Изяслав Ярославич

Изяслав Ярославич <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Князь туровский
? — 1054
Великий князь Киевский
20 февраля 1054 — 1068
Предшественник:	Ярослав Владимирович Мудрый
Преемник:	Всеслав Брячиславич
1069 — 1073
Предшественник:	Всеслав Брячиславич
Преемник:	Святослав Ярославич
1077 — 3 октября 1078
Предшественник:	Всеволод Ярославич
Преемник:	Всеволод Ярославич
Рождение:	1024(1024) Новгород
Смерть:	3 октября 1078(1078-10-03) Нежатина Нива, близ Чернигова
Род:	Рюриковичи
Отец:	Ярослав Владимирович Мудрый
Мать:	Ингегерда

Изясла́в Яросла́вич (в крещении Дими́трий, 1024, — 3 октября 1078, Нежатина Нива, близ Чернигова) — князь туровский (до 1054), новгородский князь (1052—1054), великий князь киевский (1054—1068, 1069—1073 и 1077—1078).

Княжич

Родился в 1024 году. Его отцом был Ярослав Мудрый, а матерью жена Ярослава — Ирина (шведская принцесса Ингигерда), он был их вторым сыном после Владимира.

Получил от отца стол в Турове. После смерти в 1052 году старшего брата новгородского князя Владимира посадил в Новгороде своего сына Мстислава и по тогдашним династическим правилам, стал наследником киевского стола (хотя Владимир и оставил сына). 20 февраля 1054 года, после кончины отца, стал великим князем киевским.

Триумвират Ярославичей

Систему управления, господствовавшую в Киевской Руси в 1054—1073 годах, историки часто называют «триумвиратом Ярославичей». Очень скоро умерли двое младших Ярославичей, Игорь и Вячеслав. После отравления в Тмутаракани старшего внука Ярослава Мудрого Ростислава Владимировича (1066) и разгрома на Немиге старшего правнука Владимира Святославича Всеслава Брячиславича (1067) не только южнорусские земли, но и вся Русь оказалась в руках троих Ярославичей.

Серьёзным испытанием для триумвирата стало поражение от половцев и киевское восстание 1068 года, после которых Изяслав повёл на Русь поляков, а Святослав и Всеволод выступили в защиту Киева.

В 1071 году Всеславу удалось вернуться в Полоцк, после чего братья заподозрили Изяслава в союзе с ним и изгнали. В 1073—1076 годах в Киеве княжил Святослав Ярославич.

Разрыв с братьями

В 1073 году младшие братья Святослав и Всеволод вступили в заговор против Изяслава. Святослав захватил Киев, Всеволод перешёл в Чернигов, отдав Переяславль Давыду Святославичу, а Изяслав вновь бежал в Польшу, где на сей раз был выдворен польскими властями, заключившими союз со Святославом и Всеволодом. При этом Болеслав оставил у себя часть его драгоценностей. Изгнанник Изяслав направился в Германию к императору Генриху IV и попросил у него помощи в борьбе против братьев, передав ему гигантские богатства; однако император, силы которого были отвлечены внутренней борьбой в Германии, также не поддержал его. Изяслав отправил в 1075 году своего сына, волынского князя Ярополка, в Рим, где тот посетил папу Григория VII, будущего противника Генриха IV. Папа ограничился общими увещеваниями в адрес русских князей. Под влиянием папы Болеслав был вынужден помириться с Изяславом, так как это стало одним из условий для получения им польской короны. 25 декабря 1076 года Изяслав с женой приняли участие в коронации Болеслава в Гнезно.

Возвращение и гибель

См. также: Битва на Нежатиной Ниве

Конец скитаниям Изяслава положила внезапная кончина Святослава Ярославича 27 декабря 1076 года. Всеволод в качестве защитника Киева от поляков и Изяслава заключил с ним мир и вернул ему киевское княжение, а сам удалился в Чернигов (1077). Давыд Святославич был выведен из Переяславля, вернувшегося под контроль Всеволода (который сохранил также Смоленск), Олег Святославич — с Волыни, где сел Ярополк Изяславич, погибшего в Заволочье Глеба Святославича в Новгороде заменил Святополк Изяславич.

Сразу после смерти Святослава началась ожесточённая борьба с Всеславом Полоцким, которая продолжилась при Всеволоде Ярославиче. Началась с похода Всеслава на Новгород против Глеба весной 1077 года. Летом 1077 и зимой 1077/1078 последовали два похода на Полоцк, в том числе второй с участием Святополка Изяславича и половцев (впервые в истории Руси).

В 1078 году началась новая междоусобная война. Против дядей — Изяслава и Всеволода — восстали их племянники Олег Святославич и Борис Вячеславич. Соединившись с половцами, они разбили Всеволода на р. Сожице. Всеволод бежал за помощью в Киев, вернулся вместе с Изяславом и осадил Чернигов в отсутствие его князей. Решающее сражение произошло 3 октября, в нем погибли Изяслав и Борис. Битва на Нежатиной Ниве и гибель Изяслава и Бориса упоминаются в «Слове о полку Игореве».

Похоронен Изяслав Ярославич в соборе Святой Софии в Киеве.

В «Слове о полку Игореве»

Бориса же Вячеславича жажда славы на смерть привела и на Канине зеленую паполому постлала ему за обиду Олега, храброго и молодого князя. С такой же Каялы и Святополк бережно повез отца своего между венгерскими иноходцами к святой Софии, к Киеву. Тогда при Олеге Гориславиче сеялись и прорастали усобицы, гибло достояние Даждь-Божьих внуков, в княжеских распрях век людской сокращался. Тогда на Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по-своему говорили, собираясь лететь на поживу.

Внешность и характер

Описывая погребение Изяслава, летописец говорит о князе так: «Бе же Изяслав муж взором красен, телом велик, незлобив нравом, крива ненавидя, любя правду, клюки же в нем не бе, ни льсти, но прост умом, не воздая зла за зло; колико бо ему сотвориша кияне, самого выгнаша, а дом его разграбиша, и не возда противу тому зла».

Приводя этот отзыв, с летописцем вступают в заочную полемику Н.М. Карамзин и С.М. Соловьёв. Первый пишет: «Но Изяслав был столь же малодушен. Хотел престола, но не умел сидеть на нем. Злодеяния сына обличают слабость отца. Бедствие Минска и вероломное заточение Всеслава противоречат похвалам летописца». «Можно ли назвать незлобивым князя, который позволил сыну своему замучить множество киевлян, даже и невинных в его изгнании, жестоко преследовал Всеслава Полоцкого, в отношении к которому сам был больше виноват, преследовал в Киеве людей, которых подозревал в приязни ко Всеславу, не уважая в них даже святости жизни, наконец, преследовал несчастных сыновей Святослава?», - вопрошает второй.

О чертах характера Изяслава можно сделать вывод и по сохранившимся молитвам его жены Гертруды, написанным в годы их скитаний по Европе. В этот период, очевидно, между Изяславом и Гертрудой часто происходят размолвки. В одной из своих молитв она просит Бога отвратить сердце супруга, которого она называет королём, от ненависти, досады и гнева и внушить ему кротость, добросердечие и миролюбие, но при этом также защитить от всех опасностей и сделать счастливым путь на родину. В другой молитве Гертруда просит Господа услышать стон её сердца, избавить от мучений, изгнать все горести и отвратить зло, которое на неё обрушилось из-за грубости мужа и его нежелания беседовать с ней и выслушивать советы, сделать его милостивым и благосклонным к ней, но и утихомирить её собственный бешеный нрав и превратить в кроткую, спокойную, обращенную к добру женщину.

Браки и дети

Известно, что Изяслав был женат на Гертруде, дочери польского короля Мешко II Ламберта.

Дети

• Ярополк — князь волынский и туровский, известно также, что Гертруда называет Ярополка в своём молитвеннике (так называемый кодекс Гертруды) своим «единственным сыном». По предположению А. В. Назаренко, от него происходят Всеволодковичи — правители Городенского княжества.

Возможно, другая неизвестная женщина, возможно — жена Изяслава была матерью двух его более известных сыновей:

• Святополк (Святополк II) Изяславич (1050—1113) — князь полоцкий (1069—1071), новгородский (1078—1088), туровский (1088—1093), Великий князь киевский (1093—1113), а его потомки в XII—XIII веках продолжали княжить в родовом Турове.
• Мстислав — князь новгородский (1054—1067).

Дочь

• Евпраксия Изяславна, супруга Мешко, польского королевича (в браке 1088—1089) .

Предки

Игорь Рюрикович Киевский

Святослав Игоревич Киевский

Ольга Киевская

Владимир Святославич Киевский

Малуша

Ярослав Мудрый

Рогволод Полоцкий

Рогнеда Рогволодовна Полоцкая

Бьёрн Эриксон Шведский

Изяслав Ярославич

Эрик Победоносный Шведский

Олаф Шётконунг Шведский

Сигрид Гордая

Ингегерда Шведская

Эстрид Ободритская

Литература

• Войтович Л. [izbornyk.org.ua/dynasty/dyn26.htm Ярославичі. Перша Галицька династія] // [litopys.org.ua/dynasty/dyn.htm Князівські династії Східної Європи (кінець IX — початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження]. — Львів: Інститут українознавства ім. І.Крип’якевича, 2000. — 649 с. — ISBN 966-02-1683-1. (укр.)
• Карамзин Н.М. История Государства Российского. — Ростов-на-Дону: Издательство «Феникс», 1995.
• Кивлицкий Е. А. Изяслав Ярославич, великий князь киевский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Кушнир А. Г. Летопись фактов и событий отечественной истории.
• Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. — М.: АСТ, 2009.
• Соловьев С.М. История отношений между русскими князьями Рюрикова дома. — М.: АСТ, Астрель, 2003.
• Экземплярский А. В. Изяслав Ярославич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Изяслав Ярославич

– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.