Икскуль фон Гильденбандт, Юлий Александрович

барон Юлий Александрович Икскуль фон Гильденбандт<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
государственный секретарь
8 февраля 1904 года — 1 января 1909 года
Предшественник:	Владимир Николаевич Коковцов
Преемник:	Александр Александрович Макаров
Вероисповедание:	лютеранин
Рождение:	16 (28) января 1853(1853-01-28) Динабург
Смерть:	21 сентября 1918(1918-09-21) (65 лет) Петроград
Отец:	Александр Бенедикт Адам Икскуль фон Гильденбандт
Мать:	Эмилия Абрамовна Перетц
Образование:	Санкт-Петербургский университет
Награды:

Барон Ю́лий Алекса́ндрович Иксќуль фон Гильденба́ндт (16 [28] января 1853 или 16 [28] декабря 1852, Динабург (ныне Даугавпилс) — 21 сентября 1918, Петроград) — русский государственный деятель. Государственный секретарь в 1904—1909 годах. Действительный тайный советник (1912).

Детство и юность

Происходил из старинного эстляндского дворянского рода шведского происхождения. Брат А.А. Икскуль фон Гильденбандта.

Окончил в 1875 году юридический факультет Петербургского университета со степенью кандидата права.

Государственная служба

Служба в Министерстве юстиции, Сенате и Государственной канцелярии (1875—1894)

25 ноября (7 декабря) 1875 года Икскуль начал государственную службу в департаменте Министерства юстиции, а через два года был переведён в распоряжение обер-прокурора уголовно-кассационного департамента Сената в качестве кандидата на судебную должность. Выполнял различные поручения, в том числе провёл ревизии мировых судов в Могилёвской и Витебской губерниях.

В октябре 1878 года Икскуля перевели прикомандированым чиновником на службу в Государственную канцелярию по отделению свода законов, а спустя три года он был зачислен на штатную должность секретаря при председателе департамента законов Государственного совета. В 1882 году Икскуль стал делопроизводителем отделения свода законов, а 20 ноября (2 декабря) 1885 стал помощником статс-секретаря этого отделения. Работа Икскуля была на хорошем счету у начальства и дважды отмечена благодарностью императора. В начале 1888 года он получил первый свой орден — Святого Владимира III степени, в 1891 году произведен в действительные статские советники, а в 1892 году награждён орденом Святого Станислава I степени.

26 октября (7 ноября) 1893 года Икскуль фон Гильденбандт был назначен исполняющим должность статс-секретаря отделения свода законов, а 1 (13) января 1895 года утверждён в ней. В 1896 году стал тайным советником. Икскуль участвовал в организации первой Всероссийской переписи населения 1897 года.

Об этом периоде службы Исксуля фон Гильденбандта в мемуарах служившего тогда в Государственной канцелярии В. И. Гурко сохранилась следующая характеристика:

Статс-секретарями отделения законов были за описываемый период барон Ю. А. Икскуль-фон-Гильденбандт, а позднее Г. И. Шамшин. Первый — Икскуль — в душе был ярым балтийцем, в смысле отстаивания баронских интересов, но, однако, тщательно это скрывал и одновременно принимал близко к сердцу общегосударственные интересы. Думается мне, однако, что опять-таки в душе он преклонялся лишь перед германской культурой и отрицал всякое культурное значение за русским народом. Редактор барон Икскуль был превосходный и законодательной техникой обладал в совершенстве. Все поступавшие при нем в департамент проекты подвергались самому тщательному рассмотрению, причем происходило это при участии всего состава служащих в отделении. Словом, происходило форменное коллегиальное совещание, состоявшее в том, что сначала лицо, которому поручалось данное дело, излагало его сущность и подвергало его всесторонней, как по существу, так и во всех его подробностях, критике; затем в обсуждении принимали участие все остальные чиновники отделения вплоть до зеленой молодежи. Порядок этот, способствующий тщательному ознакомлению статс-секретаря с проектом, а следовательно, через его посредство и председателя департамента, служил превосходной школой для всех участников совещания.

Товарищ министра земледелия и государственных имуществ (1899)

1 (13) января 1899 года Икскуль был назначен товарищем министра земледелия и государственных имуществ и пробыл на этой должности одиннадцать месяцев, из которых два с половиной (с начала августа до середины октября) замещал министра А. С. Ермолова во время его отъезда. Назначение барона Икскуля на эту должность упоминавшийся уже В. И. Гурко объяснял в своих воспоминаниях тем, что законодательная работа в министерстве была поставлена не лучшим образом, и потому Ермолов пригласил себе в товарищи опытного в этих делах Икскуля, несмотря на то что последний совсем не разбирался в вопросах, которыми занималось Министерство земледелия.

Товарищ государственного секретаря (1899—1904)

19 ноября (2 декабря) 1893 года Икскуль вновь возвратился на службу в Государственную канцелярию, заняв освободившееся место товарища государственного секретаря при государственном секретаре В. К. Плеве (с 1902 года — В. Н. Коковцове). На этом посту он участвовал в работе многочисленных совещаний и комиссий, в частности при его активном участии были разработаны законоположения о правилах перевозки нефтяных товаров по каспийско-волжскому водному пути, пересмотрен Устав о службе гражданской и другое. В 1903 году Икскуль назначен сенатором с оставлением в должности товарища государственного секретаря. Удачно складывающаяся карьера дополнялась высокими наградами: орденом Святой Анны I степени (1901), Святого Владимира II степени (1904) и тунисским орденом Славы (Нишан эль Ифтиккар) I степени (1902).

Государственный секретарь (1904—1909)

8 (21) февраля 1904 года Икскуль фон Гильденбандт был назначен государственным секретарем, сменив назначенного министром финансов В. Н. Коковцова. В первый год работы государственным секретарем Икскуль вместе со своим товарищем П. А. Харитоновым разработал и провел структурное преобразование в Государственном совете. Чтобы разгрузить Департамент гражданских и духовных дел было создано Особое присутствие по делам об отчуждении недвижимых имуществ и вознаграждении их владельцев, пользовавшееся (за исключением особо важных и сложных вопросов) правами департамента Госсовета.

Должность государственного секретаря была одной из высших в бюрократической иерархии Российской империи и её обладатель нес на себе значительную ответственность, но в случае с Икскулем эта ответственность была увеличена теми преобразованиями, которые произошли в связи со введением в России системы народного законодательного представительства: созданием Государственной думы и перестройкой Государственного совета. Разработка этих реформ составили в период 1905—1906 годов основное занятие государственного секретаря. Приняв участие в работах по «усовершенствованию государственного порядка», начавшихся после рескрипта Николая II на имя министра внутренних дел А. Г. Булыгина от 18 февраля 1905 года, Икскуль проявил себя, по выражению С. Ю. Витте «благонамеренным либералом». Он принимал участие в работе особого совещания под председательством императора, обсуждавшего пути введения народного представительства, заседавшего с 16 по 26 июля 1905 года, результатом работы которого стали стали высочайше утверждённые 6 августа 1905 года «Учреждение Государственной думы» и «Положение о выборах в Государственную думу». Работа на этом окончена не была и отдельные положения дорабатывались Особым совещанием для рассмотрения дополнительных к узаконениям о Государственной думе правил, работавшим с 6 августа 1905 года по 22 апреля 1906 года под председательством ставшего главой Государственного совета взамен великого князя Михаила Николаевича графа Д. М. Сольского. Основную работу в данном совещании проделали Икскуль и его товарищ Харитонов.

Одновременно с работой совещания по Государственной думе, под руководством графа Сольского и барона Икскуля в Государственной канцелярии разрабатывался проект преобразования Государственного совета в верхнюю палату законодательного органа. Этот проект был в целом одобрен Николаем II одновременно с подписанием Манифеста 17 октября 1905 года. Начиная с конца октября, проект дорабатывался Особым совещанием для разработки необходимых в действующем «Учреждении Государственного совета» изменений под председательством графа Сольского, а в декабре 1905 — феврале 1906 года он был частично пересмотрен и доработан другим Совещанием, в котором председательствовал император. Результатом стал манифест «Об изменении учреждения Государственного Совета и о пересмотре учреждения Государственной Думы» и указ «О переустройстве учреждения Государственного совета», изданные 20 февраля 1906 года, а также новое «Учреждение Государственного совета», утверждённое 24 апреля 1906 года.

Параллельно с участием в работе по изменению устройства Государственного совета Икскуль фон Гильденбандт активно работал в Совещании по пересмотру Основных государственных законов под председательством императора. Роль барона Икскуля в описанных преобразованиях определялась его должностью государственного секретаря: он руководил подготовительной и справочной работой при составлении и обсуждении законодательных актов. Вместе с тем, Икскуль оставался скорее исполнительным чиновником, не столько предлагающим какие-то политические идеи и решения, сколько дорабатывающим и облекающим в юридическую форму идеи и решения других. Председатель Совета министров граф С. Ю. Витте писал в своих воспоминаниях о 1906 годе, что государственный секретарь барон Икскуль: «человек весьма порядочный, принципиальный, культурный, несколько ядовитый, с большою бюрократическою опытностью, но не с большими идеями» Одновременно с тем В. И. Гурко отмечал, что проект Основных законов, вышедший из совещания графа Сольского и рассматривавшийся дальше под председателством Николая II, фактически был составлен двумя лицами: Икскулем и его товарищем П. А. Харитоновым.

Кроме усиленной в связи с большим количеством новых законопроектов работы Государственной канцелярии подготовительного и справочного характера, на плечи государственного секретаря в 1906 году легла также забота о создании и устройстве Канцелярии Государственной думы, которой он согласно «Правилам о введении в действие „Учреждения Государственной думы“» (сентябрь 1906 года) руководил вплоть до избрания Думой своего секретаря, чт случилось 1 июля 1908 года. Также государственный секретарь руководил многочисленными техническими работами по приспособлению помещений Таврического дворца для заседаний Государственной думы и перепланировке Мариинского дворца для обеспечения работы обновленного Государственного совета.

В ходе преобразований была изменена структура Государственной канцелярии, приведенная в соответствие с новой структурой Государственного совета, пересмотрен её штат и выработан новый регламент работы. На Канцелярию легла работа по подготовке заключений на законопроекты, выработанные министерствами и ведомствами. В начале 1908 года было принято решение Совета министров, обязывавшее ведомства представлять государственному секретарю для заключения все положения, касающиеся штатов и законопроектов. Таким образом, Государственная канцелярия становилась основным органом контроля за технической правильностью и согласованностью законоподготовительных работ. Государственный секретарь присутствовал на заседаниях Совета министров и имел право личного доклада императору. Такое положение стало результатом компромисса и успехом государственного секретаря, еще в 1905 году боровшегося против сосредоточения в руках объединенного правительства законосовещательных функций и законодательной инициативы (на чем настаивал С. Ю. Витте), предполагая оставить их за Государственным советом.

Пребывание на посту государственного секретаря стало пиком государственной карьеры Икскуля. Еще в мае 1905 года он был назначен статс-секретарем его императорского величества, получив право передавать волю императора. В 1908 году Икскуль был награждён Орденом Белого Орла, одной из высших наград России.

Член Государственного совета (1909—1917)

1 января 1909 Икскуль был назначен членом Государственного совета с оставлением в должностях статс-секретаря и сенатора. 19 марта 1909 года он был назначен членом Второго департамента и ежегодно назначался к присутствию; состоял членом Особого присутствия по делам принудительного отчуждения имуществ.

В декабре 1910 года Икскуль стал первым председателем образовавшейся в Государственном совете по аналогии с существовавшими в нем партийными группами (фракциями) беспартийной группы — кружка внепартийного объединения. Членом этого кружка он оставался вплоть до 1917 года, но возглавлял его недолго, до осени 1911 года, когда уступил место председателя Б. А. Васильчикову.

В 1912 году Икскуль фон Гильденбандт был произведен в действительные тайные советники. 1 января 1914 года — награждён орденом Святого Александра Невского.

С 7 января 1914 года и вплоть до революции Икскуль был президентом Генеральной евангелическо-лютеранской консистории, коллегиального органа управления евангелическо-лютеранским консисториями в Российской империи.

После Февральской революции заседания Государственного совета больше не собирались, а 5 мая 1917 года все его члены по назначению (включая Икскуля) были выведены за штат. В этих условиях Икскуль сосредоточился на работе в Сенате. Последней его должностью на государственной службе стало назначение 16 июля 1917 года членом и первоприсутствующим образованного при Сенате Особого совещания по отчуждению недвижимых имуществ для государственной и общественной пользы. 14 декабря 1917 года Икскуль, как и другие члены Государственного совета, был уволен со службы.

Общественная деятельность

Практически весь период государственной службы Икскуль занимался также и общественными делами. С 1884 года он был членом Юридического общества при Санкт-Петербургском университете.

2 апреля 1910 году он был избран членом Императорского русского исторического общества, 18 марта 1911 года стал членом его совета, а в апреле 1914 года — товарищем председателя. С 24 апреля 1911 года Икскуль был членом особой комиссии общества, разрабатывавшей комплекс мер по сохранению губернских архивных материалов. Летом 1917 года он вошел в специальную комиссию межведомственного совещания при Академии наук. Архивная деятельность барона привела к его избранию почетным членом Императорского русского архивного общества.

Семья

Был женат на дочери капитана (впоследствии — генерал-лейтенанта) русской армии В. Набеле Леонтине фон Набель (Leontina Jenny Elise Henriette von Nabell), в замужестве — Леонтия Владимировна Икскуль фон Гильденбандт (29.05.1854—30.11.1913). У них дети:

• Алексей Юльевич (Alexis Emil Voldemar) Икскуль фон Гильденбандт (10.12.1879-?) — камер-юнкер, находился на дипломатической работе: второй секретарь российского посольства в Вене (1917), первый секретарь российского посольства в Афинах; с 1920 года — в эмиграции в Швейцарии
• Мария Юльевна (Marie Emelie Leontine) — фрейлина; родилась 05.10.1885
• Елизавета (Elisabet Alexandrine) — фрейлина; родилась 27.07.1887. Жила в Санкт-Петербурге и Мустамяки

Источники и литература

• Михайловский М. Г. [web.archive.org/web/20110911161857/www.council.gov.ru/files/journalsf/item/20080620111726.pdf Государственный совет Российской империи. Государственные секретари. Ю. А. Икскуль фон Гильденбандт] // Вестник Совета Федерации. 2008. — № 6—7. — С. 96—112.
• Флоринский М. Ф. Государственный секретарь Ю. А. Икскуль фон Гильденбандт и проблема нормотворчества в России в период думской монархии // Государственная власть и общественность в истории центрального и местного управления Россией: Сб. статей памяти М. М. Шумилова. — СПб., 2004.
• Флоринский М. Ф. [rusnewhist.ucoz.ru/_ld/0/6_xDP.pdf К истории нормотворчества в России в период думской монархии] // Проблемы новейшей истории России: Сборник статей к 70-летию со дня рождения Г. Л. Соболева. — СПб., 2005. — С. 38—52.

Отрывок, характеризующий Икскуль фон Гильденбандт, Юлий Александрович

Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.