Измайлово (усадьба)

Усадьба
Измайлово
Мостовая башня и Покровский собор.
Страна	Россия
Город	Москва
Первое упоминание	XVI
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710059000

Измайлово (Измайловский остров, Городок им. Баумана) — бывшая царская усадьба в Москве, построенная во второй половине XVII века на реке Серебрянке.

С 2011 года усадьба является кандидатом на включение в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО.

История

Измайлово — родовая усадьба Романовых. Царь Иван Грозный пожаловал её представителю этой династии, Никите Романовичу Захарьину-Юрьеву, брату своей первой жены Анастасии Романовны. От него её унаследовал младший сын, Иван Никитич по прозвищу «Каша». В Смутное время усадьба Ивана Никитича запустела, но с восшествием на царский престол его родного племянника Михаила, начала быстро возрождаться. С 1640 года усадьбой владел сын Ивана Никитича, Никита Иванович. После смерти в 1654 году Никиты Ивановича село отошло в ведение Приказа Большого Дворца, став загородной усадьбой царской семьи.

При царе Алексее Михайловиче в 1667 году речка Робка (ныне — Серебрянка) была перегорожена плотинами так, что образовавшийся Серебряно-Виноградный пруд окружил так называемый Измайловский остров, на котором располагалась царская усадьба. Центром усадьбы служил Государев двор (строился в 1664—1690 гг.). Вокруг него располагались многочисленные хозяйственные постройки. В 1671—1679 гг. костромскими мастерами на месте существовавшей с начала XVII века деревянной церкви был возведён каменный Покровский собор. Невдалеке была выстроена Церковь царевича Иоасафа. На остров вёл каменный мост длиной около 100 м, завершавшийся проездной трёхъярусной Мостовой башней. Во втором ярусе башни проходили иногда заседания Боярской думы.

Царь Алексей Михайлович увлекался соколиной охотой в окружавших Измайлово лесах. Кроме того, он испытывал в усадьбе различные новшества. Так, уже в 1670-е гг. в Измайловской царской усадьбе существовал домашний театр, один из первых в России; известно имя одного из его актёров — певчего и живописца Василия Репского. В усадьбе ставились эксперименты по выращиванию редких растений (виноград, арбузы и др.). Была открыта одна из первых в стране стекольных фабрик, производившая высокохудожественные изделия, в основном для украшения царских застолий. Для организации стекольного дела и выращивания иноземных растений к работе привлекались специалисты-иностранцы. Для плавания по прудам и рекам в усадьбе имелся выписанный из Англии ботик, который потом обнаружил юный Пётр I, и который он позднее перевез в Санкт-Петербург и назвал «дедушкой русского флота». С 1696 года в Измайлово жила царица Прасковья Фёдоровна, вдова царя Ивана V, и три дочери царицы — царевны Екатерина, Анна и Прасковья. В период пребывания вдовствующей царицы Прасковьи Фёдоровны, Измайлово оставалось островком старой России, который не затронули бурные преобразования царя Петра I. В усадьбе специально для вдовствующей царицы был построен новый дворец. Двор вдовствующей царицы составляли две с половиной сотни стольников, штат царицыной и царевниных комнат, десятки слуг, мамок, нянек и приживалок. В это время усадьба представляла собой тихую загородную идиллию. Яблоневые, грушевые и вишневые сады окружали берега двадцати прудов. В прудах водились стерляди с золотыми кольцами в жабрах, которые, как замечал историк Семевский, были одеты ещё при царе Иване IV Васильевиче. В оранжереях усадьбы росли тропические растения и заморские тюльпаны. В усадьбе был тутовый сад и плодоносящий виноградник. Во дворце был придворный театр, в котором ставили пьесы. Посетивший усадьбу в конце XVII века немецкий путешественник Корб, описывая эту загородную идиллию, заметил, что нежные мелодии флейт и труб «соединялись с тихим шелестом ветра, который медленно стекал с вершин деревьев». В 1728 году приехавший в Москву на коронацию император-подросток Пётр II надолго задержался в Измайлово под влиянием Долгоруковых, влиятельного клана старой аристократии, члены которого сумели отстранить от власти могущественного Меншикова и планировали женить императора на своей родственнице. Почти всё время император проводил на охоте, причём измайловские лесные угодья граничили с владениями Долгоруких и были соединены единой системой прудов. Однако планам влиятельного рода не суждено было сбыться — император вскоре умер, а Долгоруких ожидала опала.

В 1812 году Измайлово пострадало от войск Наполеона. В 1850 году на Измайловском острове открылась Измайловская Николаевская военная богадельня. Богадельня разместилась в зданиях, специально для этого выстроенных по проекту известных архитекторов Константина Тона и Михаила Быковского. При этом два корпуса были пристроены непосредственно к собору, а хозяйственные постройки повторяли форму разобранных зданий Государева двора.

В Советское время богадельня была закрыта, собор разграблен, церковь Иоасафа полностью разрушена. В зданиях богадельни разместился рабочий посёлок — Городок имени Баумана.

Современность

• Moscow, Tsar Court in Izmailovo - Eastern gates.jpg

  Ворота государева двора. 1670-е годы.

В настоящее время на территории Измайловского острова можно осмотреть:

• Покровский собор семнадцатого века (отреставрирован, действует).
• Мостовую башню семнадцатого века (мост не сохранился). В башне располагается музейная экспозиция.
• Передние и задние ворота Государева двора (семнадцатый век).
• Здания богадельни (девятнадцатый век).
• Чугунные арку и фонтан (девятнадцатый век).
• Памятник Петру Первому работы Льва Кербеля (1998 год).
• Серебряно-Виноградный пруд.

Ссылки

• [mgomz.ru/izmailovo Московский государственный объединённый художественный историко-архитектурный и природно-ландшафтный музей-заповедник]

Литература

• Датиева Н. С., Семёнова Р. М.  Измайлово. Страницы истории XVI—XX века. — М.: Государственный Исторический музей, 2000. — 48 с. — ISBN 5-89076-054-8.
• Имена московских улиц / Под общ. ред. А. М. Пегова. — 2-е изд. — М.: Московский рабочий, 1975. — 536 с.
• История московских районов: энциклопедия / Под ред. К. А. Аверьянова. — М.: Астрель, 2008. — 832 с. — ISBN 5-271-11122-9.

Отрывок, характеризующий Измайлово (усадьба)

– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.