Иерусалим (гимн)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Jerusalem
Иерусалим
Автор слов	Уильям Блейк, 1804
Композитор	Хьюберт Пэрри, 1916
Страна	Англия Англия

Иерусалим, Новый Иерусалим (англ. And did those feet in ancient time…) — стихотворение Уильяма Блейка из предисловия к его эпической поэме «Мильтон» (1804). Положенное на музыку в 1916 году композитором Хьюбертом Пэрри, оно получило широкую известность как гимн «Иерусалим» и стало неофициальным гимном Англии.

Стихотворение, малоизвестное в течение столетия после написания, было включено в патриотическую антологию стихов, изданную в 1916 г. во времена упадка морального состояния общества из-за многочисленных жертв в Первой мировой войне и ощущения, что ей не видно конца. В этих обстоятельствах оно в глазах многих ответило на вопрос, за что сражается Великобритания. Поэтому Хьюберт Пэрри попросили положить его на музыку для собрания движения «Fight for Right» в лондонском Альберт-Холле. Самая известная оркестровка была выполнена Эдвардом Элгаром в 1922 году для фестиваля в Лидсе. После первого прослушивания оркестровой версии король Георг V сказал, что он предпочёл бы, чтобы «Иерусалим» сменил «God Save the King» в качестве государственного гимна.

Сегодня этот гимн считается самой популярной патриотической песней в Англии и часто заменяет государственный гимн.

Текст стихотворения основан на легенде о том, что Иисус в молодости сопровождал Иосифа Аримафейского в Гластонбери. Биографы Блейка утверждают, что он верил в эту легенду, однако тема и подтекст стихотворения — предмет дебатов и возможная причина его популярности во всём философском спектре.

Поэма подвергалась критике как дифирамб мифической «английскости». Поэтому некоторые её сочли неподходящей в качестве английского государственного гимна, а упоминание иностранного города — непонятным за пределами страны. Однако вряд ли такое буквальное толкование предполагал сам Блейк, и вряд ли большинство поющих и любящих песню верят в такое буквальное прочтение текста; для многих легенды содержат важные истины.

В то же время, британцами, придерживающимися левых взглядов, «Иерусалим» традиционно воспринимается как радикальная утопия, в которой капиталистический порядок со всеми его несправедливостями и жестокостями противопоставляется новому, справедливому и гуманному миру, который можно и должно построить в Британии.

Понятие «satanic mills» (буквально «дьявольские мельницы»; словом mill также обозначались мануфактуры), по-видимому, относится к раннему периоду промышленной революции и её разрушительному воздействию на природу и человеческие отношения. Среди других объяснений — государственная церковь, университеты в Оксфорде и Кембридже, неолитические останки, такие как Стоунхендж, которые Блейк считал дьявольскими.

Одна строка стихотворения — «примчите мне огненную колесницу», использованная в заглавии фильма «Огненные колесницы» — скорее всего, относится к истории, описанной во Второй Книге Царств 2:11, в которой пророк Илия был взят прямо на небеса. В финале фильма прихожане поют «Иерусалим».

Текст

Jerusalem	Перевод С. Маршака
And did those feet in ancient time Walk upon England's mountains green? And was the holy Lamb of God On England's pleasant pastures seen?	На этот горный склон крутой Ступала ль ангела нога? И знал ли агнец наш святой Зелёной Англии луга?
And did the Countenance Divine Shine forth upon our clouded hills? And was Jerusalem builded here Among these dark Satanic mills?	Светил ли сквозь туман и дым Нам лик господний с вышины? И был ли здесь Ерусалим Меж тёмных фабрик сатаны?
Bring me my bow of burning gold: Bring me my arrows of desire: Bring me my spear: O clouds unfold! Bring me my chariot of fire.	Где верный меч, копье и щит, Где стрелы молний для меня? Пусть туча грозная примчит Мне колесницу из огня.
I will not cease from mental fight, Nor shall my sword sleep in my hand Till we have built Jerusalem In England's green and pleasant land.	Мой дух в борьбе несокрушим, Незримый меч всегда со мной. Мы возведём Ерусалим В зелёной Англии родной.

Известные исполнения

• Ежегодно «Иерусалим» поют тысячи зрителей в финальном концерте Би-Би-Си промс.
• Песню исполнили Эмерсон, Лейк и Палмер на альбоме Brain Salad Surgery.
• Во время концертов Genesis с программой Selling England by the Pound Питер Гэбриэл насвистывал мелодию в конце вступления к песне «Supper’s Ready».
• Песню исполнял Поль Робсон.
• Песня как минимум два раза использовалась в шоу «Летающий Цирк Монти Пайтона»
• Песня звучит в фильме Огненные колесницы и на одноимённом диске Вангелиса, который выступил композитором музыки к фильму (хотя он не является ни автором, ни исполнителем в данной записи).
• В декабре 2011 года кавер-версия песни появилась на EP Патрика Вульфа (Patrick Wolf) Brumalia.
• В июле 2012 годе эта песня была исполнили дети на церемонии открытия игр в Лондоне, как национальную песню Англии.
• Название гимна вошло в название британского ситкома «Джем и Иерусалим» — аллюзию на женские организации Англии и Уэльса, чья деятельность ассоциируется с изготовлением варений и для которых «Иерусалим» является неофициальным гимном.
• Песня присутствует на альбоме The Chemical Wedding английского рок-вокалиста Брюса Дикинсона

Ссылки

• [mayra.narod.ru/new_site/mytexts/perevody/w_blake.html Перевод Л. Подистовой]

Отрывок, характеризующий Иерусалим (гимн)

Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.