Крест крестоносцев

Крест крестоносцев представляет собой пять золотых крестов на серебряном фоне. Считается, что крест был взят в качестве герба норманнским завоевателем Годфридом Бульонским. После освобождения Иерусалима от власти мусульман (1099, Первый крестовый поход) Годфрид Бульонский, став правителем Иерусалима, по его словам, «не мог принять золотой венец там, где Христос принял венец терновый», отказался от королевского достоинства и принял титул «Хранитель и Защитник Гроба Господня». Однако в реальности изображённый крест — это «Крест Иерусалима» («Иерусалимский Крест»). «Крест крестоносцев» — это чаще всего красный (алый) равносторонний или же с более длинной вертикальной частью и более короткой поперечной) прямой крест на белом или любом ином фоне, который был отличительным знаком участника Крестовых походов.

Есть мнение, что именно от таких «нашивок крестоносцев», которые носили и которыми гордились воины, вернувшиеся с Востока, идёт традиция европейских наградных орденов, многие из которых также имеют форму крестов.

Модифицированный крест красного цвета является символом ордена Гроба Господня, а также иных духовных и военно-монашеских орденов, в частности Ордена Храма Соломонова (тамплиеров).

Крест крестоносцев (или иерусалимский крест) часто используется на покрывалах на алтаре. Большой крест — символ Христа, четыре маленьких — символ 4-х Апостолов, авторов четырёх Евангелий, распространяющих учение на все четыре стороны света. Один из вариантов иерусалимского креста изображён на флаге Грузии. Пять крестов, соединённых в один символ, могут символизировать раны Христа, которые Он получил во время Распятия.

Также Иерусалимский Крест может символизировать обретённые в Св. Земле (Палестине и сопредельных странах) христианские реликвии — 4 гвоздя, которыми было прибито Тело Христа и сам Крест Распятия (по крайней мере именно такое значение вкладывалось в Иерусалимский Крест в период до Крестовых походов.

Отрывок, характеризующий Крест крестоносцев

– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!