Икко-икки
Икко-икки (яп. 一向一揆 Икко:-икки, букв. «Восстания прямодушных») — монахи-воины в средневековой Японии периода Сэнгоку, последователи буддийской секты Дзёдо-синсю, руководителем которой был настоятель Рэннё. Известны как организаторы серии мощных восстаний, продолжавшихся с 1488 по 1582 год.
Содержание
История
Сначала Икко-икки представляли собой разрозненную и неорганизованную массу последователей учения Рэннё, состоявшую в основном из крестьян, монахов, синтоистских священников и мелких самураев[1]. Они собирались в провинции Этидзэн, в месте, называемом Ёсидзаки (в настоящее время город Авара в префектуре Фукуи), где Рэннё выстроил свою резиденцию и храм (до настоящего времени не сохранился). Темпы концентрации последователей вокруг Рэннё были довольно быстрыми — через два года после того, как он пришёл в Ёсидзаки, там вырос посёлок из сотни домов[2]. Приверженцы секты были весьма воинственны и фанатичны, однако на начальных стадиях формирования сохраняли значительную демократичность в управлении. Их духовный лидер Рэннё, несмотря на роль идейного вдохновителя секты, отнюдь не поддерживал агрессивные настроения своих последователей и был убеждён, что вооружённые сопротивления и сражения до последней капли крови возможны только как крайняя мера, в случае, если самой школе Дзёдо-синсю угрожает опасность. Тем не менее, сторонниками его учения становилось всё больше мелких самураев, которые видели в секте военную силу, способную послужить их собственным интересам[3].
Захват провинции Кага
В 1474 году между представителями сёгуна (сюго) в провинции Кага, соседствовавшей с Этидзэном, началось открытое противостояние. Тогаси Масатика, номинальный сюго, устроил заговор против своего младшего брата Котиё, контролировавшего северную часть провинции. Масатика щедрыми посулами и обещаниями привлёк на свою сторону Икко-икки, однако Котиё, прослышав о заговоре, нанёс удар по их базе в Ёсидзаки. Икко-икки, фанатично сражаясь, не только прогнали Котиё, но и напали на его замок. Котиё был повержен, Масатика пришёл к власти, но выполнять обещания не спешил. Икки взбунтовались, однако бунт был подавлен, и они бежали на север, в провинцию Эттю. В это время некий Симоцума Рэнсу, самурай и советник Рэннё, решил от его имени призвать Икко-икки к оружию. Следуя указаниям Симоцумы, Икко-икки вторично подняли восстание, но безуспешно. Тем не менее, о полном их успокоении речи не шло.
Удача перешла на сторону Икко-икки в 1488 году, когда державший их в повиновении Тогаси Масатика по указанию сёгуна отправился в отдалённую провинцию Оми усмирять восставшего даймё Роккаку Такаёри. Икко-икки немедленно воспользовались случаем и напали на слабо защищённый замок Тогаси. Тот поспешно вернулся из похода, однако Икко-икки, насчитывавшие, по некоторым данным, до 200 тысяч человек, и вассалы самого Тогаси, перешедшие на сторону бунтарей, сожгли замок. Тогаси совершил самоубийство, чтобы не попасть им в руки.
Считается, что Икко-икки, уничтожив законного правителя, сами захватили власть над провинцией Кага и правили ею следующие 100 лет, являя собой образец уникального для Японии «народовластия»[2], однако эта оценка неверна. Реальным правителем Каги вместо погибшего Масатики стал его дядя Тогаси Ясутака, которого Икко-икки терпели, и который вёл военные действия в собственных интересах, а не в интересах Икко-икки. Верховные власти признавали Ясутаку в качестве сюго вплоть до его смерти в 1504 году, а после этого на должность сюго заступил его сын Танэясу. Тем не менее, власти, судя по историческим документам, пребывали в сомнении, стоит ли признавать Танэясу правителем, и после 1521 года принялись посылать всю официальную корреспонденцию, касающуюся Каги, главам секты Дзёдо-синсю в храме Хонган-дзи рядом с Киото. В 1531 году Танэясу окончательно потерял свою управленческую должность в результате гражданской войны между фракциями Икко-икки. В войне фракций победили монахи храма Хонган-дзи, которые и стали правящей политической силой в провинции Кага[4].
Дальнейшие успехи и первые поражения
После своего укрепления в Каге Икко-икки продолжали агрессивную политику и нападали на владения «северного тигра» Уэсуги Кэнсина в провинции Этиго и на территории рода Асакура в южной провинции Этидзэн, однако серьёзных успехов ни там, ни там не добились. Несколько большими оказались их достижения в Киото, где они, используя в качестве базы свой храм Ямасина Мидо, предприняли несколько атак на соседние храмы других религиозных сект: от набегов Икко-икки пострадали храм Кэмпон-дзи школы Нитирэн в городе Сакаи, Кофуку-дзи школы Хоссо и синтоистское святилище Касуга-тайся в Наре. Нападения вызвали ярость среди последователей Нитирэна, из которых в большой степени состоял средний класс тогдашнего Киото, и они отомстили Икко-икки: в 1532 году даймё Хосокава Харумото и Роккаку Садаёри со своими самураями и поддерживавшими их горожанами разрушили храм Ямасина Мидо[5].
Несмотря на эту неудачу, к середине 16 века Икко-икки закрепились на других территориях: они выстроили храм Исияма Хонган-дзи на месте современной Осаки, отбили у даймё Ито Сигэхару его замок, расположенный около Нагои, и пристроили к этому замку разветвлённую сеть укреплений, известных под общим названием Нагасима, а также утвердились в нескольких храмах провинции Микава, в частности, Сёман-дзи, Дзёгу-дзи и Хонсо-дзи[6]. Такое усиление не могло не обеспокоить крупных самурайских полководцев, сражавшихся за власть в стране, так как Икко-икки обладали не только военным, но и большим экономическим потенциалом[1]. Особенно неспокойно было Токугаве Иэясу, поскольку Икки обосновались прямо в его родовой провинции Микава: он опасался, что его может постигнуть судьба правителя Каги, и к тому же Икки сопротивлялись (в том числе с применением оружия) попыткам Токугавы обложить их монастыри налогами[7]. Вследствие этого в 1564 году между Токугавой и Икко-икки состоялась битва при Адзукидзаке. Токугаве помогали монахи-воины секты Дзёдо, принадлежавшие к храму Дайдзю-дзи, а кроме того, многие самураи из числа Икко-икки во время битвы перешли на сторону Токугавы[6]. Всё это привело к поражению Икко-икки, однако до окончательного их усмирения было ещё далеко.
Конец движения
Закат движения Икко-икки начался с усилением Оды Нобунаги, весьма жестокого даймё, которому Икки сильно мешали в завоевательных кампаниях. Преисполненный решимости сокрушить их, Нобунага начал с осады крепости Нагасима в 1571 году. Осада не увенчалась успехом, и Нобунага сорвал злость на монахах храма Энряку-дзи, поддерживавших Икко-икки: его воины поднялись на гору Хиэй, где был расположен храм, убивая всех, кто попадался по пути, и сжигая постройки[8]. Под Нагасиму Нобунага возвращался ещё два раза, пока наконец в 1574 году не сумел отрезать запершихся в ней монахов от снабжения. Нагасима была сожжена вместе с 20 000 защитников. Параллельно Нобунага вёл осаду храма Исияма Хонган-дзи, которая продолжалась с 1570 по 1580 год с переменным успехом, но в конце концов окончилась поражением Икко-икки. Нобунага пощадил многих защитников крепости, однако сжёг их храм дотла. После потери столь важной базы Икко-икки не смогли оправиться и перестали играть сколько-нибудь значительную роль в раскладе сил средневековой Японии.
Напишите отзыв о статье "Икко-икки"
Примечания
- ↑ 1 2 Richard Bodley Scott. Colonies and Conquest: Asia 1494-1698. — Osprey Publishing, 2011. — С. 38. — 100 с. — ISBN 9781849082310.
- ↑ 1 2 Stephen Turnbull. Samurai Commanders (1): 940-1576. — Osprey Publishing, 2005. — С. 42-43. — 64 с. — ISBN 9781841767437.
- ↑ Stephen Turnbull. The samurai and the sacred. — Osprey Publishing, 2006. — С. 78-79. — 224 с. — ISBN 9781846030215.
- ↑ John Whitney Hall, Jeffrey P. Mass. Medieval Japan: essays in institutional history. — Stanford University Pres, 1988. — С. 78-79. — 241-242 с. — ISBN 9780804715119.
- ↑ Stephen Turnbull. Japanese Fortified Temples and Monasteries AD 710-1602. — Oxford: Osprey Publishing, 2005. — С. 9-10. — 64 с. — ISBN 9781841768267.
- ↑ 1 2 Stephen Turnbull. Japanese Warrior Monks Ad 949-1603. — Osprey Publishing, 2003. — С. 16-17. — 64 с. — ISBN 9781841765730.
- ↑ Louis Frédéric. Japan encyclopedia. — Harvard University Press, 2005. — С. 380. — 1108 с. — ISBN 9780674017535.
- ↑ Japanese Fortified Temples and Monasteries AD 710—1602, стр. 12
См. также
Ссылки
- ИККО ИККИ // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.
Отрывок, характеризующий Икко-икки
– Попросите ко мне графа.Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
