Изабелла де Виллардуэн

Изабелла де Виллардуэн фр. Isabelle de Villehardouin<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Динары, выпущенные во время правления Изабеллы де Виллардуэн</td></tr>
Княгиня Ахейская и Морейская
16 сентября 1289 — 11 мая 1307
Соправители:	Флорис де Эно (1289 — 1297), Филипп I Савойский (1301 — 1307)
Предшественник:	Карл II Анжуйский
Преемник:	Филипп I Тарентский
Рождение:	ок. 1260/1263
Смерть:	23 января 1312(1312-01-23) Голландия
Род:	Виллардуэны
Отец:	Гильом II де Виллардуэн
Мать:	Анна Комнина Дукиня
Супруг:	1-й: Филипп Анжуйский 2-й: Флорис д’Авен 3-й: Филипп I Савойский
Дети:	от 2-го брака: Матильда д’Авен от 3-го брака: Мария Савойская, Маргарита Сафойская, Мария Савойская

Изабелла (Изабель) де Виллардуэн (фр. Isabelle de Villehardouin; ок. 1260/1263 — 23 января 1312) — княгиня Ахейская и Морейская в 1289—1307 годах, дочь князя Ахейского Гильома II де Виллардуэна и Анны Комнины Дукини.

Наследница Ахейского княжества, Изабелла была выгодной партией. Её выдали замуж за Филиппа, сына короля Сицилии и Неаполя Карла I Анжуйского, который фактически управлял княжеством от её имени. Только после смерти Карла Изабелла, которую выдали замуж за Флориса д’Авен в 1289 году, стала правительницей княжества вместе с мужем, а после его смерти — единовластной правительницей, хотя и оставаясь вассалом короля Неаполя Карла II Анжуйского.

Позже Изабелла по настоянию баронов княжества вышла замуж в третий раз, выбрав в качестве мужа Филиппа I Савойского. Однако новый муж Изабеллы вызвал недовольство как баронов княжества, так и короля Карла II, в результате чего в 1307 году Изабелла была вынуждена отречься от престола, передав все права королю. После этого она развелась с мужем и уехала в Эно, где располагались унаследованные её дочерью от второго брака владения, где и умерла в 1312 году.

Биография

Изабелла родилась около 1260/1263 года. Она происходила от третьего брака князя Ахейского Гильома II де Виллардуэна и Анны Комнин Дука, дочери деспота Эпира Михаила II Комнин Дуки. Поскольку дочери от первого брака Гильома умерли, Изабелла оказалась наследницей отцовских владений.

В результате неудачных войн с венецианцами и императором Византийской империи Михаилом VIII Палеологом Гильом II лишился большей части Пелопоннеса, которая стала византийским Морейским деспотатом. Около 1266 года император Михаил VIII предложил Гильому II план брака своего сына Андроника и Изабеллы, наследницы Гильома. В результате Андроник (будущий император под именем Андроник II) должен был объединить в своих руках весь Пелопоннес. Но этот план вызвал резкое неприятие баронов княжества Ахейского. Кроме того, этот брак не устраивал нового короля Сицилии Карла I Анжуйского, который вынашивал планы создания Средиземноморской империи.

Надеясь получить помощь против Византии и Венеции, Гильом искал сильного союзника. При посредничестве папы в мае 1267 года титулярный император Латинской империи Балдуин II, стремившийся восстановить империю, передал Карлу I Анжуйскому сюзеренитет над Ахейским княжеством и сюзеренитет над большинством островов Эгейского моря, Эпиром и Корфу. Договор был скреплён обручением сына Балдуина, Филиппа, и дочери Карла Беатрисы, причём в случае бездетности Филиппа все права на империю должны были отойти к Карлу. Одновременно Карл заключил договор и с князем Ахейским Гильомом II де Виллардуэном, который рад был признать своим сюзереном сильного правителя.

После победы над Конрадином Карл потребовал у Гильома II выдать дочь и наследницу Изабеллу за своего второго сына Филиппа. При этом в договор был включён пункт, что при бездетной смерти наследницы права на Ахейское княжество перейдут к Карлу. Князь Гильом II, заинтересованный в союзе с Карлом, согласился в том же 1267 году помолвить Изабеллу и Филиппа. Брак был заключён 28 мая 1271 года в Трани.

1 мая 1278 года умер князь Гильом II. Муж Изабеллы, Филипп Анжуйский, умер годом ранее. Согласно заключённому ранее соглашению Изабелла, которой к тому времени было не больше 19 лет, не могла самостоятельно управлять Ахейским княжеством, это право перешло к Карлу I Анжуйскому, который отправил в качестве своего бальи сенешаля Сицилии Галерана д’Иври. Изабелла же жила в Неаполе, при королевском дворе Карла.

Карл I Анжуйский умер в 1285 году, потеряв в результате Сицилийской вечерни Сицилию. Его наследник, Карл II Анжуйский, во владении которого осталось Неаполитанское королевство, выдал 16 мая 1289 года Изабеллу замуж за Флориса д’Авен, брата графа Эно Жана II д'Авен. Флорис, который владел в Эно сеньориями Брейн-ле-Конт и Галь, появился при дворе Карла II в 1287 году. Он отличился в войне против Арагона, после чего Карл назначил его коннетаблем Сицилии. Желая навести порядок в Ахейском княжестве и внимая просьбам баронов, Карл в день свадьбы Флориса и Изабеллы назначил их титулами князя и княгини Ахейской. С Изабеллы Карл взял слово, что она, если овдовеет, не будет вступать в новый брак без разрешения короля.

После свадьбы Изабелла и Флорис перебрались в Андравиду, где бароны княжества присягнули новому правителю, который оказался среди них популярен. В то же время у него возникли проблемы с Гуго де Бриенном, регентом при малолетнем герцоге Афинском Ги II де Ла Роше. Герцог Афинский считался вассалом князя Ахейского, однако Гуго де Бриенн заявил, что он признаёт своим сюзереном короля Карла II Анжуйского. Хотя король и отверг доводы Гуго, но спор тянулся до 1294 года, когда Ги II де Ла Рош стал совершеннолетним.

В 1297 году умер муж Изабеллы Флорис. Изабелла стала единовластной правительницей княжества. От брака с Флорисом у неё осталась дочь, Матильда, родившаяся в 1293 году, которая унаследовала отцовские владения в Эно, а также права Виллардуэнов на Ахайю. И бароны княжества стали предлагать Изабелле кандидатуры будущего мужа для девочки. Выбор в итоге пал на герцога Афинского. Помолвка состоялась в 1299 году. В качестве приданого Ги получил Каламату. Однако на брак не было получено согласие ни короля Карла, ни папы римского (жених и невеста находились в близком кровном родстве). В итоге король в июле 1298 года потребовал вернуть невесту матери. Только после длительных переговоров 18 апреля 1300 года король согласился на брак. Папа Бонифаций VIII также дал на него разрешение.

В 1300 году Изабелла, заключив по указанию Карла II мир с Византией, отправилась в Рим, оставив в княжестве в качестве бальи своего маршала Николая III де Сент-Омера. Основной её целью был третий брак. В качестве мужа она выбрала князя Пьемонта Филиппа I Савойского. Филипп также приехал в Рим. Планируемый брак вызвал недовольство Карла II, который предполагал сделать князем Ахейским одного из своих сыновей — Филиппа Тарентского. Но в итоге Карл всё же дал согласие на брак, который был заключён в Риме 12 февраля 1301 года. По условиям договора Филипп Савойский и Изабелла признавали себя вассалами Филиппа Тарентского, а также обязались помочь ему отвоевать принадлежавшую Византии Морею. 23 февраля король от имени Филиппа Тарентского пожаловал Филиппа Савойского титулом князя Ахейского. Однако в свои владения Филипп Савойский и Изабелла вернулись только в 1302 году, где им присягнули в верности бароны княжества, включая герцога Афинского.

Вскоре Филипп постоянными вымогательствами вызвал недовольство у баронов княжества. Кроме того, он стремился проводить независимую политику, что вызвало недовольство короля. В итоге в 1306 году Карл II сместил Филиппа Савойского с поста князя Ахейского. В числе причин для этого называлось и неисполнение ленных обязательства во время войны с Анной Кантакузины, матерью и опекуншей деспота Эпира Фомы I, против которой воевал Карл II. Новым князем Ахейским король назначил Филиппа Тарентского. Филипп Савойский и Изабелла ничего не могли противопоставить королю и 11 мая 1307 года покорились. Они уступили все права на Ахайю королю, в обмен Филипп получил графство Альба на Фуцинском озере.

Изабелла не последовала за мужем, от которого родила трёх дочерей, а развелась с ним и уехала в Эно, где располагались унаследованные её дочерью от второго брака владения. Она умерла 23 января 1312 года.

Брак и дети

1-й муж: с 28 мая 1271 года (Трани, кафедральный собор) Филипп Анжуйский (1256 — 1 января 1277), князь Ахейский. Детей от этого брака не было.

2-й муж: с 16 сентября 1289 года Флорис д’Авен (1255—1297), сеньор де Брейн-ле-Конт и де Галь, штатгальтер Зеландии, коннетабль Сицилии и генеральный викарий Корфу в 1289—1290 годах, князь Ахейский и Морейский с 1289. Дети:

• Матильда д'Эно (29 ноября 1293 — 1331), дама де Брейн-ле-Конт и де Галь с 1297, княгиня Ахейская и Морейская в 1313—1318 годах; 1-й муж: до сентября 1304 Ги II де Ла Рош (ум. 5 октября 1308), герцог Афинский с 1287; 2-й муж: Людовик Бургундский (1297 — 2 августа 1316), князь Ахейский и Морейский с 1313, титулярный король Фессалоник с 1313; 3-й муж: с марта 1318 (Неаполь, папское разрешение 29 марта 1318, аннулирован в 1321) Иоанн (Жан) Анжуйский (1294—1336), граф ди Гравина с 1315, князь Ахейский и Морейский 1318—1332, герцог Дураццо с 1332; 4-й муж: (секретный, развод) Гуго де ла Палис

3-й муж: с 12 февраля 1301 года (Рим, развод в 1307 году) Филипп I Савойский (1278 — 23 сентября 1334), князь Пьемонта с 1294, князь Ахейский и Морейский в 1301—1306. Дети:

• Мария Савойская (1301 — после 1308)
• Маргарита Савойская (февраль 1303 — после 8 декабря 1371); муж: с 10 июня 1324 Рено де Форе (ум. 1369/1370), сеньор де Маллеваль, де Рошерлен и де Сен-Жермен Лаваль
• Алиса Савойская (ум. 1368); 1-й муж: с 7 октября 1324 (контракт, утверждён 14 декабря 1325) Манфредо дель Каррето, маркиз ди Савона, сеньор ди Новелло и Синео; 2-й муж: с 26 сентября 1354 Антельмо д’Уртиере (ум. после 1363), сеньор де Сент-Элен-дю-Лак

Литература

• Грегоровиус Ф. История города Афин в Средние века (От эпохи Юстиниана до турецкого завоевания) / Перевод с нем.. — М.: Издательство АЛЬФА-КНИГА, 2009. — 767 с. — (Полное издание в одном томе). — 5000 экз. — ISBN 978-5-9922-0307-3.
• Ле Гофф Ж.. Людовик IX Святой / Пер. с фр. В. И. Матузовой; коммент. Д. Э. Харитоновича. — М.: Ладомир, 2001. — 800 с. — 3000 экз. — ISBN 5-86218-390-6.
• Рансимен С. Сицилийская вечерня: История Средиземноморья в XIII веке / Пер. с англ. Нейсмарк С. В.. — СПб.: Евразия, 2007. — 384 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8071-0175-8.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/LATIN%20LORDSHIPS%20IN%20GREECE.htm#IsabelleVillehardouindied1312 Princes of Achaia 1209—1278 (Villehardouin)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 7 октября 2012.

Отрывок, характеризующий Изабелла де Виллардуэн

– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.