Изобразительное искусство Армении

Культура Армении
Литература
Архитектура
Музыка
Театр
Танец
Одежда
Ковроделие
Миниатюра
Изобразительное искусство
Мифология
Книгопечатание
Образование
Кино
Календарь
Система счисления
Право
Кулинария

Изобразительное искусство Армении — статья об изобразительном искусстве армянского народа — различных видах живописи, графики, скульптуры и декоративно-прикладного искусства

Античность

Эпоха Урарту

В IX—VI вв. до н. э. на территории Армянского нагорья развивалась высокая цивилизация государства Урарту. Полиэтническое население Урарту — хурри-урартские, протоармянские племена, оставили богатое культурное наследие, продолжением которого является культура армянского народа.

Древняя Армения. VI век до н. э. — V век н. э.

См. также: Великая Армения

В VI в. до н. э. завершается формирование армянской народности. Среди художественных произведений VI—III вв. до н. э. высоким уровнем обработки выделяются высокохудожественные изделия из металла. В древней столице Армении Армавире были обнаружены золотые ювелирные изделия эпохи Ервандидов. С IV века до н. э. на территории Армении начинает развиваться эллинистическая культура. В III веке до н. э. в Армении появляются новые города, где развиваются ремесла и искусство. Установление более тесных связей с эллинистическими государствами Средиземноморья способствовало дальнейшему развитию древнеармянской культуры в новом, эллинистическом направлении. Со II в. до н. э. после восстановления армянской государственности и создания царства Великая Армения в армянской культуре начинается расцвет эллинизма. Развитие эллинистической культуры поощрялось вначале царем Арташесом I, а затем и Тиграном Великим. Сохранились чеканные чаши из ритоны и серебра, мозаики, терракотовые изделия, фрагменты скульптурного искусства. Известно, что во время кратковременного похода Марка Антония на Армению римляне увезли из Арташата золотую статую богини Анаит. Ещё в II—I вв. до н. э. древние армяне владели техникой стеклоделия. На рубеже I в. до н. э.— I в. н. э. она достигает нового уровня.

Во время археологических раскопок в крепости Гарни около языческого храма I в. н. э. были обнаружены руины терм I—III в. н. э., пол которых был украшен хорошо сохранившейся мозаикой с изображениями языческих богов и других мифологических существ с греческой надписью «Мы потрудились, но нам не заплатили». Ко II в. н. э. относятся две серебряные чаши, одна из которых, с именем армянского царя Бакура II, украшена изображениями сцен на театральные сюжеты. На территории Армении обнаружено несколько скульптурных мужских портретов, датирующихся III в..

В 301 году после принятия в Армении христианства в качестве государственной религии, в армянском искусстве своеобразное творческое воплощение получило новое идейное содержание, воспринятое из центров христианского Востока.

Фрагмент мозаики из терм в Гарни	Фрагмент бронзовой статуи древнеармянской богини Анаит на почтовой марке Армении	Рельефные орнаменты храма Гарни

Средние века

Фресковая живопись

Наиболее ранние известные образцы армянской фресковой живописи восходят к середине V века, это фрагменты фресок из церкви Погос-Петрос в Ереване и Касахской базилики. Следующие ранние примеры относятся в основном к VII веку (Лмбатаванк, Аручаванк и т. д.) и свидетельствуют об устойчивой традиции росписей в интерьерах. Ксожалению, от армянской средневековой монументальной живописи X—XI веков сохранились лишь фресковые фрагменты. Сохранившийся до наших дней фрагмент фресок Татевском монастыря в Сюнике, восходит примерно к 930 году. В монастыре Гндеванк (914 год), расположенного в Вайоцдзорской области, сохранились фрагменты фресок с изображениями ореола Христа в апсиде, фигуры сидящей Богородицы, а также неизвестного святого (художник Егише). Арабский автор ал-Мукаддаси сообщает о стенных росписях монастыря, который он видел предположительно в Арташате:

В трех фарсахах от Дабиля монастырь из белых тесаных камней наподобие конической шапки на восьми колоннах; в нем находятся изображения Девы Марии внутри между полотнами дверей; в какие двери ты ни войдешь и видишь изображение Девы Марии.

— ал-Мукаддаси

В трактате автора VI—VII веков Вртанеса Кертога «Об иконоборчестве» перечисляются сюжеты, изображаемые в храмах, в частности приводятся сведения о существовании в Армении с периода раннего христианства фресок с изображениями святого Григория Просветителя, св. Рипсимэ, св. Гаянэ и других.

Частично сохранились фрески в кафедральном соборе, построенном в 1001 году в средневековой столице Армении городе Ани, а также в церкви Сурб Хач (Святого Креста) (915—921 гг.) на острове Ахтамар, на стенах которой изображены история Адама и Евы, фигуры апостолов и святых, евангельские сцены, и т. д.. Сохранились росписи XII в. в Ахтале, фрагменты росписей XIII в. в церкви Бахтагеки в Ани, а также в церкви Тиграна Оненца и в Дадиванке. Среди фресок XIV в. особую ценность представляют росписи в Ахпатском монастыре.

В армянских церковных росписях сохранилась один из наиболее ранних и полных циклов композиции «Страшного Суда». Анализ ранних армянских росписей в Аруче, Талине, Лмбате, Коше и т.д., доказывает о наличии уже в VII в. системы декорации, которая достигла наибольшего развития в X веке.

Скульптура

См. также: Армянская архитектура и Хачкар

Армянская раннесредневековая скульптура представлена каменными стелами, орнаментальными и сюжетными рельефами IV—V вв.. Наиболее ранние — рельефы плит аркосолия усыпальницы армянских Аршакидов в Ахце, относящееся к 364 году. Сохранилась капитель мемориальной колонны в Касахе (около IV в.) и 2 рельефа конца IV столетия на фасаде собора Эчмиадзинского собора. Примечательны скульптурные изображения Богородицы, Григора Просветителя и др.. В целом раннесредневековая армянская скульптура представлена тремя основным школами — Айраратской, Таширской и Сюникской. Церкви V века отличаются скромной декоративностью. В VI—VII веках начинается новый расцвет скульптурного искусства (круглая скульптура и рельефы), отличающаяся богатством декоративных деталей, выделяются стилистические направления. Шедевром архитектуры и изобразительного искусства этой эпохи становиться храм Звартноц, построенный в 640—650-гг.. Появляются сюжетные фигурные рельефы (в церквях Птгни, Мрена), горельефные изображения ктиторов (Сисиан).

Развитию средневековой армянской культуры способствует восстановление в 885 году национальной государственности образованием Анийского царства. В вассальном подчинении от последнего находились армянские царства и княжества Васпуракана, Сюника, Ташир-Дзорагета, Хачена. Начиная с X века развивается традиция изображения на стенах церквей и монастырей ктиторов, в этой связи примечательны скульптурные портреты князей и царей с моделью храма в руках в Ахтамаре, Ахпате, Санаине и других. В церкви Гагикашен (начало XI в.) в Ани на фасаде стояла двухметровая статуя царя Армении Гагика I с моделью церкви. К средине X века относитяся рельефные изображения 12 апостолов в аркатуре барабана собора св. Апостолов в Карсе. В целом новый этап развития художественной культуры Армении связан с Анийской школой архитектурного и скульптурного искусства. Неотъемлемой частью этой школы являлось высокое орнаментальное искусство. Позднее в 1201 году при строительстве Аричаванка отмечается влияние Анийской школы скульптуры. Для скульптурного искусства X века особую ценность представляют также рельефы храма Ахтамар с изображением библейских сюжетов, фигур людей, птиц, зверей и т. д. Рельефная пластика XIII столетия представлена ктиторскими композициями (в Агарцине, Дадиванке), геральдикой (усыпальница князей Прошянов в Гегарде, 1283), скульптурами библейского а также мифологического содержания (Алджоцванк и Ованнаванк). Высокого художественного уровня достидает скульптурное оформление входов церквей. В XII—XIII вв. своего наивысшего развития достигает искусство хачкаров (каменных стел с резным изображением креста в орнаментальном обрамлении), возникший ещё в IX веке. Шедеврами хачкарного творчества считаются хачкар 1291 года мастера Погоса в Гошаванке и хачкар Момика 1303 года. Более ранние памятники по композиции монументальны и строги, более поздние исполнены изысканно тонкой, «кружевной» резьбой.

Важное место в изобразительном искусстве времени занимают скульптурные декорации Нораванка (XIV в.), Нор-Гетика (XII—XIII в), церкви Тиграна Оненца в Ани. Для скульптуры XIV века важное место занимает школа Вайоц-Дзора.

• Աղջոց վանք 16.jpg

  Скульптура у вход церкви Агджоц

• Reliefdetail Zvartnots.JPG

  Собор Звартноц, середина VII века

• Aghtamar001.jpg

  Рельефные скульптуры на церкви Сурб Хач (Святого Креста), Ахтамар, 910—920 годы

• 2014 Prowincja Wajoc Dzor, Klasztor Norawank, Kościół św. Jana Chrzciciela (08).jpg

  Богоматерь с Младенцем. Рельеф гавита монастыря Нораванк. Конец XIII века

• Geghard entrance.jpg

  Гегард, ворота в церкви Катогике, 1215 год

• Momik.jpg

  Хачкар, скульптор Момик, 1306 год

• Hovhannavank - Armenia (2926818097).jpg

  Барельеф на тимпане из Ованаванка, XIII века

• Haghpat Monastery, Armenia (5055714016).jpg

  Ктиторский рельеф в Ахпате, 976—991 гг.

• Gandzasar Monastery Nagorno Karabakh 12 c decoration.jpg

  Скульптуры на церкви Гандзасар, 1216—1261 гг.

• Hovhannavank - Armenia (2926795151).jpg

  Ованаванк, фрагмент, 1216 год

Миниатюра

В истории изобразительного искусства средневековой Армении ведущее место занимала книжная миниатюра, самые ранние образцы которого датируются VI—VII вв.. Особенностью армянской миниатюры является разнообразие стилей различных местных школ — Киликии, Гладзора, Татева, Васпуракана и т. д.. В целом армянская миниатюра отличается цветовой насыщенностью, яркостью композиционных построений, орнаментальным убранством. С раннего Средневековья (IX—X вв.) в армянской миниатюре выделяются два характерных направления: первому, обсусловеленному заказами феодальной знати, характерны парадность, обилие золота, живописность, орнаментальность. Более яркие примеры — «Евангелие царицы Млке» (862 г.), «Эчмиадзинское евангелие» (989 г.), «Евангелие Мугни» (XI в.). Второе направление, связанное с демократическими слоями, характеризуется лаконизмом, близостью к народносму искусству, графичностью, выразительностью лиц персонажей и движений, что нашло своё отражение в Евангелиях 986 г., 1018 г. и 1038 г.. Особым многообразием стилей и приёмов отличается миниатюра XIII—XIV веков, когда развивается ряд самобытных локалных школ армянской миниатюры. Ключевое место в истории армянской миниатюры занимает киликийская школа, развивавшаяся с XII века, но достигшая наибольшего расцвета во второй половине XIII столетия. Особое место в её истории занимает творчество Тороса Рослина. Работы Рослина отличаются глубокой психологической выразительностью персонажей, многообразием сюжетов и мастерством композиции групповых сцен, точным рисунком, особым подходом к изображению орнаментов. В это же время высокого уровня достигла миниатюра и в Восточной Армении. Среди значительных произведений следует отметить Евангелие Таргманчац 1232 г. (художник Григор), которое отличается эмоциональностью образов и живописностью. В Западной Армении бурно процветает школа миниатюрной живописи в Васпуракане. Её характерные особенности — преобладание линейно-графического изображения (художники XIV в. Дзерун, Рстакес) и декоративность. Мастера художественного искусства XIV столетия — Момик, Торос Таронаци и Авак, которые работали в Гладзоре. В Татевском монастыре в XIV—XV вв. работали Григор Татеваци и Григор. В Средневековье были созданы особые руководства по изобразительному искусству — «Паткерусуйцы». Самый древний сохранившийся рукопись «Паткерусуйца» относится к XV—XVI вв.. Последним крупным армянским миниатюристом считается Акоп Джугаеци, живший на рубеже XVI—XVII вв.. Его творчество предшествовало светскому развитию армянского художественного искусства.

Декоративно-прикладное искусство

См. также: Армянский ковер

Прикладное искусство средневековой Армении представлено богатой и многообразной керамикой: поливной керамикой с росписью и гравировкой, неполивной с углублённым и рельефным орнаментом, росписанными фаянсовыми сосудами. Основные центры керамического производства располагались в городах Ани и Двин, процветавших вплоть до XII—XIII вв. Сохранились вышивки XIV в., металлические художественные изделия (чеканные серебряные позолоченные складни 1293 г., 1300 г. и 1687 г.), предметы церковного назначения. Сохранилось значительное количество серебряных и золотых окладов рукописных книг (например, оклад Евангелия киликийской работы 1255 г.). В Ани, при раскопках церкви Гагикашен, была обнаружена медная люстра-лампадофор, относящаяся к XI в.. Известны высоко-художественные образцы резьбы по дереву, наиболее ранние примеры которой относятся к X в.. Это капители притвора церкви Аствацацин Севанаванка и церкви Святой Рипсиме. Отдельное место в этом искусстве занимают деревянные двери храмов (дверь из Муша, 1134 г., двери из церкви Аракелоц на оз. Севан, 1176 и 1486 гг., из Татева, 1253 г., которые хранятся в Национальном историческом музее Армении).

В Средневековье церкви и храмы украшались также мозаиками. Некоторые фрагменты раннехристианских мозаик обнаружены в соборах Эчмиадзина, Звартноца и Двина.

Наиболее ранние полностью сохранившиеся ковры — вишапагорги (ковры с драконами), датируются в основном XIV—XV вв..

Складень-реликварий, Вайоцдзорская область, 1300 год	Оклад Евангелия, XV в., Татевский монастырь	Карабахский ковёр «Гоар» с тканной надписью на армянском языке, 1700 г.

XVII—XVIII века. Развитие станковой живописи

С XVII—XVIII веков средневековые художественные стили и подходы постепенно уступают место новым реалистическим методам художественного выражения. Вместе с миниатюрой и искусством фрески развиваются новые виды художественного искусства — станковая живопись, портретная живопись, тематические произведения и реалистический пейзаж. В интерьерах храмов появляется живопись маслом на холсте, реже на шелке или досках. В истории изобразительного искусства Армении XVII—XVIII веков важное место занимают художники из рода Овнатанянов. В их произведениях (в том числе выполненных для Эчмиадзинского собора) проявляются черты реализма. Первые росписи Эчмиадзинского собора (сохранились только три сюжетных фрагмента) принадлежат родоначальнику этой семьи Нагашу Овнатану. В 1680-гг. последний нарисовал ряд сюжетных картин для церкви Погос-Петрос в Ереване. Работы Овнатанянов в церквях Агулиса, Шорота, Апракуниса и Астапата выделяются в особую Нахичеванскую школу . Большой интерес представляют произведения Арутюна Овнатаняна и Овнатана Овнатаняна. Овнатаном Овнатаняным были выполнены замечательные портреты деятелей армянской церкви. В 1780-гг. Овнатан Овнатанян вместе с учениками восстановливает фрески Эчмиадзинского собора. В XVII веке в Новой Джульфе (Исфахан) жил и работал портретист Минас (портреты Акопджана и Воскана Велиджанянов и т. д.). Из его монументальных работ известны фрески в нескольких армянских церквях Исфахана и т. д.. Там же работал художник, писатель, философ-богослов Ованес Мркуз, который в основном рисовал картины на библейские сюжеты. В XVIII веке несколько армянских художников работали в армянской колонии Иерусалима. 23 работ Ованеса Тирацу находятся в армянской церкви святого Иакова в Иерусалиме.

К концу XVII —- началу XVIII века относится деятельность художников из семьи Манасе. Основателями этой династии художников являлись Рафаэль, Барсег и Минас Манасе, которые работали главным образом в Константинополе.

С дальнейшим развитием армянского книгопечатания в XVII—XVIII вв. разивается книжная графика. Высокую художественную ценность представляют иллюстрации «Айсмавурка» (1706 г.) Григора Марзванеци, выполненные ксилографическим способом. Работы Марзванеци — книжние иллюстрации, исполнены в национальном стиле. Последний создавал также цветные ксилографии. С середины XVIII столетия в Армении развивается и искусство гравюры.

• Unknown armenian painter. Holy Mother of God.jpg

  Неизвестный художник. Богородица с младенцем (Севанская Богородица). XVII век

• Unknwon armenian painter. Holy Mother Mary with Child Jesus.jpg

  Неизвестный художник. Богородица с младенцем, XVIII век

• Hovnatanyan.jpg

  Успение Богородицы. Овнатан Овнатанян

• Grigor Marzvanetsi.jpg

  Художник Григор Марзванеци («Айсмавурк», 1706 г)

• Unknown engraver. The portrait of Eghiazar son of Shahamir.jpg

  Неизвестный художник. Портрет Елиазара сына Шаамира. Гравюра, 1758 г.

XIX, — начало XX веков

После освобождения Восточной Армении от персидского ига и присоединения к Российской империи усиливаются связи с западной и русской художественными культурами. Светское изобразительное искусство и, главным образом, живопись начинают развиваться в новом направлении. В 30-е—70-е годы XIX столетия в истории изобразительного искусства Армении ведущее место начинает занимать портретная живопось. Среди художников-портретистов того времени следует отметить Акопа Овнатаняна младшего и Степаноса Нерсисяна — воспитанника академической школы. Нерсисян считается основоположником бытового жанра в армянском изобразительном искусстве. Он впервые в армянском искусстве сочетал жанровый сюжет с широким изображением пейзажа, написанного с натуры. В первой половине XIX века с появлением гравюр и литографии Агафона Овнатаняна и Ованеса Катаняна начинает развиваться армянская станковая графика.

Уже в XIX столетии многие армяне были членом императорской академии художеств.

С 1860—1870-гг. работал один из основателей романтического направления в армянской живописи, маринист Мкртич Чиванян.

Из-за неблагоприятных политических и экономических условий в самой Армении, армянские художники творческой деятельностью занимались преимущественно в Тифлисе (Тбилиси), Петербурге и Москве, а также в городах западной и восточной Европы, что способствовало обогащению их творчества новыми художественными приёмами и традициями этих стран. Свои тематические произведения они посвящали быту и жизни армянской нации, природе и истории Армении. Так в 1880 годы появляется целая плеяда художников, которые посвящали своё творчество национальной тематике. В конце XIX века (1880—1890 годы), реалистические бытовые картины создает А. Шамшинян. Он практически становится основным продолжателем таматического жанра в армянской живописи после С. Нерсисяна. Этот жанр, однако, достиг наивысшего уровня в творчестве одного из крупнейших армянских художников, который творил на рубеже XIX—XX вв., Вардкеса Суренянца, создавшего ряд картин на историко-бытовые и исторические темы. Вардкес Суренянц выступал также как театральный художник и иллюстратор. В. Суренянц был членом организации Передвижников. Начиная с 1900 годов в его картинах находят место некоторые модернистические подходы. Он считается также крупнейшим графиком среди восточноармянских художников эпохи. Современники Суренянца М. Магтесян и В. Махохян — мастера морского пейзажа. Реалистические морские пейзажи Махохяна часто имеют романтические оттенки, в некоторых случаях косвенно примыкают к символизму. В портретном жанре работал Е. Назарян, в портретном и бытовом жанре А. Арцатпанян, в портретном и пейзажном жантре — Карапет Чирахян. В 1890 годы в армянской живописи как самостоятельный жанр складывается пейзаж. Родоначальником профессиональной пейзажной живописи становится Геворг Башинджагян. Работы Башинджагяна, созданные с большим мастерством и чувством патриотизма, изображали природу и исторические памятники Армении. В творчестве художника значительное место занимали также картины с пейзажами Франции, России, Грузии. Вместе с тем, Башинджагян был известен как идеолог сохранения классического художественного наследия. В пейзажном жанре работали также А. Шамшинян и Р. Шишманян. Егише Татевосян, Фанос Терлемезян и Степанос Агаджанян создают сюжетные картины в русле реалистического демократического направления концa XIX-го и первого десятилетия XX века. В начальный период творчество Е. Тадевосяна носило значительное влияние искусства Суренянца, особенно в национальной тематике. Однако с 1900-гг. художник больше склонился к импрессионистическим, пуантилистическим методам художественного выражения. В основном в портретном жанре работал Фанос Терлемезян, однако талант художника немало проявлялся также в бытовом и пейзажном жанрах. Примечательно творчество Акопа Акопяна, портреты, бытовые картины и пейзажи которого отличаются реалистическим мастерством и тематическим единством. В начале XX столетия в Москве свою творческую деятельность начинает Мартирос Сарьян. В начале творческого пути М. Сарьян работал в традициях символизма. В его ранних работах заметно, что художник занимался поисками новых средств художественного выражения. С начала XX века в Париже работали мастера офорта Эдгар Шаин и Тигран Полат. В 1916 году в Тифлисе усилиями армянских художников основывается «Союз армянский художников». В начале XX века работали художники Х. Тер-Минасян, Д. Окроянц, Г. Габриелян, А. Шапанян, О. Пушман, и др..

Портретная живопись

• Portrait of Natali Teumian (1830-40).jpg

  А. Овнатанян, «Портрет Натали Туманян», 1830—1840-гг.

• E. Nazarian, portrait of Mariam Shalamain, 1897.jpg

  Е. Назарян, «Портрет Мариам Шаламян», 1897

• Stephan Aghajanyan. Portrait of Mother, 1900.jpg

  С. Агаджанян, «Портрет Матери», 1900

• P. Terlemezian, Shepherd from Lori, 1905.jpg

  П. Терлемезян, «Лорийский пастух», 1905

• Grigor Gabrielyan, Portrait of an old man, 19th century.jpg

  Г. Габриелян, «Портрет старика», XIX век

Композиция

• Суренянц, «Попранная святыня», 1895.jpg

  В. Суренянц, «Попранная святыня» 1895 год

• П. Терлемезян. Гавит Санаинского монастыря, 1904.jpg

  П. Терлемезян, «Гавит Санаинского монастыря», 1904

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Е. Татевосян, «Гений и толпа», 1909 год

• By the Sea. Sphinx.jpg

  М. Сарьян, «Море. Сфинкс», 1908 год

• H. Artsatpanyan, Sick child, 1900.jpg

  А. Арцатпанян, «У больного ребенка», 1900

Пейзаж

• Gevork Bashindzhagian. Landscape with pines, 1907.jpg

  Г. Башинджагян, «Пейзаж с соснами», 1907

• Vardan Makhokhyan1905.jpg

  В. Махохян, «Морской пейзаж», 1905

• Emanuel Mahtesyan1898.jpg

  М. Магтесян, «Буря на море», 1898

• The bridge of Sanahin (1899).jpg

  А. Шамшинян, «Санаинский мост», 1899 год

• Vardkes.jpg

  В. Суренянц, «Церковь св. Рипсиме близ Эчмиадзина», 1897 год

Натюрморт

• Zakarian, Naturemort.jpg

  З. Закарян, «Натюрморт», 1900 гг.

• Petros Srapyan.jpg

  П. Срапян, «Натюрморт с дичью», около 1894 г.

• Hmayak Hakobyan, Still Life, 1901.jpg

  А. Акопян, «Натюрморт», 1901

• Rafael Shishmanyan, Still Life, 1913.jpg

  Р. Шишманян, «Натюрморт», 1913

• K. Chirakhyan, Interior. Still life.jpg

  К. Чирахян, «Интерьер. Натюрморт»

В конце XIX, начале ХХ в. начинают работать первые профессиональные армянские скульпторы Е. Воскан, А. Тер-Марукян, А. Гюрджян (последние два работали преимущественно в Париже). В скульптурных произведениях Андреаса Тер-Марукяна изображены простые жители армянской деревни и представители передовой армянской интеллигенции. Творчеству Тер-Марукяна тематически близки произведения Микаэля Миакеляна. В 1910-гг. начальные этапы творческой деятельности переживали скульпторы Айк Батикян, Акоп Папазян, и др.. Графика развивается в творчестве Аршака Фетфаджяна и Вано Ходжабекяна. Работы Ходжабекяна изображают бытовые сцены тифлисской жизни, отличаются чувством юмора, выразительным гротескным штрихом. Фетфаджян вошёл в историю изобразительного искусства Армении своими акварельными работами, изображающими исторические памятники Ани.

Графика

• G. Artsruni, Landscape with women and child figures, 1847.jpg

  Г. Арцруни, «Пейзаж с фигурой женщины и ребенка», 1847

• Fetvadjian Ani cathedral 1905.jpg

  А. Фетфаджян, «Кафедральный собор Ани», 1905 год

• S.H. Gabrielyan, Ruined churches, late 19th and early 20th century.jpg

  С. Габриелян, «Руины церкви», конец XIX—начало XX века

• Trdat Lisitsian, Portrait of a man, 1882.jpg

  Т. Лисицян, «Портрет мужчины», 1882

• E. Chahin, Unemployed man (1903).jpg

  Э. Шаин, «Безработный», офорт, 1903 год

XX век

Начиная с 1920 гг. армянские художники всё чаще начинают обосновываться в Армении. В формировании новой художественной школы значительную роль сыграло творчество М. Сарьяна и С. Агаджаняна. Особенно ярко мастерство М. Сарьяна проявилось в жанре пейзажа, характеристических портретов, натюрмортах. Агаджанян творил в реалистическом портретном жанре. В армянской живописи ключевое место занимал пейзаж, в этом жанре работали Ф. Терлемезян, Е. Тадевосян, Г. Гюрджян, С. Аракелян. Тематические произведения создают А. Бажбеук-Меликов, Е. Тадевосян, А. Коджоян и другие. В скульптуре развивается монументальный жанр, наиболее яркими представителями которого становятся А. Сарксян, А. Урарту и другие. А. Коджоян начинает играть одну из ведущих ролей в книжной и станковой графике. Театральная живопись развивается в творчестве Г. Якулова, М. Сарьяна, М. Арутчяна и других. Для живописи 1940—1950 гг. более характерно развитие сюжетного жанра — новый быт, сцены труда, исторические сюжеты, а также натюрморт и пейзаж. Среди крупнейших деятелей живописи середины XX века следует отметить М. Асламазян, А. Бекаряна, Э. Исабекяна, Г. Ханджянa (последний также является одним из наиболее ярких представителей армянской графики XX века), О. Зардаряна, М. Аветисяна, С. Хатламаджяна, А. Григоряна и других. Из-за рубежа репатриировали видные живописцы А. Галенц и П. Контураджян, крупный скульптор-новатор Е. Кочар, который также работал в сфере монументального искусства и является автором статуи Давида Сасунского, ставшей символом Еревана. В различных жанрах скульптуры работают Г. Чубарян, Н. Никогосян, С. Багдасарян и другие, которые плодотворно творили преимущественно начиная со второй половины 1950-х гг. Со второй половины XX века в жанре портрета, натюрморта и пейзажа начинает работать Л. Бажбеук-Меликян.

См. также

• Культура Армении
• Армянская миниатюра

Ссылки

• И. Гинзбург. [hpj.asj-oa.am/141/1/58-3(106).pdf Армянские художники первой половины XIX века.] // Ист.-филол. журн. — 1958. — № 3. — С. 106-135.

Отрывок, характеризующий Изобразительное искусство Армении

Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.