Иеремия II (патриарх Константинопольский)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Патриарх Иереми́я II Трано́с (греч. Πατριάρχης Ιερεμίας Β΄ Τρανός; 15301595) — Константинопольский патриарх в 15721579, 15801584 и 15871595 годах. Учредил патриаршество Русской церкви в 1589 году.





Биография

Родился в Анхиало (сейчас Поморие, Болгария). Происходил из влиятельной греческой семьи Транос.

Взошёл на константинопольскую кафедру в 1572 году после Митрофана III, низложенного за склонность к унии. За отношения с папой в 1585 году был сослан на остров Родос. Тюбингенские учёные прислали ему экземпляр Аугсбургского исповедания, в греческом переводе; патриарх в ответном послании 1576 года подробно изложил, в чём он не согласен с протестантами. Тогда патриарху послан был греческий перевод «Compendium theologicum» Геербранда. Сближения, однако, не последовало, так как Иеремия заявил, что его первые возражения остались неопровергнутыми. В Западной Европе эта переписка вызвала оживлённую полемику между протестантами и католиками. Герцог вюртембергский издал переписку тюбингенских богословов под заглавием: «Acta et Scripta theologorum Wirtembergensium et Patriarchae Constantinopoli» (Виттенберг, 1584).

В русской истории Иеремия известен, прежде всего, как учредитель патриаршества Русской церкви. Учреждение патриаршей кафедры в столице Русского царства легализовывало фактически автокефальное управление епархиями Русской церкви в границах Великого Княжества Московского. На тот момент митрополиты, поставляемые в Москве, утратили фактическую возможность управления (а затем и титул архиереев) Киевской митрополией и стали именовать себя «Московскими и всея Руси». С этим титулом состоялось поставление первого патриарха Русской церкви, соответственно в его юрисдикцию не входили западнорусские епархии, которые оставались в ведении митрополита Киевского, Галицкого и всея Руси, подчинённого Константинопольскому патриархату.

Прибыв в Россию в 1588 году, Вселенский патриарх Иеремия II, по просьбе царя Феодора Иоанновича, его первого советника — Бориса Годунова, и архиереев Русской Церкви, поставил первого патриарха Московского и всея Руси Иова.

В 1583 году Римский папа Григорий XIII послал Иеремии письмо, в котором предлагал принять новый календарь и на его основании новую пасхалию. В ответ патриарх Иеремия собрал большой поместный Константинопольский собор в 1583 году, 20 ноября, на который пригласил патриарха Александрийского Сильвестра и патриарха Иерусалимского Софрония, на этом соборе греческие иерархи подписали документ «Сингилион» (Σιγγίλιον), в котором не только вновь осудили и анафематствовали католические догматы и обычаи: Филиокве; причащение мирян только Телом Христовым и не причащение мирян Кровью Христовою; служение литургии на опресноках; учение о том, что Христос будет судить только души во втором пришествии без тела; учение о чистилище; главенство папы Римского и индульгенцию; но и анафематствовали всех тех, кто примет григорианскую пасхалию и григорианский календарь. В этом же документе иерархи призвали всех православных твердо стоять за православную веру, до пролития крови и до смерти, сохраняя догматы и каноны Православия и не принимая вышеназванные католические догматы и обычаи[1][2]. В 1587 году собор из вышеназванных лиц подтвердил строжайший, запрет под страхом анафемы, на изменение православных календаря и пасхалии.

В феврале 1593 года был собор в Константинополе, в котором участвовали патриарх Константинопольский Иеремия, патриарх Александрийский Мелетий Пигас, патриарх Антиохийский Иоаким, патриарх Иерусалимский Софроний и многие греческие иерархи; собор определил, что григорианская пасхалия нарушает определение Первого Вселенского собора и 7-е правило святых апостолов, согласно которым христианская Пасха должна праздноваться строго после иудейской Пасхи и после весеннего равноденствия и всегда в день воскресный, поэтому последователей григорианской пасхалии вновь анафематствовали[3][4]. На этом же соборе все четыре патриарха утвердили введение патриаршества на Руси и разделили диоцезы для каждой из пяти патриархий, а затем послали в Москву подписанную грамоту, в которой давали своё патриаршее благословение на московское патриаршество.

См. также

Напишите отзыв о статье "Иеремия II (патриарх Константинопольский)"

Примечания

  1. [orthodoxwiki.org/Sigillion_of_1583 Sigillion of 1583]
  2. [www.synodinresistance.org/pdfs/2011/06/22/20110622aSigglion1583/20110622aSigglion1583.pdf Τὸ «Σιγγίλιον» τοῦ 1583 κατὰ «τοῦ καινοτομηθέντος καλενταρίου παρὰ Λατίνων»]
  3. [s.amazonaws.com/orthodox/The_Rudder.pdf The Rudder (Pedalion) in English р. 15]
  4. [apologet.spb.ru/ru/122.html НУЖНО ЛИ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НА СТАРЫЙ СТИЛЬ? Ἀν πρέπει να ἐπιστρέψουμε στὸ Παλιόν Ἡμερολόγιον;]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Иеремия II (патриарх Константинопольский)

Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.