Измайлов, Владимир Васильевич

Владимир Васильевич Измайлов (5 (16) мая 1773, Москва — 4 (16) апреля 1830, там же) — русский писатель, журналист, цензор из рода Измайловых. В своих произведениях заострил карамзинский сентиментализм до степени, которая оскорбляла вкус самого Карамзина.

Биография

Сын полковника Василия Измайлова, внук генерал-майора И. П. Измайлова, правнук думного дьяка Автонома Иванова, племянник известной Салтычихи. Приходился свойственником В. Л. Пушкину.

Родился в Москве и получил хорошее домашнее образование (учителем словесности был В. С. Подшивалов). Служил в лейб-гвардии Семеновском полку, вышел в отставку премьер-майором. В 1799 году продал имение, доставшееся в наследство, на вырученные деньги купил библиотеку и совершил путешествие по южной России. В 1805 году открыл в своем имении пансион для мальчиков, за что впоследствии был награждён орденом св. Владимира IV степени. В 1824 году Н. М. Карамзин и И. И. Дмитриев выхлопотали ему пенсию за литературные труды. С 1827 года занимал должность цензора в Московском цензурном комитете. Похоронен в Москве, на Миусском кладбище.

О семье Измайлова мало сведений. Дочь Измайлова после его смерти передала архив писателя И. И. Дмитриеву, дальнейшая его судьба не выяснена (во второй половине XIX века среди владельцев архива называли А. И. Тургенева).

Творчество

В «Приятном и полезном препровождении времени» его учителя В. С. Подшивалова появилась одна из первых повестей Измайлова — «Ростовское озеро», 1795), затем в этом журнале, а также в карамзинских «Аонидах» и «Вестнике Европы» публиковались и другие его сочинения. «Путешествие в полуденную Россию» (1800—1802 г.; 2-е изд. 1805), написанное под влиянием Карамзина (в письмах, как и «Письма русского путешественника»), в жанре «сентиментального путешествия» — самое крупное и известное произведение Измайлова. В 1805 году, переиздавая книгу, Измайлов, под влиянием критики или же из других соображений значительно переработал текст, исключил отдельные эпизоды идиллического характера, внес стилистические поправки.

Литературная репутация Измайлова была достаточно высокой, особенно среди московских литераторов-сентименталистов. И. И. Дмитриев высоко ценил его, вёл с ним переписку в годы после своей отставки. «Путешествие в Полуденную Россию» выдержало два издания, отрывки из него перепечатывались в хрестоматиях 1810—1820-х гг. После смерти Измайлова в московских и петербургских газетах появилось несколько некрологов разных авторов. Известно, что он писал мемуары и «Историю просвещения в Европе», но эти, по-видимому, незавершенные сочинения не сохранились.

Произведения Измайлова становились объектом пародии со стороны противников карамзинистов — участников «Беседы любителей русского слова» (например, комедия «Новый Стерн» А. А. Шаховского). Даже сам Карамзин отмечал производность прозы Измайлова от своих сочинений («по-русски не читал ничего, кроме „Моих безделок“»). В «Парнасском адрес-календаре» Измайлов был шутливо рекомендован как «действительный явный галломан, чувствительный писатель 1-го класса, заведывает департаментом истерик».

Свой авторитет Измайлов приобрел во многом за счет переводческой и журнальной деятельности. Им были переведены «Картина Европы» Л. Ф. Сегюра, «Письма о ботанике» Ж.-Ж. Руссо, прозаические и стихотворные произведения Шатобриана, Жанлис, Флориана, Мильвуа. Как журналист он выступал три раза: в 1804 году стал издателем (и автором большинства опубликованных в журнале статей и переводов) «Патриота, журнала воспитания» (1804), в 1814—1815 годах редактировал «Вестник Европы» и «Российский Музеум», в которых впервые появились в печати стихи А. С. Пушкина, А. А. Дельвига. Наконец, в 1827 году он выпустил альманах «Литературный Музеум», готовил его продолжение на следующий год, а также вел переговоры по изданию нового журнала «Современник» (вопрос о связи этого замысла с пушкинским «Современником» окончательно не прояснен), но недопустимость совмещения позиции издателя с должностью цензора (на это указало начальство), материальные и организационные трудности не дали воплотить эти проекты в жизнь.

Литература

• А. Круглый. Измайлов, Владимир Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Н. Иванчин-Писарев. Некролог // Литературная газета. 1830. Т. II.
• М. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869.
• Письма Карамзина к Дмитриеву. СПб., 1866.
• Письма к Измайлову А. Ф. Воейкова, Ф. Н. Глинки и др. (Московское обозрение. 1877. № 16-19).
• Булич Н. Н. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX века. СПб, 1912.
• Данилов В. В. С. Т. Аксаков, С. Н. Глинка и В. В. Измайлов в Московском цензурном комитете // Известия по рус. яз. и словесности. 1928. Т. 1. Кн. 2. С. 507-524.
• Лобанова Л. П. Измайлов, Владимир Васильевич // Русские писатели 1800—1917. М. 1992. Т. 2.
• Прохорова И. Е. В. В. Измайлов — издатель и журналист первой трети XIX века: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1995.
• Шёнле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий 1790—1840 гг. СПб., 2004.

Отрывок, характеризующий Измайлов, Владимир Васильевич

– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.