Иезуитские редукции

Индейские резервации иезуитов — часть общей стратегии католической церкви XVII—XVIII веков по созданию резерваций (исп. reducciones de Indios) для христианизации коренного населения Нового Света. Задуманы и осуществлены резервации впервые были перуанским иезуитом Диего де Торрес Больо, а также его помощниками — Антонио Руисом де Монтоя и др.

Территории, на которых действовал иезуитский орден, подразделялись на «провинции», границы которых не обязательно совпадали с границами государств и административных образований. Колониальная Америка орденом подразделялась на Парагвайскую, Мексиканскую и Перуанскую «провинции», при этом иезуитская провинция Парагвай включала в себя территорию современного Парагвая, а также территории всей Аргентины, Уругвая и бразильской провинции Рио-Гранде-до-Сул. Иезуитские редукции были созданы Орденом иезуитов в районах, населённых племенами тупи-гуарани, преимущественно на территории современного Парагвая, затем распространились шире^{[уточнить]}, на часть территорий нынешних Аргентины, Бразилии, Боливии и Уругвая.

Эти резервации отличались от резерваций в других регионах тем, что они не стремились привить индейцам европейский образ жизни, а лишь обратить их в христианство. Под руководством иезуитов индейцы достигли существенной автономии в рамках Испанской и Португальской колониальных империй. Индейский труд в редукциях был достаточно эффективным и экономически успешным. Когда возникла угроза вторжения работорговцев-бандейрантов, индейцы создали ополчение для защиты от колонистов. Сопротивление работорговцам, а также высокая степень независимости и экономический успех часто называются причинами изгнания иезуитов из Нового Света в 1767 году. Одной из особенностей иезуитских миссий региона Гуайра было наличие в них с 1640-го года хорошо вооруженных отрядов индейцев-гуарани.

Иезуитские редукции противоречиво характеризуются в разных источниках, некоторые называют их теократической республикой, некоторые — социальной утопией в сельве, некоторые — первым коммунистическим государством на планете, а некоторые рабовладельческим режимом террора. Многие историки считают, что с помощью редукций иезуиты стремились к созданию своей собственной колониальной империи.

История

В 1608 году в Парагвае основали свои первые поселения испанские иезуиты, которым скоро удалось создать здесь теократически-патриархальное царство, единственное в своем роде во всей всемирной истории. Прообразом которого, видимо, послужило государственное устройство Тауантинсуйу. Иезуиты обратили в христианство и в значительной степени цивилизовали местных индейцев, числом свыше 170 000; эти индейцы обратились в оседлых поселенцев, занялись земледелием, скотоводством. Иезуиты привнесли более высокий уровень агротехники, научили индейцев ремёслам и передали определенные элементы духовной культуры, организовывали хоры, оркестры, научили изготовлять музыкальные инструменты. Индейцы работали в различных мастерских, строили храмы. Фактически из испанцев только иезуитам удалось воплотить в жизнь политику энкомьенды в том виде, в котором она изначально задумывалась.

В каждом поселении был священник-иезуит, с викарием, исполнявший не только духовные обязанности, но и фактически обязанности главы местной администрации, хотя формально индейцами руководили вожди-касики. Во главе администрации редукции стояли коррехидор с заместителем (teniente); им помогали три надзирателя-алькальда, четыре советника (regidores), префект полиции, эконом, секретарь и королевский знамено­сец. Все они входили в городской совет (Cabildo).

Все работы на общей земле исполнялись индейцами под надзором администрации; она же собирала все произведения труда в особые магазины, из которых выдавала продукты всем нуждающимся в них, получался своеобразный социализм; одновременно с общей землей существовали личные земельные участки. Индейцы находились в полном подчинении у иезуитов, которые пользовались своей властью не особенно деспотически и не пытались насильственно европеизировать индейцев; господствующим языком в колонии оставался гуарани, и только к середине XVIII века он заменился постепенно испанским, когда и население из индейского обратилось постепенно в метисское. Настроенные иезуитами индейцы относились враждебно ко всем иностранцам и даже к испанцам, не принадлежавшим к ордену.

У иезуитов были постоянные столкновения с гражданскими властями колонии, но они выходили из них в основном победителями и фактически были почти совершенно независимыми от метрополии. Ещё большей независимости достигли они в 1726 году, когда они добились королевского декрета, в силу которого их поселения (скучившиеся к этому времени вследствие поражений, нанесенных им соседними португальскими колониями, по реке Парана) были изъяты из ведения парагвайских властей и подчинены отдаленному губернатору Ла-Платы. В 1750 году Испания и Португалия заключили договор, в силу которого 7 иезуитских поселений (восточные миссии) должны были перейти к португальским владениям. Иезуиты не захотели подчиниться этому решению; кровопролитная война, длившаяся 4 года (1754—1758), окончилась победой испано-португальских войск; за ней последовало полное изгнание иезуитов из всех испанских владений в Америке в 1768 году, их многочисленные и богатые редукции пришли в упадок; индейцы впали в бедность и вернулись к жизни в лесах.

Иезуитское государство в Парагвае

Иезуитские миссии в Парагвае не были независимыми, иезуиты являлись частью испанского колониального аппарата, получали содержание от испанской казны и контролировались колониальными и церковными властями Асунсьона и Буэнос-Айреса. Однако иезуиты имели в парагвайских редукциях полную и неограниченную власть над индейцами и являлись для них высшей властью; одновременно доступ в редукции контролировался иезуитами, которые могли запретить въезд всем, за исключением высших духовных чинов и представителей колониальной администрации.

Тем не менее миссии Парагвайской провинции нередко рассматривались, как своеобразное «государство» или «республика». Одним из первых ввел эти термины в употребление враг иезуитов, португальский министр Помбаль, опубликовав памфлет «Краткое сообщение о республике иезуитов».

Социально-экономическое устройство иезуитского «государства» в Парагвае не было отражением какой-либо ранее существовавшей доктрины, но во многом схоже с «теократическим коммунизмом», описанным Кампанеллой в «Городе Солнца». Воплощение этих принципов в реальности противоречиво характеризуется как современниками, так и позднейшими исследователями опыта иезуитов. Некоторые называют это «государство» теократической республикой, попыткой осуществить царство божье на земле, некоторые — прообразом справедливого государственного строя, социальной утопией в сельве, некоторые — первым коммунистическим государством на планете, а другие^[кто?] отмечают, что эта «иезуитско-коммунистическая республика» была «смесью крепостничества и рабства», и рабовладельческим режимом террора. При этом одна и та же характеристика рассматривается историками с разных позиций: устройство миссий, как «социалистическое», может использоваться как для доказательства возможности построения действующей социалистической экономики, так и для подтверждения духовного и социального порабощения человека в социализме. Так или иначе, социальный эксперимент иезуитов привлек внимание многих историков, экономистов, философов, и изучение этого опыта сыграло заметную роль в истории государственного и общественного устройства Советского Союза и Западной Европы.

Всемирное наследие

Пять миссий в Аргентине и Бразилии, под общим названием Иезуитские миссии региона Гуарани были признаны всемирным наследием ЮНЕСКО в 1983 году. В 1993 году список всемирного наследия пополнился Миссией Ла-Сантисима-Тринидад-де-Парана и Миссией Хесус-де-Таварангуэ в Парагвае, в 2000 году в список вошли Иезуитский квартал и миссии Кордовы.

Нуэстра-Сеньора-де-Лорето на гравюре XVIII в.		Редукция Консепсьон, Боливия		Редукция Хесус-де-Таварангуэ, Парагвай

См. также

• Карденас, Бернардино де
• История Парагвая
• Война гуарани
• «Миссия» — фильм 1986 года (гран-при Канского фестиваля и премия «Оскар»), рассказывающий о создании редукций и войне гуарани.
• Индейская резервация

Литература

• Иосиф Ромуальдович Григулевич [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000106/st000.shtml Крест и меч. Католическая церковь в Испанской Америке, XVI—XVIII вв.] — Москва: Наука, 1977 — с. 295
• Святловский В. В. Коммунистическое государство иезуитов в Парагвае в XVII и XVIII ст. Пг.: Путь к знанию, 1924
• [www.newadvent.org/cathen/12688b.htm Иезуитские редукции]  (англ.) — Католическая энциклопедия 1913 года

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/hist_dic/13086 Редукция (резервация)] — статья из Исторического словаря
• Иезуитское государство в Парагвае // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/6581/ИЕЗУИТСКОЕ Иезуитское государство в Парагвае] — статья из Советской исторический энциклопедии. — М.: Советская энциклопедия . Под ред. Е. М. Жукова. 1973—1982.
• Зуева М. В. [wuiel.ru/upload/content/files/dhtml_1152.pdf «Государство» иезуитов в Парагвае] Западно-Уральский институт экономики и права. Анналы научной теории развития общества № 2, 2012 (стр. 123—151)
• [www.chri-soc.narod.ru/iesu.htm#_ftn3 Сомин Н. В. Государство иезуитов в Парагвае]
• [www.chiquitania.com/missions.html Подробное, иллюстрированное описание миссий иезуитов]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Иезуитские редукции

Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.