Иияма (княжество)
Поделись знанием:
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
Княжество Иияма (яп. 飯山藩 Иияма-хан) — феодальное княжество (хан) в Японии периода Эдо (1603—1871), в провинции Синано региона Тосандо на острове Хонсю (современная префектура Нагано).
Краткая история
Административный центр княжества: замок Иияма (современный город Иияма, префектура Нагано).
Доход хана:
- 1603—1616 годы — 40 000 коку риса
- 1616—1638 годы — 30 000 коку
- 1639—1706 годы — 40 000 коку риса
- 1706—1711 годы — 33 000 коку
- 1711—1717 годы — 48 000 коку риса
- 1717—1871 годы — 20 000 коку
Княжество Иияма было создано в 1603 году. Первым правителем домена стал Минагава Хиротэру (1548—1628), бывший владелец Минагава-хана в провинции Симоцукэ. В 1609 году его перевели в Хитати-Футю-хан (провинция Хитати).
В 1610—1616 годах княжеством владел Хори Наоёри (1577—1639), бывший правитель Сакадо-хана в провинции Этиго. В 1616 году Хори Наоёри получил во владение Нагаока-хан (провинция Этиго).
В 1616—1639 годах Иияма-хан принадлежал роду Сакума. В 1616 году первым правителем княжества был назначен Сакума Ясумаса (1555—1627), ранее владевший Такасима-ханом в провинции Оми. Ему наследовал в 1628 году второй сын Сакума Ясунага (1611—1632). В 1632—1638 годах доменом правил Сакума Ясуцугу (1630—1638), старший сын Ясунаги.
В 1639—1706 годах Иияма-хан принадлежал роду Мацудайра (ветвь Сакураи), боковой ветви династии Токугава. В 1639 году княжество получил во владение Мацудайра Тадатомо (1634—1696), ранее правивший в Какэгава-хане. В 1696 году ему наследовал внук Мацудайра Тадатака (1682—1756), который в 1706 году был переведен в Какэгава-хан (провинция Тотоми).
В 1706—1711 годах княжеством владел Нагаи Наохиро (1664—1711), бывший правитель Ако-хана в провинции Харима. В 1711 году его перевели Ивацуки-хан (провинция Мусаси).
В 1711—1717 годах Иияма-хан принадлежал Аояме Ёсихидэ (1696—1744), который ранее управлял Амагасаки-ханом (провинция Сэтцу). В 1717 году Аояма Ёсихидэ получил во владение Миядзу-хан (провинция Танго).
С 1717 по 1871 год княжеством владел род Хонда. В 1717 году домен получил Хонда Сукэёси (1663—1725), который владел Мираяма-ханом в провинции Дэва. Его потомки управляли Иияма-ханом вплоть до 1871 года.
Во время Войны Босин (1868—1869) княжество Иияма стало ареной боевых действий между императорской армией и войсками сёгуната Токугава и Северного союза.
Иияма-хан был ликвидирован в 1871 году.
Правители княжества
| № | Имя | Годы правления | Годы жизни | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Минагава Хиротэру[1] | 皆川広照 | 1603 — 1609 | 1548 — 1628 | Вассал Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу |
| № | Имя | Годы правления | Годы жизни | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Хори Наоёри[2] | 堀直寄 | 1610 — 1616 | 1577 — 1639 | Второй сын Хори Наомасы[3] |
| № | Имя | Годы правления | Годы жизни | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Сакума Ясумаса[4] | 佐久間安政 | 1616 — 1627 | 1555 — 1627 | Второй сын Сакумы Маорицуги, усыновлён Ясудой Томомунэ |
| 2 | Сакума Ясунага | 佐久間安長 | 1627 — 1632 | 1611 — 1632 | Второй сын Сакумы Ясумасы |
| 3 | Сакума Ясуцугу | 佐久間安次 | 1632 — 1638 | 1630 — 1638 | Сын Сакумы Ясунаги |
| № | Имя | Годы правления | Годы жизни | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Мацудайра Тадатомо[5] | 松平忠倶 | 1639 — 1696 | 1634 — 1696 | Сын Мацудайры Тадасигэ[6] |
| 2 | Мацудайра Тадатака[7] | 松平忠喬 | 1682 — 1706 | 1682 — 1756 | Сын Мацудайры Тадацугу (1652—1715) и внук Мацудайры Тадатомо |
| № | Имя | Годы правления | Годы жизни | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Нагаи Наохиро[8] | 永井直敬 | 1706 — 1711 | 1664 — 1711 | Старший сын Нагаи Наоцунэ[9] |
| № | Имя | Годы правления | Годы жизни | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Аояма Ёсихидэ[10] | 青山幸秀 | 1711 — 1717 | 1696 — 1744 | Старший сын Аоямы Ёсикадзу[11] |
| № | Имя | Годы правления | Годы жизни | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Хонда Сукэёси[12] | 本多助芳 | 1717 — 1725 | 1663 — 1725 | Приёмный сын и преемник Хонды Тосинаги[13] |
| 2 | Хонда Ясуакира | 本多康明 | 1725 — 1730 | 1709 — 1730 | Третий сын Хонды Сукэёси |
| 3 | Хонда Сукэмоти | 本多助有 | 1730 — 1737 | 1714 — 1737 | Младший сын Хонды Сукэёси |
| 4 | Хонда Сукэмицу | 松平近貞 | 1737 — 1774 | 1718 — 1774 | Приемный сын Хонды Сукэмоти |
| 5 | Хонда Сукэцугу | 本多助受 | 1774 — 1806 | 1764 — 1824 | Сын Хонды Сукэюки (1738—1771) и внук 4-го даймё Хонды Сукэмицу |
| 6 | Хонда Сукэтоси | 本多助賢 | 1806 — 1858 | 1791 — 1858 | Второй сын Тоды Удзинори[14], усыновлён Хондой Сукэцугу |
| 7 | Хонда Сукэдзанэ | 本多助実 | 1858 — 1867 | 1819 — 1877 | Третий сын 5-го даймё Хонды Сукэцугу, усыновлён Хондой Сукэтоси |
| 8 | Хонда Сукэсигэ | 本多助成 | 1867 — 1868 | 1846 — 1868 | Старший сын Хонды Сукэдзанэ |
| 9 | Хонда Сукэтака | 本多助寵 | 1868 — 1869 | 1854 — 1869 | Второй сын Хонды Сукэсигэ |
| 10 | Хонда Сукэдзанэ | 本多助実 | 1869 — 1871 | 1819 — 1877 | Третий сын 5-го даймё Хонды Сукэцугу, усыновлён Хондой Сукэтоси |
Напишите отзыв о статье "Иияма (княжество)"
Примечания
- ↑ Даймё Минагава-хана (1576—1603) и Хитати-Футю-хана (1623—1625)
- ↑ Даймё Сакадо-хана (1598—1610), Нагаока-хана (1616—1618) и Мураками-хана (1618—1636)
- ↑ Хори Наомаса (1547—1608) — 1-й даймё Сандзё-хана в провинции Этиго (1598—1608)
- ↑ Правитель княжества Такасима в провинции Оми (1600—1616)
- ↑ В 1639 году — 2-й даймё Какэгава-хана
- ↑ Мацудайра Тадасигэ (1601—1639) — даймё Сануки-хана (1622—1633), Танака-хана (1633—1635) и Какэгава-хана (1635—1639)
- ↑ Даймё Какэгава-хана (1706—1711) и Амагасаки-хана (1711—1751)
- ↑ Даймё Карасуяма-хана (1687—1701), Ако-хана (1701—1706) и Ивацуки-хана (1711)
- ↑ Нагаи Наоцунэ (1631—1677) — 6-й сосидай Киото (1670—1677)
- ↑ Даёмё Амагасаки-хана (1710—1711) и Миядзу-хана (1717—1744)
- ↑ Аояма Ёсикадзу (1665—1710) — 3-й даймё Амагасаки-хана (1684—1710)
- ↑ Даймё Мураяма-хана (1693—1699) и Итоигава-хана (1699—1717)
- ↑ Хонда Тосинага (1635—1693) — даймё Окадзаки-хана (1645), Ёкосука-хана (1645—1682) и Мураяма-хана (1682—1692)
- ↑ Тода Удзинари (1756—1806) — 7-й даймё Огаки-хана (1768—1806)
Литература
- Рубель В. А. Японська цивілізація: традиційне суспільство і державність. — Київ: «Аквілон-Прес», 1997.
Ссылки
- [www.asahi-net.or.jp/~me4k-skri/han/hantop.html Список трехсот ханов периода Эдо] (яп.).
Отрывок, характеризующий Иияма (княжество)
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
