Благовещенский кондакарь

Благовещенский кондакарь. к. XII—н. XIII вв.

Пергамен, рукопись. 20 × 16 см

Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург

Благовещенский кондакарь (Нижегородский кондакарь) — славянский рукописный сборник кондаков, созданный в конце XII — начале XIII веков. Является важным источником по истории русской домонгольской гимнографии и церковной музыки.

Рукопись была найдена в XVIII веке в нижегородском Благовещенском монастыре по которому и получила оба своих названия. Не исключают, что кондакарь мог быть написан именно для этого монастыря. Вначале она находилась в библиотеке Святейшего Синода, а в 1860 году поступила в собрание Императорской публичной библиотеки (современная Российская национальная библиотека) где хранится по настоящее время. В 1970-е годы лист из собрания слависта В. И. Григоровича, хранящийся в Одесской государственной научной библиотеке, был идентифицирован как часть Благовещенского кондакаря. Происхождение этого листа однозначно не установлено, он был приобретён Григоровичем либо в Вятке либо в Казани. Научное исследование кондакаря началось с середины XIX века, было выпущено два его факсимильных издания.

Рукопись написана на пергамене, состоит из 132 листов (включая хранящийся в Одессе), некоторые листы утрачены, также рукопись не имеет окончания. Над её созданием работали 3 или 4 писца, текст написан уставом. Украшает рукопись заставка и инициалы тератологического типа, выполненные киноварью и чернилами.

Благовещенский кондакарь кроме кондакарных песнопений включает в себя также и песнопения знаменного осмогласия, записанные крюковой нотацией. Сборник включает кондаки минейного и триодного циклов за период с 1 сентября до Недели всех святых, ипакои и кондаки воскресные, полиелей, асматик на 8 гласов, светильны и стихиры евангельские. Среди прочих в Благовещенском кондакаре присутствуют песнопения на дни памяти первых русских святых — Бориса и Глеба и преподобному Феодосию, игумену Киево-Печерского монастыря.

Отрывок, характеризующий Благовещенский кондакарь

– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.