулировал улицы Праги и даже мог поднимать мёртвых на защиту евреев. В конце концов, голем вышел из-под контроля и начал убивать мирных жителей, поэтому бен Бецалель был вынужден прикончить его самого — вместо слова «эмет» (в пер. с иврита — «истина»), давшего голему жизнь, раввин начертал на лбу своего детища «мет» («смерть»). Голема похоронили на чердаке Староновой синагоги, его останки и сейчас находятся там.

Биография

Родился в семье выходцев из Вормса. С 1553 г. по 1573 г. был окружным раввином в Микулове в Моравии, затем переехал в Прагу, где основал иешиву и общество изучения Мишны. В 1584-88 гг. был главным раввином Познани. В 1588 г. вернулся в Прагу, где оставался до 1592 г. (в этом году был принят императором Рудольфом II). С 1592 г. до 1597 г. снова стал главным раввином Познани и Польши, а с 1597 года до конца жизни — главным раввином Праги.

Легенды о Махарале

Согласно легенде, Махараль, не испугавшись бушующего пламени, сумел во время большого пожара Праги спасти библиотеку императора Рудольфа II. Позднее во время военного парада он остановил внезапно взбесившегося коня императора одним словом. После этих событий он стал личным другом императора.

Нет достоверных сведений о том, что Махараль занимался «практической каббалой», включавшей элементы магии, хотя легенда и приписывает ему создание пражского Голема — искусственного человека, который предотвращал антиеврейские выступления. Синагога и могила Махараля на Старом еврейском кладбище в Праге до сих пор служат местом паломничества.

К надгробию бен Бецалеля приходят паломники со всего мира, люди разных вер и национальностей. Бытует поверье о том, что если, загадав желание, по древнему еврейскому обычаю положить на могилу камешек — это желание исполнится. Иногда свои мечты и надежды люди записывают на бумажке и кладут под камешек либо засовывают в трещину надгробия. Но каждый, желающий изменить судьбу, должен помнить, что прошения исполняются со своеобразной справедливостью: одни получат буквально то, что загадывали, а не к чему действительно стремилось сердце; другим многое дастся, но и многое отнимется; третьи осознают, что счастье было лишь в погоне за счастьем, а теперь осталось только в воспоминаниях.

Наследие Махараля

Махараль широко известен благодаря своим трудам, в частности суперкомментариям к комментариям Раши на Тору, а также комментариям к апокалиптическим аггадот, работам по этике, философии и Каббале. Самый известный его труд «Нетивот олам» («Тропы мира») оказал большое влияние на последующее развитие еврейской этической мысли.

Большое внимание Махараль уделял вопросам педагогики. Он считал необходимым учитывать возраст учащегося при выборе предметов преподавания, осуждал общепринятые методы изучения и преподавания Талмуда и одобрительно высказывался об изучении светских наук, не противоречащих принципам иудаизма.

В своих многочисленных произведениях Махараль рассматривает проблему взаимоотношений Бога с еврейским народом, а также проблему галута, его причины и пути к избавлению. Наиболее подробно эти вопросы рассматриваются в сочинениях «Тиф’ерет Исраэль» («Слава Израиля») и «Нецах Исраэль» («Вечность Израиля»).

Махараль выступал за полную свободу выражения идей и мыслей, и был идейным предшественником борцов за свободу слова в Европе.

Махараль внёс важный вклад в теорию познания. Согласно его взглядам, есть два вида знания, которые должны быть чётко разделены, - религиозное знание и научное знание. Первое абсолютно и приходит от Бога, а второе относительно. В качестве яркого примера Махараль приводит только что появившуюся в 1543 году систему Коперника, не называя его по имени. По мысли Махараля появление «мастера новой астрономии» показывает шаткость научных знаний, ведь даже астрономия оказалась сомнительной (из книги Махараля «Беэр ха-Гола», которая вышла в 1598 году, это первое известное упоминание коперниканской революции в еврейской литературе). Полагают, что чёткое разделение науки и теологии подготовило почву для занятий науками у евреев без давления теологических догм, и наоборот, предотвратило нападки на верования на научной базе.

Полемизируя с утверждением христиан, согласно которому изгнание еврейского народа с его родины свидетельствует о том, что Бог оставил некогда избранный им народ, Махараль утверждает, что богоизбранность Израиля является безусловной. Она не зависит ни от заслуг патриархов, ни от исполнения Израилем воли Всевышнего. Избрание еврейского народа Богом вечно и неотменимо, ибо оно вытекает из самой природы Израиля.

Относясь отрицательно к попыткам искусственно приблизить избавление, Махараль призывал к покорности Божьей воле, которая установила естественный порядок в мире. Избавление придет в назначенное время. Ему будут предшествовать небывалые страдания Израиля. В аллегорических толкованиях Махараль апокалиптических аггадот образ Мессии утрачивает личные черты и приобретает более глобальный характер.

В исследованиях, посвященных богатейшему духовному наследию Махараля, поражает разнообразие и противоречивость взглядов на место Махараля в еврейской культуре. Его рассматривают как предтечу хасидизма и популяризатора каббалы; в нем видят гуманиста, но также — наследника средневекового аскетизма и благочестия. Махараль оказал большое влияние на рава Авраама Кука и стал одним из источников религиозного сионизма, но он же с небывалой прежде силой связал состояние изгнания (галут) с самой сущностью народа Израиля. Согласно его трактовке, галут есть нарушение естественного порядка, тройная аномалия: Израиль отторгнут от своего естественного местопребывания (Эрец-Исраэль), подчинен чужеземцам и рассеян. Обычно исследователь (или последователь) Махараля выбирает, в зависимости от собственных интересов, лишь одну из сторон его учения.

Махараля некоторые считают непоследовательным и эклектичным мыслителем, однако эта характеристика относится скорее не к самому Махаралю, а к современному восприятию его наследия. Учение самого Махараля отличается своей последовательностью, и той или иной фразе можно найти почти идентичное толкование в различных его книгах (к примеру, в «Гур арье», «Хидушей аггадот» и «Нетивот олам»). Это дает возможность разъяснять мысли Махараля, исходя из его же книг.

Ученики

Махараль был одиноким мыслителем, многие идеи которого далеко опередили своё время и до сих пор звучат современно. Прямых учеников у Махараля не было. В памяти поколений сохранились многочисленные легенды об Махарале, свидетельствующие о том удивлении и преклонении, которые вызывала его личность, но также и о непонимании современниками глубины и оригинальности его мысли.

В истории еврейской мысли Махаралю принадлежит особое место. У него не было прямых последователей, но практически каждое движение в иудаизме считает его одним из своих предшественников.

Труды Махараля

Свои труды начал публиковать в весьма преклонном возрасте.

• В 1578 году, в возрасте 66 лет, опубликовал свой первый труд — «Гур арье» («Молодой лев») — суперкомментарий к комментарию Раши на Пятикнижие и значительное его расширение.

• В 1582 — анонимно опубликовал книгу «Гвурот Ашем» («Мужество Всевышнего»), посвящённую Песаху. В предисловии к этой книге описал Махараль свои планы выпустить целую серию книг, которые охватят все сферы еврейской философии. В эту серию он планировал включить: толкования Агады, фундаментальные труды о вере иудаизма и о качествах души, а также семь книг о значении каждого из еврейских праздников.

• В 1595 году был опубликован труд «Нетивот олам» («Тропы мира») о наилучших душевных качествах в двух томах. Эти книги считаются наиболее простыми для понимания и обычно рекомендуется начинать изучение Маараля именно с них.

• В 1598 году, в возрасте 86 лет, опубликовал «Тиф’ерет Исраэль» («Слава Израиля»), посвящённый Дарованию Торы (Шавуот).

• В течение двух последующих лет были опубликованы: «Беэр ха-Гола» («Колодец изгнания»), «Нэр мицва» («Свеча заповеди») и «Ор хадаш» («Новый свет»).

Вследствие своего преклонного возраста, Махараль не смог завершить свои планы и книги «Ха-Гдола» о Шаббат, «Сэфер ха-Ход» о Суккот и «Шамаим ва-Арец» о Рош ха-Шана и Йом Киппур так и не были написаны. Другие книги, которые были написаны, но не были опубликованы (главным образом, галахические труды) погибли в пожаре, во время погрома в 1689 году. Тем не менее, в трудах Махараля содержится немало его высказываний на тему Шаббата и праздников, которые дают возможность получить представление о его воззрениях в этой области.

Как правило, труды Махараля посвящены тем или иным еврейским праздникам.

• «Гвурот Ашем» (ивр. ‏«גבורות ה»‏‎, «Мужество Всевышнего») о Песахе
• «Тиф’ерет Исраэль» (ивр. ‏«תפארת ישראל»‏‎, «Слава Израиля») о Даровании Торы (Шавуот)
• «Нецах Исраэль» (ивр. ‏«נצח ישראל»‏‎, «Вечность Израиля») о Девятом Ава и избавлении (геуле)
• «Нэр мицва» (ивр. ‏«נר מצוה»‏‎, «Свеча заповеди») о Хануке
• «Ор хадаш» (ивр. ‏«אור חדש»‏‎, «Новый свет») о Пуриме

• «Хидушей аггадот» (ивр. ‏«חידושי אגדות»‏‎, «Новые толкования Агады») — серия книг философских толкований Агады в Талмуде.
• «Нетивот олам» (ивр. ‏«נתיבות עולם»‏‎, «Тропы мира») о наилучших душевных качествах в двух томах.
• «Диврей негидим» (ивр. ‏«דברי נגידים»‏‎, «Слова учителей») комментарии к Пасхальной Хаггаде.
• «Гур арье» (ивр. ‏«גור אריה»‏‎, «Молодой лев») — пояснения к комментарию РАШИ на Пятикнижие и его расширение в пяти томах.
• «Дерех ха-Хаим» (ивр. ‏«דרך החיים»‏‎, «Жизненный путь») — толкование трактата Мишны «Авот» («Поучение отцов»).
• «Беэр ха-Гола» (ивр. ‏«באר הגולה»‏‎, «Колодец изгнания») — сборник статей в защиту иудаизма от нападок церкви.
• «Драшот ха-Маараль» (ивр. ‏«דרשות המהר"ל»‏‎, «Толкования Торы Маараля») — сборник статей, посвященных Торе, Субботе Раскаяния (Шаббат Тшува) и Великой Субботе (Шаббат ха-Гадоль).

Время деятельности Махараль из Праги в истории иудаизма
пары таннаи амораи савораи гаоны ришоним ахароним

В современной культуре

• Будто бы сделанный им Голем упоминается в книге Стругацких «Понедельник начинается в субботу». В НИИЧАВО есть семь приборов, принадлежавших некогда Льву Бен Бецалелю, в том числе и диван-транслятор.
• Второстепенный персонаж романа «Посмотри в глаза чудовищ».
• Упоминается в книге Джонатана Келлермана, Джесси Келлермана «Голем в Голливуде» (2014).
• Один из персонажей романа Михаила Успенского "Алхимистика Кости Жихарева" (2014).

Литература

• Byron L. Sherwin, Mystical Theology and Social Dissent: The Life and Works of Judah Loew of Prague (Fairleigh Dickinson University Press, 1982)
• Rivka Schatz, «Maharal’s Conception of Law- Antithesis to Natural Law» Jewish Law Annual Vol. VI.
• Rivka Schatz, «Existence and Eschatology in the Teachings of the Maharal» Immanuel 14 (Spring 1982) 66-97; Immanuel 15 (Winter 1982-3) 62-72.
• Moshe Zuriel «Numbers: Their meaning and Symbolism According to Maharal» [Hebrew] HaMaayan 18:3 (1978) 14-23; 18:4 (1978) 30-41, reprinted in Sefer Ozrot Gedolei Yisroel (Jerusalem:2000) volume 1, pp. 204—228.
• Martin Buber, «The Beginning of the National Idea» On Zion: The History of an Idea. (New York, Schocken Books, 1973).
• Otto Dov Kulka, «The Historical Background of the National and Educational Teachings of the Maharal of Prague» [Hebrew] Zion 50 (1985) 277—320.
• Benjamin Gross, Netzah Yisrael (Tel Aviv: Devir, 1974)
• Mordechai Breuer, «The Maharal of Prague’s Disputation with Christians: A Reappraisal of Be’er Ha-Golah» in Tarbiz (1986) 253—260
• Adlerstein Y. Be’er Hagolah: The Classic Defense of Rabbinic Judaism Through the Profundity of the Aggadah. New York, NY: Mesorah Publications, 2000. ISBN 1-57819-463-6.
• Aharon Kleinberger, The Educational Theory of the Maharal of Prague [Hebrew] (Magnes: 1962).
• Andre Neher, Jewish Thought and the Scientific Revolution: David Gans (1541—1613) and his times (Oxford-New York: Littman Library, 1986)
• Neher, Faust et le Maharal de Prague: le Mythe et le Reel (Paris: Presses Universitaires de France, 1987);
• Neher, Le Puits de l’Exil: la Theologie Dialectique du Maharal de Prague (Paris: A. Michel, 1996)
• Neher, Mishnato shel ha-Maharal mi-Prague, Reʾuven Mass, 2003.
• Gross, Benjamin, Yehi Or (Reʾuven Mass, 1995).
• Gross, Benjamin, Netsah Yiśraʾel Tel Aviv : Devir, 1974.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/11697 Махараль из Праги] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [lvov.judaica.spb.ru/maharal.shtml Переводы текстов Махараля из Праги, статьи о нем на сайте «В поисках русского еврея»]
• [www.privatelife.ru/2003/tv03/n13/4.html Призраки «Златы Праги»]
• lvov.judaica.spb.ru/pilpul.shtml
• batona.net/53382-10-samyh-ocharovatelnyh-koldunov-v-istorii-12-foto.html#sel=

Отрывок, характеризующий Махараль из Праги

Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.