Икт

Икт (лат. ictus — удар, толчок), ритмическое ударение в стихе, фиксирующее его уникальную структуру.

Икт в метрике и силлабо-метрике

В метрическом и силлабо-метрическом стихосложении икт формирует метр — одну или группу из двух стоп, последовательность которых фиксирует стих. Напр. в дактилическом каталектическом гекзаметре —́UU | —́UU | —́UU | —́UU | —́UU | —́U присутствует шесть иктов, каждый из которых формирует метр из одного дактиля; в ямбическом триметре U—́ ¦ U— | U—́ ¦ U— | U—́ ¦ U— три икта, каждый из которых формирует метр из двух ямбов и т. п.

Соблюдение иктов в метрическом (и отчасти силлабо-метрическом) стихе очень важно, так как икт является единственным ритмозадающим механизмом в стихе. Напр. героический гекзаметр, который может принимать 32 вида, от собственно дактилического (—́UU | —́UU | —́UU | —́UU | —́UU | —́U) до спондеического (—́— | —́— | —́— | —́— | —́— | —́—), обязан сохранять икты на первом слоге каждой стопы; в противном случае ритм стиха будет потерян. При этом собственные ударения слов с иктом могут не совпадать, напр.:

—́UU | —́UU | —́ || — | —́— | —́UU | —́X

Áurea príma satá [e]st || aetás quae víndice núllo…

(Ovidius, Metam. I, 89)

где в словах «sata» и «aetas» собственное ударение падает на первый слог, в то время как икт падает на второй.

Икт в силлабо-тонике

В силлабо-тоническом стихосложении — ритмическое ударение в стихе, безотносительное к собственному (словесному) ударению слов, входящих в состав стиха. Напр. «Хо́ди, и́зба, хо́ди, пе́чь — хо́зяи́ну не́где ле́чь».

Литература

• Munk E. Die Metrik der Griechen und Römer. — Glogau, 1834.
• Соболевский С. И. Древнегреческий язык. — М., 1948.
• Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. — М., 2003.
• Цисык А. З., Шкурдюк И. А. Античная метрика. — Минск, 2004.

Отрывок, характеризующий Икт

– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.